Жаль, что я не могу кинуть ему чем– нибудь в затылок или заорать в наглую: «АЛЛО,
ПОМНИШЬ МЕНЯ?» перед всеми. Вместо этого я просто достаю телефон и, под столом,
отправляю ему короткое сообщение: «Привет, я уже здесь».
Я вижу, как он лезет в свой карман, достает телефон, читает.
А затем он оборачивается, посылая мне тусклую, небольшую улыбку через плечо, даже не
встречаясь со мной взглядом – его глаза где– то над моей головой – и отворачивается обратно.
В голове каша. Мамин голос снова проталкивается на поверхность, успокаивая, напоминая
мне, что Себастиан скоро уедет и на него давят так, как я никогда не пойму. Что если сейчас он
впервые помолился и почувствовал себя еще хуже после этого?
Урок тянется, как огромный ствол красного дерева, пока я продолжаю накручивать себя.
Практически все уже готовы, и Фуджита раздает нам советы по правке. По крайней мере, мне так
кажется. Я рад, что Отэм делает подробные заметки, потому что не улавливаю ни слова из
сказанного. Вместо этого я наклоняюсь, ссутуливаясь над своими заметками, и пишу.
ЛУНА УШЛА,
ОСТАВИВ ТОЛЬКО ЖЕЛТОЕ СВЕЧЕНИЕ ФАР ПОЗАДИ НАС.
ГРЯЗНАЯ ДОРОГА РАССТЯГИВАЕТСЯ ДЛИНОЙ В ВЕЧНОСТЬ,
КАК ТОЛЬКО МЫ ОСТАЕМСЯ ОДНИ.
Я БЫ ВПИТЫВАЛ ТВОЕ ТЕПЛО НА ЭТОЙ КРОШЕЧНОЙ МАШИНЕ
КАЖДЫЙ ДЕНЬ
КАК ПАМЯТЬ О ТЕБЕ В МОЕЙ ПОСТЕЛИ.
В МОЕЙ РУКЕ, ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛО.
ЖЕЛАНИЕ ЖИЗНИ ЗАПОЛНЯЕТ МОЮ ЛАДОНЬ
ТЫ ПРИКУСЫВАЕШЬ МОЮ ШЕЮ, КОГДА КОНЧАЕШЬ,
А ПОТОМ ЛЕЖИШЬ С ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ, ЦЕЛУЯ МЕНЯ.
И делаю все, чтобы не смотреть на него.
***
Я собираю вещи и покидаю класс, секунду спустя после звонка. Отэм зовет меня, но я
продолжаю идти. Я напишу ей позже и все объясню. Я уже в конце коридора, когда слышу свое
имя. И это не Отэм.
– Таннер, подожди.
Я сбавляю шаг, даже несмотря на то, что не хочу этого
– Привет, – я продолжаю смотреть на ряд шкафчиков рядом со мной. Мне не стоит делать
это прямо сейчас. Мне обидно, я злюсь и смущен, что он избегает меня и боюсь того, что могу
сказать.
– Привет? – произносит он в ответ, видимо растерянный. И не удивительно. Кажется, это
первый раз, когда он стал тем, кто последовал за мной.
Стоя посреди коридора, мы как камень посреди реки, устойчивый поток учеников огибает
нас вокруг. Я бы не стал описывать это место неприметным, но если он здесь, то и я здесь.
– Куда ты после занятий? – спрашивает он.
Не знаю, почему буря внутри меня выбирает именно этот момент зарождения. Почему
сейчас? Почему в этот момент? Все было так хорошо в эти выходные. У нас был один день
молчания и одно непонятное поведение на уроке и бах – мой мозг принимает уровень паники
максимальной боеготовности.
Я возвращаюсь на гору, слушая его слова: «Не…такой. Я не гей».
И что сегодня, какое– то положение его челюсти, какое– то странное желание держаться от
меня подальше, – все это говорит, что суббота принесла больше вреда, чем пользы. Он борется с
чем– то, и даже не осознает этого. Он зарылся так глубоко в свою догму и собственный мир
«должен», что он не может признаться себе, что он предпочитает мальчиков, что так было всегда,
что это его часть, его совершенная часть, и заслуживает восхищения и уважения и места для еще
чего– то подобного.
– В конце дня, – отвечаю я. – Я собирался домой.
