ладоней. – Он говорит, что гордится мной и любит меня. Когда я целую тебя, это кажется
правильным, даже несмотря на то, что все, что я читал, говорит об обратном. И это сводит меня с
ума.
Он поворачивается, и я целую его в висок, стараясь не сорваться вместе с ним прямо
сейчас. Не удивительно, что он «нет… такой» – ярлык, который заберет у него все, что он имеет.
Я хочу быть сильным. Мне намного проще. У меня так много поддержки. Больно видеть, что у
него ничего из этого нет.
– Детка, мне так жаль, – шепчу я.
– Мы должны молиться и слушать – поэтому я так и делаю. Но потом, когда я
поворачиваюсь к другим, это похоже…. – он качает головой. – Такое ощущение, что я пробираюсь
сквозь темноту и понимаю, что впереди безопасно, но никто не идет за мной вслед.
***
Я все еще потрясен, когда еду к дому Себастиана несколько дней спустя.
После признания, он встал и воспользовался ванной, а когда вернулся обратно и сел рядом
со мной, он улыбался, как будто ничего вообще не произошло. Я никогда не встречал раньше
никого, кто был бы так хорош в смене масок и задвигании свои чувства в сторону, чтобы
разобраться с ними позже. Не уверен, это самое впечатляющее, что я и видел в жизни, или самое
угнетающее.
Мы держались за руки и смотрели телевизор, но когда его телефон снова ожил, он сказал,
что ему нужно возвращаться домой. Он поцеловал меня у двери и оглядывался через плечо, пока
шел по подъездной дорожке, и написал мне на электронку тем же вечером, что все в порядке.
Себастиан действительно хорош в его «все в порядке».
Церковь сменила некоторые из своих формулировок в последнее время, и как говорил
Себастиан, это подчеркивает принятие и доброжелательность – постоянную доброжелательность –
к тем, кто борется со своей ориентацией. Но это совсем не меняет их позицию; это способ
противостоят аргументам, что церковь не приемлет ЛГБТ– сообщество. Я прочитал, что только
недавно начали высказываться против конверсионной терапии, говорят, что смена влечения не
должна ожидаться или требоваться от родителей или глав. Так что Себастиан технически мог
сказать, что он гей и не будет вынужден покинуть церковь, но он не сможет быть со мной.
Отношения с парнем означали бы, что он ведет активный гомосексуальный «образ жизни», а это
то же самое, что пойти против правил.
Короче говоря, ничего не изменилось.
Я остановил машину и выпрыгнул из нее. Мама Себастиана разгружает продукты, и даже
не смотря на то, что я правда хочу спросить ее, кто, черт возьми, выбирает религию, которая
исключает людей, которых они любят, я бегу по подъездной дорожке, чтобы вместо этого помочь
ей.
– О Господи, Таннер. Ты такой милый. Спасибо, – говорит она, потянувшись за своей
сумочкой.
Я иду следом за ней в дом, складываю пакеты на столешницу и ухожу за остальным. Я
нигде не вижу Себастиана, но Фейт в гостиной, растянулась на ковре и рисует.
– Привет, Таннер, – здоровается она, сверкая беззубой улыбкой.
– Привет, Фейт, – я опускаю взгляд на ее рисунок и понимаю, что это своего рода
раскраска про «Десять заповедей». У этих людей есть что– то не связанное с церковью? Она
наполовину раскрасила текущую страницу, на которой Иисус с голубыми волосам стоит на горе,
обращаясь к радужной толпе. Мне начинает нравиться этот ребенок. – Классная картинка, – я
показываю на верблюда, украшенного крыльями.– Очень креативно.
– Я потом приклею немного блесток, но мне можно клеить только на кухне. Ты ищешь
моего брата?
– Да, – отвечаю я. – Он поможет мне с книгой.
Это не так, но остается превосходным алиби.
Миссис Бразер заходит в гостиную и улыбается нам обоим.
– Вау, – обращается она к Фейт. – Голубые волосы?
– У Иисуса могут быть голубые волосы, – она демонстративно трет карандашом по
бумаге, и я хочу ее попросить, чтобы она помнила об этом, помнила о том, во что верит и не
позволяла ничьим правилам изменить это.
