Славик шумно сопел, впитывая тепло.
— Дыши равномернее, — велела Зина. — Тогда прогреешься крепче.
— Я и так. Я уже…
— Сиди, не спорь. Я лучше знаю, когда «уже»…
— Я вот сколько смотрю и все удивляюсь, — заметил Мурзинцев, — как ты ловко управляешься с малокалиберным народом. Я про это даже в своем дневнике писал… Сам я сколько ни вожусь с «приложением», а не научился.
— Практики набираюсь… В школе, там их ведь не только буквам и прописям надо будет учить. Придется возиться по-всякому.
— Ты в педагогический собираешься? — догадался Лодька.
Зина улыбнулась:
— А куда же еще…
Борька сказа бесцеремонно:
— Как ты там со своей ногой-то будешь? Учителям у доски вон сколько приходится топтаться.
— Вылечусь, — коротко пообещала Зина.
Она шлепнула байковые шаровары Славика на доску, сняла с плиты утюг, тронула помусоленным пальцем, опустила на мокрую толстую ткань. Штаны обрадованно зашипели. По приземистой кухне разошелся пар. Стал уползать в приоткрытую дверь комнаты…
Лодька был у Зины впервые. За дверью он разглядел тяжелый шкаф с завитушками, медные шишки на узорчатой спинке кровати, кожаные корешки громадных книг на полке. Видимо, подшивки журналов «Нива» и «Родина». За окнами были различимы повисшие заиндевелые пряди громадной плакучей березы. Береза — это все, что когда-то осталось от обширного, в полквартала, сада.
Известно было, что старуха Каблукова до революции владела в квартале многими домами. Потом ей оставили только вот этот приземистый длинный дом и кирпичный флигелек, в котором жили Аронские. Казалось бы, второй дом следовало отобрать в пользу Советской власти, но он официально считался хозяйственной постройкой и потому остался во владении бабки.
— Буржуиха, — говорил Борька, когда приходилось идти за коровой Дуней или колоть для бабки дрова. — Если случится еще одна революция, все у нее оттяпают, даже коровью стайку…
Софья Моисеевна жалобно замахивалась на сына:
— Не мели языком! Вот она выселит нас, куда денемся…
Борька увертывался, а Моня обстоятельно разъяснял: никто их не выселит, не прежние времена. Однако, Софья Моисеевна знала, как оно бывает и в нынешние времена, поглядывала на пожухлую фотографию мужа — красивого мужчины в буденовке, красного командира, который не успел повоевать ни с немцами, ни даже с белофиннами. Моня тоже бросал взгляд на снимок и на всякий случай пытался отвесить брату подзатыльник. Борька увертывался снова и убегал. Моня его не преследовал. Он в общем-то был тихий парень, старательный отличник. Не водил дружбы с ровесниками вроде Лешки Григорьева, Шурика Мурзинцева, Атоса. Или пропадал в техникуме, или сидел дома над чертежами. Но младшего брата считал нужным держать в строгости, чтобы тот не отравлял жизнь матери и не сбился с пути…
Медный штампНеизвестно, была ли «пропарка» Славика испытанным медицинским средством или моментальной выдумкой Зины. Однако, Славик не схватил ни малейший простуды. «Не чихнул даже, обормот», — говорил Шурик с гордостью, словно именно он избавил свое «приложение» от хвори.
Скоро появилась мысль, что неплохо бы иметь зимний приют, где в морозные дни после забав на горке или беготни с хоккейными клюшками можно слегка «оттаять». Конечно, при таком приключении, как со Славиком, в самодельной «халабуде» не спасешься, тут уж надо шпарить домой, но отогреть закоченевшие пальцы и потерявшие чувствительность носы можно и в построенном из снега штабе, если там гудит жестяная печурка…
Было время, когда такую снежную постройку возводили позади двора, в котором жил тогда Севка. Там же тогда жил и большой мальчишка Гришун, он командовал многими ребячьими делами. Но потом Гришун окончил ФЗУ, пошел работать, затем отправился в армию, стал пограничником. А когда вышел срок службы, Гришун остался на заставе сверхсрочно. Раньше он всегда заступался за ребят перед взрослыми соседями, а вот уехал, и те стали относиться к мальчишечьим делам более сердито, «громоздить» постройки рядом с поленницами теперь не разрешали: устроите, мол, пожар на весь квартал.