Он качает головой.
– Точно, понял это. Таннер, мне т…
Себастиан так и не заканчивает свою мысль, потому что Мэнни подходит прямо к нам.
– Привет, парни, – произносит он, улыбаясь в нашу сторону.
Но он не просто говорит «Привет», он говорит «Привет, парни». Обращаясь не просто как
к двум людям, а как к двум людям вместе. Как будто мы пара. Когда я оглядываюсь на степень
реакции Себастиана, то понимаю, что он тоже заметил различие.
Господи, Мэнни. Ты не мог бы выражать поддержку немного тише?
– Привет, Мэнни, – здоровается Себастиан.
Я отвожу взгляд и киваю на спортивную куртку Мэнни.
– Сегодня игра? – я стараюсь сохранять голос нормальным, несмотря на ощущение
начавшегося взрыва небольшого созвездия в моей груди. Я так и не рассказал Себастиану о
разговоре с Мэнни. Я так и не сказал ему, что тот знает.
– Ага, баскетбол. Слушайте, мы открываем бассейн на этих выходных, и я хотел
пригласить вас обоих. Будет парочка ребят со школы, несколько друзей моего брата… – он
замолкает, взгляд переходит с меня на Себастиана, снова на меня, и если бы мне пришлось
предполагать, как мы выглядели, основываясь по его лицу, то все плохо. Он поворачивается ко
мне. – И, Таннер, это не те парни с озера. Всем будет классно, так что вам не придется волноваться
или еще что.
Голова Себастиана медленно склоняется вбок, перед вопросом:
– Что ты хочешь сказать?
Воздух выбивает из моих легких.
Глаза Мэнни расширяются, и только единственным образом все станет еще более
неловким, если Мэнни откроет рот с «Вы, парни, самая милая парочка».
– Я просто хотел… – он смотрит на меня в поисках помощи. – Прости, я видел, как вы
гуляли несколько недель назад и подумал…
Вся кровь отступает от лица Себастиана.
– Мэнни… – начинаю я, но он отмахивается от меня.
– Не, парни, я понял. Как бы то ни было. Вы оба приглашены, или каждый из вас, по
отдельности, как подойдет лучше, – он такой простодушный парень, и я надеюсь Себастиану
спокойно от того, что очень очевидно Мэнни так или иначе нет никакого дела вместе мы или нет,
но Себастиан похож на статую рядом со мной. Бросив короткий взгляд через плечо Мэнни уходит,
а Себастиан поворачивается ко мне.
Ох, блин.
– Что ты сказал ему?
Я поднимаю руки вверх.
– Полегче…я ничего не говорил ему. Он всего лишь сказал, что видел, как мы гуляли.
Господи. В который раз? Их было так много, и каждый раз мы находили уютное местечко
на горе и целовались так, будто находились за закрытыми дверями. Сама мысль, что Мэнни
увидел что– то из этого…что, возможно, кто– то был с ним…в животе у меня, как в бурлящем
котле.
Себастиан поворачивается, и его профиль – портрет непроницаемой злости. Это, наверное,
первая секунда, когда я ощущаю нас настоящей парой. Как иронично, что это происходит в школе,
в коридоре стало свободнее, но несколько отставших стоят то тут, то там, и понятия не имеют, что
мы вместе, что мы целовались, что я видел, как он выглядит, когда теряется в наслаждении, что я
видел, как он плачет и сжимал его руку. Что я видел его великодушие и ощущал ту гордость, когда
понимал, что он – мой. Ни один из этих моментов не кажется настоящим, как у пары, как прямо
сейчас, когда я знаю, что мы серьезно поссоримся.
– Что было на озере?
– Пара парней вели себя, как мудаки, и он подошел к нам с Отэм после и сказал…
Его голос повышается на несколько октав.
– Отэм тоже знает?
Кто– то проходит мимо, и Себастиан пугается внимания, перестраивая свои черты в маску
и выдает тихое:
– Привет, Стелла.
Когда она уходит, я веду его к двери рядом, на парковку. Снаружи ни души – ни учеников,
ни учителей, практически никого на тротуаре – но даже при таком затишье Себастиан сохраняет
приличную дистанцию от меня. Дистанцию мормона, язвит мой разум.
