– Нет. Кажется, я просто забыл.
– Ты забыл про выпускной? Таннер. Это наш выпускной класс.
Я ворчу, пожимая плечами. Оставив мой шкаф в покое, она садится на край кровати рядом
со мной. Ее ноги обнажены, а моя футболка достает ей до середины бедра. В такие моменты, как
этот, я понимаю, насколько проще была бы моя жизнь, если бы я испытывал к ней все то, что
испытываю к Себастиану.
– Уверен, что никого не хочешь пригласить? Сашу? А Джемму?
Я морщу нос.
– Они обе мормонки.
Ох, какая ирония.
– Да, но они классные мормонки.
Я подтягиваю ее ближе.
– Давай представим как это будет, до того как примем решение. Я еще не потерял
надежды на то, что Эрик наконец– то соберется и сделает тебя порядочной женщиной. Как ты
говорила, это наш выпускной класс. Разве ты не хочешь, чтобы это стало большим событием?
– Я не хочу….– она начинает нерешительно, но я перетягиваю ее на себя, а затем
скручиваю в шар и щекочу. Отэм смеется, визжит и обзывает меня по разному, и только когда
Хейли начинает колотить в мою стену, а папа орет нам «потише», я, наконец– то, отодвигаюсь,
довольный тем, что тема выпускного забыта.
***
Жить здесь становится легче, когда сменяется время года и дни становятся длиннее. Кроме
внезапных походов или катания на лыжах, никто из нас не выходит на улицу по несколько
месяцев. И это оставляет мне, как буйно– помешанному в тюрьме, слишком много времени для
размышлений. К середине февраля меня настолько тошнит от своей комнаты, дома и школы, что
когда наступает первый, по– настоящему теплый день, я готов заниматься чем угодно и так долго,
пока это происходит на улице.
Снег сходит с тротуаров чуточку больше с каждым днем, пока не остается несколько
участков на лужайке.
Папа оставил мне грузовик с прицепом и список дел на сегодня с моим именем на
холодильнике утром в субботу. Я буксирую нашу яхту от торца дома к подъездной дорожке и
снимаю брезент. Мокрицы засеменили прочь; она заплесневела и потемнела внутри, и я изучаю
объем работы, который ожидает меня впереди. Мы не сможем использовать ее по– настоящему
еще несколько месяцев, но она нуждается в серьезном внимании и заботе.
На подъездной дорожке повсюду лужицы из подтаявшего снега. От уличного масла и
неразберихи из веток и листьев все это выглядит отвратительно, но я знаю, к чему все это ведет: к
солнцу и свежему воздуху и запаху барбекю на протяжении выходных. Мы отдаем сидения на
перетяжку и меняем ковровое покрытие в этом апреле, поэтому я начинаю вырывать старое
барахло вместе с клеем. Я не могу охарактеризовать эту работу, как приятную, но поскольку у
меня нет настоящей работы, а бензин сам себя не покупает, я выполняю то, что просит мой отец.
Я избавляюсь ото всего, что необходимо, раскладываю еще один брезент на траву, чтобы
облегчить транспортировку. Я только успеваю достать водительское сидение, когда слышу легкий
скрип тормозов, слышу, как шины останавливаются на дорожке позади меня.
Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с Себастианом, который стоит рядом с велосипедом и
жмурится на солнце.
Я не видел его вне пределов занятий две недели, и это вызывает странную боль,
проходящую сквозь меня. Распрямившись, я подхожу к краю палубы.
– Привет.
– Привет, – отвечает он, улыбаясь. – Что ты там делаешь?
– Похоже, зарабатываю себе на жизнь. Но уверен, что ты называешь это «служением» –
произношу я, используя руки для воздушных кавычек.
Он смеется, а у меня сжимается желудок.
– Служение – в большей степени, – кавычки пальцами. – «помощь другим», и в меньшей
степени, – еще кавычки, – «ремонт причудливый папиной яхты», но все в порядке.
Черт возьми, он издевается надо мной. Я показываю на бардак у своих ног, усеивающий
брезент.