– Да, думаю, у него определенно могут быть такие, – миссис Бразер поворачивается ко
мне. – Таннер, милый, думаю Себастиан внизу, в своей комнате.
– Спасибо, – благодарю ее. – Классный рисунок, Фейт.
– Знаю, – отвечает она, улыбаясь мне в ответ.
– Таннер на столе есть немного печенья, – миссис Бразер выпрямляется и указывает на
кухню. – Можешь прихватить его с собой? Он над чем– то работает и почти без перерывов.
Конечно, миссис Бразер, я, несомненно, могу отнести печенье в комнату вашего
сексуального сына. С удовольствием.
– Конечно, – забираю свои вещи и иду вслед за ней на кухню.
– Я скоро повезу Фейт на танцы, так что если что– то захотите, приготовьте сами.
Тарелка с шестью печеньями с шоколадной крошкой стоит на гранитной столешнице. Я
только собираюсь отправиться к лестнице, когда что– то на улице привлекает мое внимание,
вспышка голубого у качелей. На Себастиане сегодня голубая футболка. Она растягивается на
четко определенной ширине его груди и выделяет бицепсы. Я едва могу уделить внимание чему–
то еще. Интересно, одевается ли он каждое утро, чтобы помучить меня.
Стеклянная дверь бесшумно скользит по направляющей, и я выхожу во внутренний
дворик. Я вижу его отсюда, с опущенной головой, он сидит на одной из качелей, подчеркивая
длинный ряд строчек желтым маркером в своей книге.
Я пересекаю траву, и он поднимает глаза, когда замечает меня.
– Привет, – здоровается он, опуская взгляд на тарелку в моих руках. – Ты принес мне
печенье?
– Технически, это печенье твоей мамы. Она просто отдала его мне.
– Ты ей нравишься, – говорит он, подтягивая ноги по траве. – Всем им. Я знаю это.
Я смеюсь.
– Понятия не имею почему.
– Да ладно тебе, ты всем нравишься. Девочкам, мальчикам, учителям, родителям. Моя
бабушка назвала тебя очаровашкой – волосатиком.
– Твоя бабушка считает меня очаровательным?
Он смотрит на меня снизу– вверх, щурясь от солнца.
– Думаю, ты знаешь, что очарователен.
Я хочу, чтобы он записал эти слова, чтобы я мог перечитывать их снова, и снова, и снова.
– Ты собираешься отдать мне печенье?
Я мгновение удерживаю его взгляд, прежде чем передать одно с тарелки. Оно еще теплое.
– Она просила меня захватить его с собой в твою комнату, – говорю я, с намеком
приподнимая бровь. – И именно там она, кстати, считает, что ты находишься.
Он так хорошо выглядит сегодня – счастливо – травма после церковного мероприятия
видимо уже позади. Его эмоциональная и духовная стойкость, как какая– то суперсила.
Когда он ухмыляется, мое сердце пропускает удар.
– Если она думает, что я в доме, то голосую за то, чтобы спрятаться здесь.
– Она собирается отвезти Фейт на танцы.
– И все же, на улице замечательно, – Себастиан собирает вещи, и я следую за ним в тень
огромного дерева. Для любого в доме мы были невидимы, полностью скрыты под навесом новой
ярко– зеленой листвы над головами.
Я беру одно печенье и разламываю его пополам.
– Что ты делал?
– Психологию, – он захлопывает книгу и растягивается на траве. Я усиленно стараюсь
сосредотачиваться на его лице, но когда он поворачивается ко мне, могу сказать, что он знает, что
я пялился на его блядскую дорожку. – Как поработал в группе МакАшер сегодня? – спрашивает
он.
Мне нравится, что он кажется выше всех этих слухов, что полностью противоположно.
Себастиан замечает все.
– Она чуть со стула не свалилась, красуясь вырезом.
– Я заметил, – смеется он, откусывая печенье.
– Как прошел остаток твоего дня?
– Тест по экономике, – он откусывает еще, жует и проглатывает. Наблюдение за работой
его горла просто завораживающе. – И тест по латыни. Репетиция хора.