– Я хочу сказать, очевидно, Мэнни видел нас. Он подходил ко мне с Отэм, когда мы
уезжали с озера – потому что один назвал другого педиком – и сказал, что сожалеет. Это было
неловко – как и там, – произношу я, показывая на коридор. – И Отэм заваливала меня вопросами
около двух часов.
– Таннер, это очень плохо, – Себастиан сверкает взглядом на меня, а затем отводит его,
медленно выдыхая. Я представляю себе огнедышащего дракона.
– Слушай. Мэнни видел нас. Не только меня – нас. И я вообще– то не размахиваю
повсюду радужным флагом. Я не рассказываю никому, что би. Отэм – моя лучшая подруга – даже
не знала до прошлой недели, и я не рассказывал ей о тебе. Я говорил, что у меня есть чувства к
тебе, а не то, что они взаимны.
– Я просто подумал…после вечера субботы… – он качает головой. – Я подумал, что,
возможно, ты рассказал что– то Мэнни или Эрику.
– С чего бы? – я понимаю, что не должен произносить следующую часть: это по– детски и
мелочно, но мой рот не получает этого сигнала: – Разве что, ну знаешь, я захотел обсудить с кем–
то важное эмоциональное событие в моей жизни.
Его голова резко дергается.
– Что это значит?
– Только то, что было бы приятно услышать тебя вчера и добиться хоть какого– то
подтверждения от тебя сегодня, что ты увидел меня и не психуешь.
– Таннер, я был вчера занят.
Ох, ощущения, как от пощечины. Открытой ладонью, с отпечатком на моей щеке.
– Много церковных занятий, полагаю.
Себастиан подхватывает это и его несет:
– Именно этим мы занимаемся по воскресеньям. Пусть твоя мать научит тебя тому, как у
нас все происходит. Если она помнит.
Раз…
Два…
Три…
Четыре…
Пять…
Я продолжаю считать. Я напоминаю себе, что он просто напуган. Я напоминаю себе, что
он растерян. Если бы я мог отступить назад в эту секунду, я знаю, что сказал бы себе: «Это не
твоя битва. Это битва Себастиана. Дай ему время. Но разве она и не моя тоже? Хоть немного?
Разве мы в этом не команда, пробираемся впервые вместе?
Он отворачивается от меня, запуская руку в волосы и нарезая круги по небольшому уголку
парковки. Он выглядит так, будто вот– вот сбежит. Забавно осознавать, что это, наверное, именно
то, что он хочет, потому что видимо, что он не желает продолжать эту дискуссию здесь. Он не
хочет этого нигде. Он хочет быть вместе без ожиданий и обсуждений. Как сформировавшаяся туча
– нависает сейчас здесь, уходя куда– то в неясное будущее, неопределенность.
Поэтому я спрашиваю его:
– Ты вообще представлял, что когда– нибудь расскажешь своим родителям, что ты – гей?
Могу сказать, что он даже не удивлен, как я быстро переключаюсь. Нет никакой тревоги,
никакого двойного смысла. Он сильнее хмурится, и отходит еще дальше от меня.
– Мне нужно выяснить много всего о себе, перед тем как заводить подобный разговор с
ними.
Я впиваюсь в него взглядом.
– Себастиан? Ты – гей?
Конечно, это так.
Да ведь?
Он смотрит на меня так, будто совсем не знает.
– Не знаю, как отвечать на это.
– Либо да, либо нет, вроде как.
– Я знаю, кем хочу быть.
– Кем хочешь быть? – какого хрена это вообще означает?
– Я хочу быть добрым, щедрым и любить Христа.
– Но какое отношение это имеет к моему вопросу? Ты уже такой человек. Ты
замечательный, заботливый и верный. Все эти качества создают из тебя человека, которого я
люблю. Ты уже такой. Статус гея не изменит этого.
И я вижу тот переломный момент, момент, когда слово оседает на его коже, когда оно
впитывается. Я сказал это. Не «гей». Я сказал «люблю».
Он произносит очень тихо мое имя, а затем смотрит в сторону.
Он даже не смотрит на меня, а я только что сказал ему, что люблю его.
Каким– то образом следующий вопрос кажется намного значимее, чем предыдущий.
– Себастиан, ты слышал, что я сказал? Я люблю тебя. Это вообще как– то отложилось?