– Видишь этот ужас? Он не причудливый.
Он всматривается в бок яхты.
– Продолжай повторять себе это.
Опустившись на колени, я приближаюсь своим лицом к его до расстояния в несколько
сантиметров.
– Хотя, что здесь делаешь ты?
– Я проводил урок по соседству. Решил заехать.
– Значит, ты учишься, пишешь, работаешь наставником и занимаешься репетиторством? Я
– лентяй.
– И не забывай обо всех служениях в церкви, – отступив назад, он отводит взгляд, пылая
щеками. – Но, если честно, я не совсем был поблизости.
Моему мозгу требуется минута, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, и когда точки
наконец соединяются, понимаю – он приехал сюда специально, чтобы увидеться со мной – и чуть
ли не отпрыгиваю в сторону и хватаюсь за него.
И естественно я этого не делаю. Я вижу по тому, как он сжимает руль, что ему не совсем
комфортно после признания, и внезапная надежда расцветает внутри меня. Именно так мы
проявляем себя: крошечные вспышки дискомфорта, реакции, которые мы не можем скрыть. В
некотором роде именно поэтому здесь так ужасно жить и надежно хранить информацию о моей
ориентации за закрытыми дверями дома. Вне пределов дома, я могу выдать себя, по подергиванию
губ на слово «педик», уставившись на кого– то слишком долго, позволив приятелю обнять себя и
сделать это неправильно.
Или просто нервничать из– за того, что он захотел заехать.
Возможно, я просто проецирую это, возможно, просто вижу это в собственной надежде, но
все равно, я хочу слезть, аккуратно оторвать его руки от руля и взять их в свои.
Но вместо этого я выдавливаю шутку.
– Замечу, что ты не отрицал часть с ленью. Теперь я понял, какой ты.
Линия его плеч расслабляется, и он отпускает руль.
– В том смысле, что я не хотел ничего такого сказать, но…
– Может, прекратишь отвлекать меня и поднимешься, чтобы помочь.
Себастиан отбрасывает свой велосипед на траву и выскальзывает из куртки, удивляя меня,
когда легко запрыгивает в прицеп и на корму.
– Вот, теперь ты поймешь, что такое служение.
Я понимаю, что у меня есть шутка о «служении», но умудряюсь сдержать ее при себе.
Уперев руки в бока, Себастиан оглядывается.
– Что нужно сделать?
– Мне нужно снять сидения и сорвать старое ковровое покрытие. Ох, и отскоблить весь
клей. Спорим, что ты теперь сожалеешь, что такой хороший человек, – я протягиваю ему свои
перчатки и позволяю себе три секунды попялиться на него. Он не морщится, нет и намека на
неуместность. Он тоже в последнее время находился на улице. Его кожа теплого оттенка загара.
– Тебе не обязательно давать мне перчатки, – он отталкивает их в сторону.
– Кажется, была еще пара в гараже.
Себастиан соглашается, и я спрыгиваю вниз, пользуясь секундой, чтобы вдохнуть, пока
медленно иду к гаражу и обратно к яхте. Если я прислушаюсь к совету мамы, то это будет
идеальной возможностью, чтобы изложить границы всего, и прояснить, что несмотря на то, что
он знает обо мне, что больше никто не знает, ничего между нами двумя никогда не произойдет
Скоро, говорю себе. Я все скажу ему скоро. Наверное.
Нам удается вытащить второе переднее сидение, вместе со скамейкой, и даже не смотря на
то, что сейчас около шестнадцати градусов – рекорд для этого времени года – мы оба истекаем
потом к тому времени, как занимаемся ковровым покрытием.
– Итак, не пойми неправильно, – произносит он, – но почему твой отец заставляет тебя
заниматься этим, вместо того, чтобы….ну, не знаю… – он виновато склоняет голову, и бросает
взгляд на мой дом. – ….заплатить кому– то?
Я следую за его взглядом на дом. Наш район, пожалуй, самый красивый в этой части
Прово. У домов изогнутые подъездные дорожки и большие лужайки. У каждого есть готовый
цокольный этаж, и у большинства из нас есть законный этаж над нашими гаражами. Это правда,
что мои родители зарабатывают хорошие деньги, но они не расточительны.