– Жалко, что я не видел этого.
– Может, в следующий раз ты прогуляешь школу и придешь посмотреть, – он открывает
один глаз, чтобы посмотреть на меня. – Я знаю, как сильно ты хочешь показать средний палец
администрации.
– Я такой, четыре очка ученику и малолетнему преступнику, – я слизываю шоколад со
своего большого пальца и улавливаю, как его глаза отлеживают это движение. По позвоночнику
пробегает дрожь. – Отэм почти дописала свою книгу.
Он обдумывает это. Возможно, он видит напряжение в моих глазах.
– Это хорошо, но не обязательно. В смысле, у тебя еще месяц в запасе. Некоторым
требуется больше времени для правки. Некоторым меньше. Тебе просто нужно завершить проект
до конца семестра. Не безупречную рукопись.
Я избегаю его взгляда, и он ныряет головой ниже, перехватывая мой.
– Ты отправишь мне главы?
Мне ужасно не нравится сама мысль, что он будет править мою книгу.
Мне так же ужасно не нравится сама мысль, что он увидит все мои страхи и переживания,
так прямолинейно изложенные.
Поэтому я отвлекаюсь:
– Когда ты закончил писать свою?
– Эм, – он щурится, глядя на ветки над нашими головами. – Я закончил в мае – прямо
перед конечными сроками, если я точно помню – и сдал проект неделю спустя. Я все равно не
уверен, что она такая хорошая.
– Но, видимо, так и есть.
– Все любят разное. Ты можешь прочесть мою книгу и возненавидеть ее.
– Сильно сомневаюсь в этом.
– Можешь. Мама, наверно, уже пообещала большую часть моих авторских копий, но я
припасу тебе одну. Так мы будем в расчете, потому что ты тоже дашь мне свою книгу, – он
посылает мне свою самую обворожительную улыбку.
Я постукиваю по его подошве носком своей обуви.
– Какой– то непростой редактор из Нью– Йорка уже прочитал и выкупил твою книгу. Ты
знаешь, что она точно не дерьмовая.
– Твоя книга не дерьмовая, Таннер. Это невозможно. Конечно, детали нужно изменить,
чтобы защитить ни в чем не повинных людей, но она не дерьмовая. Ты очень вдумчивый, очень
восприимчивый, – он ухмыляется. – Да, я сказал «восприимчивый»…несмотря на все твое
внешнее легкомыслие.
– Мое «внешнее»… – начинаю с улыбкой, но захлопываю рот ладонь от звука голосов над
нашими головами.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает мама Себастиана, и мы ныряем ниже, как будто нас
застукали за чем– то неправильным. – Я не ждала тебя дома до ужина.
Когда я наклоняюсь вперед, вытягиваясь, чтобы подсмотреть, то замечаю открытое окно
ванной прямо над нашим деревом. Она разговаривает не с нами.
Себастиан начинает складывать книги в стопку.
– Пойдем в дом, – шепчет он. – Я не хочу…
– Бретт Эйвери вышел за своего парня на прошлой неделе в Калифорнии, – мы оба
замираем от звука низкого голоса его отца с интонацией ожесточенного неодобрения.
Себастиан смотрит на меня, огромными глазами.
Я могу себе только представить какое потрясенное выражение должно быть на ее лице,
потому что его отец вздыхает, грустно подтверждая:
– Да.
– О, нет, – произносит она. – О, нет, нет. Я знала, что он переехал, но понятия не имела,
что он…– она резко останавливается, не произнеся страшное слово на букву «Г», и понижет
голос. – Как его родители?
На очень краткий момент, с лица Себастиана спадает вся краска, и я хочу потянуться к
нему и закрыть его уши, затащить в свою машину и увезти.
– Как– то справляются, я полагаю, – говорит он ей. – Похоже, Джесс восприняла новость
намного спокойнее, чем Дейв. Брат Бринерхоф молится с ними и добавил их в храмовой свиток. Я
сказал, что заеду к ним, так что я забежал домой просто переодеться.