Он кивает.
– Отложилось.
Он краснеет, и я замечаю, как румянец задерживается, и знаю, что это счастливый
румянец. Я вижу это. Знаю оттенки эмоций. Насколько это странно?
Ему нравится слышать, что я люблю его, но одновременно нет.
– Это слишком много для тебя, – произношу я. – Не так ли?
– Да, – отвечает он. – В смысле, честно говоря, это перебор. Дело даже не в том, что ты
спросил до этого… – его голос обрывается, и он украдкой оглядывается. – Гей я или нет? Такое
слишком говорить мне сейчас, потому что у меня выходит книга, и я собираюсь на миссию, и еще
много чего.
– Так значит просто неудобно слышать, как я говорю, что люблю тебя?
Он морщится.
– Таннер. Нет. Я просто хочу сказать, я не уверен, что смогу дать в ответ тебе то же самое,
что ты хочешь дать мне.
– Нет причин в моем желании подарить тебе мои чувства, – мне на самом– то деле
смешно от этого. – Просто это то, что я чувствую.
Он смотрит на меня, как на больного.
Как будто не верит мне.
– Я люблю тебя за то, кто ты есть, не за твой румянец, твои глаза или то, что ты
заставляешь меня испытывать, когда прикасаешься ко мне, – говорю я, и он снова краснеет. – Все,
что я люблю в тебе, никуда не исчезнет, когда ты уедешь в свой книжный тур, и никуда не
исчезнет, когда ты уедешь на миссию. Я все еще буду здесь, и я все еще буду думать обо всем
этом. Я все равно буду работать над этим, чтобы стать лучшим человеком, лучшим другом,
лучшим сыном. Я все равно буду думать – каково было бы стать лучшим парнем для тебя. А ты
будешь на миссии, думая о том, как сильно не хочешь быть геем.
Он злится, могу сказать. Мой первый инстинкт – пожалеть, что я не могу забрать свои
слова обратно, но он исчезает, как дым, когда реальность доходит до меня: я был серьезен в
каждом слове, которое произнес.
– Я не буду думать… – начинает он, но затем отворачивается, его челюсть подрагивает от
злости.
– Так это все? – спрашиваю его. – Мы достигли предела того, что ты хочешь отдавать?
Она качает головой и говорит:
– Ты хочешь, чтобы я был тем, чем не являюсь.
Чем. Не кем, а чем.
– Я только хочу, чтобы для тебя было нормально то, кто ты сейчас. Я знаю, что не
единственный здесь испытываю чувства.
Он прицеливается и стреляет, его лицо – маска спокойствия.
– Думаю, нам нужно расстаться, – Себастиан замолкает, наблюдая, как каменеют мои
органы и крошатся внутри. – Это больше не правильно.
***
Остаток дня трудно объяснить.
Я ушел сразу же после вырвавшихся из его рта слов, и даже сейчас я действительно не
помню, что делал. Может, сходил к озеру. Ездил кругами, кругами, кругами.
Когда становится темно, и мой телефон светится миллионами сообщений от Отти и ни
одним от Себастиана, я разворачиваю машину, тихо паркуясь на тротуаре у ее дома.
Я никогда раньше не замечал, что в ее комнате пахнет ванильными свечами, и что от ее
лампы идет успокаивающее голубое свечение. Я никогда не замечал раньше, как поэтапно она
обнимает. Она обхватывает меня руками, а затем сжимает, а затем сжимает еще крепче, и в моей
голове мы смещаемся на иной уровень комфорта, от «эй, что случилось» до «Таннер, поговори со
мной» и «Боже мой, что стряслось?»
А затем мы достигаем еще одного уровня, потому что она уговаривает меня. Ее ладони на
моем лице – я плачу, я не знал – а она сцеловывает мои слезы, а я бормочу. Я признаюсь, что мы с
Себастианом были вместе. Я рассказываю ей о том, что случилось, как он все закончил, каким
ничтожным я себя чувствую.
Ее губы около моих, на моих, открываются от удивления, а потом от нечто большего.
Я облажался.
Вот где я уничтожаю все.
Глава 18.
Не знаю, что я творю. Я определенно не должен быть здесь. У меня красные глаза, а
волосы в беспорядке. Я все еще был в одежде, в которой спал, за исключением (а) я принял душ в