– Мама экономит каждую копейку везде, где может. Ее причины: Она уже позволила папе
купить яхту. Она не собирается позволять ему кого– то нанимать, чтобы обслуживать ее.
– Очень похоже на мою маму, – Себастиан усиливает хватку на конкретном трудно
подающемся участке ковра и тянет. Соответствующими рывками он снимается небольшими
четвертями. – Та часть про сохранение каждой копейки, – уточняет он. – Ее девиз: «используй,
носи, работай с этим или обойдись без него».
– Умоляю, никогда не рассказывай моей маме об этом. Она напечатает его себе на
футболке.
Или на наклейке на бампер.
Когда ковровое покрытие наконец– то сорвано, Себастиан распрямляется и отбрасывает
его в сторону, где он приземляется на брезент со шлепком и шлейфом пыли. Тыльной стороной
своей руки он вытирает свой лоб.
Кажется практически преступным то, как мне с усилием приходится отвести взгляд от его
торса.
Оглядевшись вокруг, он изучает разруху.
– И все же. Старая или нет, это очень красивая яхта.
– Угу, – я тоже выпрямляюсь, слезаю на подъездную дорожку. Родители еще не
вернулись, и пригласить его в дом кажется соблазнительно преступным.
– Хочешь попить чего– нибудь?
– Конечно.
Себастиан следует за мной через гараж внутрь дома. На кухне я открываю холодильник,
благодарный охлажденному воздуху на своем лице, и изучаю, что у нас есть. Папа в больнице, а
мама и Хейли уехали по магазинам.
Я признателен за это, но и резко осознаю, что мы одни.
– У нас есть лимонад, кола, диетическая кола, витаминизированная вода, кокосовая вода…
– Кокосовая вода?
– Маме нравится пить ее после тренировок. Лично мне кажется, что на вкус она, как
разбавленный солнцезащитный крем.
Себастиан встает за мной, чтобы заглянуть в холодильник, и у меня перехватывает
дыхание в легких.
– Удивительное, что они не складывают его в упаковки, – когда он смеется, я чувствую,
как смех проходит по его груди.
Я не в порядке.
Он прочищает горло.
– Витаминизированную воду.
Я вытаскиваю две бутылки и протягиваю ему одну, прижимая вторую к своему лицу, когда
он отворачивается ко мне спиной.
– Твой отец – врач? – спрашивает он, разглядывая все вокруг. А я наблюдаю, как он
откручивает крышку и прикладывает бутылку к своим губам для большого глотка. Мое сердце
синхронно бьется с каждым его глотком…
…раз
…два
…три
…и абсолютно уверен, что не дышу, пока он не заканчивает.
– Угу, в «Долине Юта», – я оборачиваюсь к холодильнику, надеясь, что мой голос не
надломился. – Хочешь поесть чего– нибудь?
Себастиан подходит ко мне.
– Да. Не возражаешь, если я помою руки?
– Ага, отличная мысль.
Мы стоим у раковины бок о бок, намыливая свои руки и ополаскивая их под краном. Наши
локти сталкиваются друг с другом, и когда тянусь через него за полотенцем, мое бедро врезается в
его. Это всего лишь бедра, но в моей голове все переходит к тазовым косточкам напротив друг
друга к тому, что трется между ними в мгновение ока. Мое извращение никак иначе –
оперативное.
Понимая, что я не могу просто так стоять здесь у раковины и думать о его бедрах, я
протягиваю ему полотенце и возвращаюсь к холодильнику.
– Сэндвичей будет достаточно?
– Да, спасибо.
Я достаю ветчину и сыр и все что еще могу найти и выцепляю пару тарелок и ножей из
посудомойки. Себастиан занимает место за одним из кухонных стульев. Я толкаю по столешнице
к нему хлеб.
– Итак, как продвигается проект? – он разворачивает пакет, выкладывая хлеб на тарелки.
– Проект?
Он смеется, наклоняясь вперед, чтобы встретиться с моими глазами.
