Тетя Эйр однажды научила Тоню, что если она вдруг встретится с медведем, то надо упасть на землю и притвориться мертвой, медведь потопчется и уйдет восвояси. Не успевают дети и рот разинуть, как Тоня ныряет в свежий снег головой вперед.
— Трулте!
Клаус Хаген визжит. Тоня лежит в снегу и изо всех сил изображает, что она мертвая, хотя ей страшно хочется перевернуться на спину и проорать так громко, чтоб этот тип запомнил уже раз и навсегда: она не Трулте, она — Тоня, и если он еще раз назовет ее этим дурацким именем, то она такое сделает, такое, что ужас что будет.
Но вместо этого она изображает из себя труп. Она даже дышать перестала. А человек не может вести себя плохо, если он умер и труп. Даже Тоня Глиммердал не может.
— Трулте, убирайся отсюда!
Он склоняется над ней. Если уж по правде, Тоня предпочла бы иметь дело с медведем. К счастью, в это время в конторе кто-то начинает жать на звонок, вызывая Хагена.
— Трулте, чтоб я тебя не видел, сейчас же убирайся, — повторяет он, уходя. — Здесь вас и так слишком много развелось.
Тоня лежит, пока Гитта не начинает ковырять ее пластмассовой лопаткой, приговаривая «доблое утло». Только тогда Тоня встает и улыбается.
— Айда со мной к Гунвальду?
— Да-да, — говорит Гитта.
Она не знает, кто такой Гунвальд, но везде лучше, чем в кемпинге этого злющего дядьки.
Брур метнулся в один из домиков предупредить, куда они пошли. И вот они вереницей выходят за ворота.
Посредине дороги идет Брур и ведет Гитту за руку. Уле скачет по сугробам вдоль обочины, катая снежки и запуская их.
— Он тебя не любит? — спрашивает Брур.
— Да, можно сказать и так, — признается Тоня.
— Мне кажется, он и на нас злится. Почему он такой злой?
— Он хочет, чтобы нас держали взаперти, пока мы не перерастем детство, — объясняет Тоня. Но еще не хватало морочить себе голову глупостями, которые он несет.
В ее голосе такая железная уверенность, словно сам Гунвальд идет с ними и говорит эти слова.
— Он твой смертный враг? — спрашивает Уле с верхушки сугроба. Он согнул светоотражатель, и теперь шест распрямляется со свистящим звуком пьинг.
Тоня задумывается.
— Смертный враг? Не знаю, — отвечает она. Сказать так — это все-таки зайти слишком далеко.
Вдруг ей в голову приходит чудовищная мысль.
— Так вы, наверно, родственники Клауса Хагена? Раз вас пустили в кемпинг?
— Родственники? Не-ет. С ума сошла? — кричит Уле.
— Мама собиралась сюда на оздоровительный курс, а мы должны были ехать к папе в Данию, — объясняет Брур.
— Мы жили там раньше, когда мама с папой были женаты, — добавляет Уле.
— Дамия, — говорит Гитта.
— Но потом вдруг папе наш приезд оказался некстати, — бормочет Брур. — Случился кризис, делать было нечего, маме пришлось взять нас сюда, хотя это против правил. Мы должны вести себя примерно и достойно.
— И мы стараемся ка-а-а-а-ак можем, — кричит Уле, растягивая слово «как».
Вдруг его глаза снова вспыхивают.
— Тоня, здесь какая-то бабка шпионит за нами!
В руке у него готовый снежок. Тоня не успевает остановить его — Уле запускает снежком точно в окно Салли, и Тоня видит только, как лиловые кудерьки шарахаются и прячутся за горшки.
[6]