Голоса становятся тише, когда они уходят в другую комнату. Себастиан молча сморит
вдаль, и грохот моего молчания прокатывается по мне, пока я пытаюсь придумать, что сказать.
Как его родители?
И от Себастиана не укрылось, что его мама ничего не спросила о том, как Бретт и был ли
он счастлив; она спросила про его родителей, чуть ли не, как иметь в семье сына– гея – нечто, с
чем приходится справляться, объяснять, иметь дело.
Он – гей, он не умер. Никто не ранен. Я знаю, что родители Себастиана хорошие люди, но,
черт побери, они непреднамеренно заставили своего сына ощущать, что в нем нужно что– то
исправить. Слишком много для принятия. Слишком для доброжелательности.
– Мне жаль, Себастиан.
Он поднимает глаза с места, где собирает свои маркеры, с натянутой улыбкой на лице.
– За что?
Две секунды недоуменного молчания проходят между нами.
– Разве не странно, что они так говорят?
– Обсуждают, что Бретт – гей? – когда я киваю, он пожимает плечами. – Не думаю, что
кто– то удивился, что его родители так реагируют.
Я изучаю его лицо, задаваясь вопросом, почему он выглядит таким покорным.
– Не знаю…Возможно, если достаточное количество людей разозлиться, то все может
измениться?
– Может, а может и нет, – он наклоняется, пытаясь вынудить меня задержать на нем
взгляд. – Так устроен мир.
Так устроен мир.
Он смирившийся или реалист?
Он вообще чувствует, что все из этого про него?
– Так устроен мир? – повторяю я. – Значит, ты поедешь куда угодно, будешь
проповедовать Евангелие и сообщишь еще большему количеству людей, что быть геем
неправильно?
– В том, чтобы быть геем нет ничего плохого, но это и не план Господний, – он качает
головой, и я понимаю, что в этот момент, прямо сейчас, реальность добивает меня тем, что
Себастиан не отождествляет себя с геями. Он – не гей. Даже не футболист, и не парень, и не сын.
Он – Мормон.
– Я понимаю, что для тебя в этом может не быть какого– то смысла, – осторожно
произносит он, и от паники сжимает желудок. – Уверен, ты понятия не имеешь, что делаешь
рядом со мной, или что я делаю рядом с тобой, и если ты…
– Нет, – я сжимаю его пальцы, не заботясь о том, что кто– то может увидеть. – Я не это
имел ввиду. Я хочу тебя. Но мне не нравится думать, что твои родители когда– нибудь посмотрят
на нас и подумают, что мы то, что нужно исправить.
Проходит много времени перед его ответом, и могу сказать, что ему совершенно не
понравилось, что я сказал, потому что он забирает свою руку, пихнув ее между своих коленей.
– Я не осмелюсь полагать, почему Отец Небесный так делает, но я всем сердцем понимаю,
что у Него для каждого из нас есть план. Он привел тебя в мою жизнь не просто так, Таннер. Я не
знаю причину этого, но знаю, что здесь есть цель. Я знаю это. То, что я с тобой, не плохо. То, что я
испытываю к тебе, – не плохо. И что– то из этого выйдет.
Я киваю, опускаясь на траву.
– Тебе стоит прийти в следующие выходные, – тихо произносит он. Я слышу это по его
голосу, то, как он просит разрешить это все моим присоединением к церкви. По тому, как он
«поднимает уголок ковра и ловко сметает всю неудобную кучу грязи под него». – У нас будет
мероприятие для подростков, и это должно быть весело.
– Хочешь привести своего парня на церковное мероприятие?
Его брови сходятся вместе на это высказывание, перед тем как выражение его лица
проясняется.
– Я хочу привести тебя.
Глава 16.
Не думаю, что Себастиан действительно ждал, что я приму его предложение. Даже Отэм
уставилась на меня в немом шоке, когда я упомянул, что собираюсь принять участие в церковном
мероприятии. Но вот мы здесь, Себастиан и Таннер, паркуемся у футбольного поля в старом
добром парке «Форт– Юта».
Мы выбираемся из машины, и я спускаюсь вслед за ним с небольшого холма, где все