– Ну, помнишь, книга? Для занятий, на которые ты ходишь?
– А книга, точно, – ветчина запакована, поэтому ей требуется немного моего внимания,
чтобы открыть ее, что означает – у меня есть, по меньшей мере, десять секунд задержки. И этого
все равно недостаточно. – Все хорошо.
Он приподнимает бровь, удивленно.
– Хорошо?
Все, что я в последнее время писал, было о тебе, но все классно. Нет необходимости
создавать неловкость между нами.
– Угу, – отвечаю, пожимая плечами, не в состоянии придумать что– то более
выразительное под тяжестью его внимания. – У меня довольно неплохой результат.
Себастиан отрывает лист латука от кочана и аккуратно кладет его в середину своего куска
хлеба.
– Ты позволишь мне прочитать дальше?
– Да, конечно, – вру я.
– Сейчас?
Мой ответ выходит слишком резким:
– Нет пока. Нет.
– Ты можешь зайти после учебы на следующей неделе, и мы могли бы просмотреть ее.
Полный рот воды, кажется, застревает в моем горле. Я сглатываю с усилием.
– Серьезно?
– Конечно. Как насчет пятницы?
У меня есть практически неделя, чтобы отредактировать книгу.
– Хорошо.
– Принесешь первые несколько глав, – его глаза мерцают.
У меня только пять дней, чтобы перебрать свою книгу. Сменить имена, как минимум.
Может, разнести эту книгу на вариант дневника и романа.
Господи, дай мне сил.
Мы едим в тишине несколько минут, передавая упаковку чипсов туда и обратно, и
наконец, щелкаем парочкой колы с кофеином – как возмутительно! – когда Себастиан встает и
подходит к фотографии на холодильнике.
– Классный снимок, – произносит он, склоняясь ближе, чтобы лучше рассмотреть. – Где
это? Это здание безумное.
Это мой снимок летом после десятого класса. Я стою перед возвышающейся, искусно
спроектированной церковью.
– Это Собор Святого Семейства в Барселоне.
Себастиан переводит на меня взгляд широко– распахнутых глаз.
– Ты был в Барселоне?
– У папы был большая конференция, и он взял нас собой. Это было очень круто, –
останавливаясь позади него, я тянусь через его плечо и прикасаюсь к кусочку снимка. – Он по
разному выглядит с каждой стороны. Там, где стою я, это фасад страсти, и он проще, чем все
остальные. А вот в этих башнях, – я указываю на каменные сферы, которые, кажется,
простираются в облака. – Ты можешь подняться наверх.
– У тебя такое лицо, – он смеется. – Как будто ты знаешь что– то, чего не знает человек,
который снимал.
Я опускаю на него взгляд, так близко, что могу разглядеть веснушки с одной стороны его
носа, то, как его ресницы практически задевают щеки, когда он моргает. Я хочу ему рассказать,
что целовался с парнем в том путешествии, только со вторым парнем за свою жизнь. Его звали
Дэкс, и он приезжал со своими родителями. Мы ускользали с ужинов с другими врачами и их
семьями, и целовались до тех пор, пока не немели наши губы.
Поэтому да, я знаю то, чего не знает человек, который снимает. И я рассказал маме и папе
о Дэксе несколько месяцев спустя.
Я хочу сказать Себастиану, что он прав, только если посмотреть на его реакцию, когда я
объясню почему.
– У меня есть небольшая фобия насчет высоты, – произношу вместо этого. – И мне чуть
плохо не стало, когда родители сказали, что взяли билеты на подъем наверх.
Приподняв подбородок, он смотрит на меня.
– Ты пошел?
– Да, пошел. Кажется, я держал маму за руку всю дорогу, но сделал это. Возможно,
поэтому я выгляжу немного гордым.
Себастиан отступает в сторону, усаживаясь обратно за островок.
– Мы однажды проехали сорок миль до Нефий, – произносит он. – Думаю, можно с
уверенностью сказать, что тебе повезло.
Я давлюсь смехом.
– Нефий – классно звучит.