Вовка Неверов предложил устроить штаб у него на огороде, позади сарая с сеновалом.
Сказано — сделано. Навыка общей работы хватало. Натащили отовсюду жердей, кусков фанеры, досок, сконструировали каркас, обложили его снежными брусьями, закидали рассыпчатым снегом, чтобы не осталось щелей. Снега в ту зиму хватало, сугробы навалило еще в ноябре. Синий и Гоголь отыскали где-то кривую дверь от чердачной вышки, Рашид и Раиска Каюмовы притащили раму со стеклами от чуланного оконца…
Утром в воскресенье начали — к синим ранним сумеркам штаб оказался готов. С лавками у фанерно-снежных стен, с маленькой железной печкой, которую Фома разыскал на чердаке. Набитая щепками и газетами печурка гудела. В оконце смотрел месяц…
Лодька вспомнил:
Какая там стужа! Наоборот! Можно было даже снять пальто, скинуть валенки, чтобы вытянуть ноги к печке. На ней весело забулькал принесенный Фонариком чайник. Фома всем раздал заранее собранные для общего хозяйства кружки.
Не было ни заварки, ни сахара, но и простой кипяток с разломанной на много частей горбушкой казался замечательным напитком…
И вот так сидели в пахнущем горячей жестью и дымом уюте, глотали теплоту, говорили о том, о сем и ощущали себя уже не просто ватагой, а чем-то более крепким и дружным. Этаким партизанским отрядом в заснеженной пуще. И это чувство наконец выразил Костик Ростович. Вообще-то он стеснялся много говорить и соваться со всякими предложениями, но тут решился. Понял, что подходящая минута.
— Знаете что, ребята? Давайте, чтобы мы были не просто так, а вроде команды…
Никто не захихикал, не заворчал «а на фиг надо…», даже Синий и Гоголь, которые, казалось, должны бы. Только Борька пробурчал:
— Вроде тимуровцев, что ли? Бабкам дрова складывать? — Видать, осточертела ему Каблучиха с ее дровами и коровой Дуней.
— Да нет, не обязательно! — звонко заспорил Костик. — Просто чтобы всегда вместе и друг за дружку…
— Но мы ведь и так… — сказал Фонарик, но это не против Костика, а как бы наоборот, в поддержку его.
— Да! — энергично закивал Костик. — Но надо, чтобы всё по правилам. Чтобы название, пароль, документы…
О названии заспорили сразу:
— «Снежные жители», — сказал Валерка Сидоркин.
— Летом тоже «снежные»? — хмыкнул Рашид Каюмов.
— «Герценские бандерлоги», — с ехидцей предложил Лешка Григорьев. Он, кстати, был здесь единственные из старших. Пришлось сопровождать Славика, который всей душой с утра рвался на горку.
— Сам ты бандерлог, — сказал Борька, который тоже читал про Маугли.
— Давайте просто «Герценская команда», — деловито высказался Фома. — Сокращенно будет «Герком». Вроде «Горкома». Есть такая книжка «Подпольный горком действует»…
— Не горком, а обком, — не удержался от поправки Лодька.
Фома быстро глянул на него и отозвался миролюбиво:
— Там обком, а у нас горком. То есть «Герком». Какая разница?
Разницы никто не видел (даже Лодька), и больше не спорили.
Насчет пароля решили повременить: не ясно было, зачем он, для каких случаев. А насчет документов Фома предложил:
— Надо каждому сделать удостоверение.
Лодька будто на уроке поднял руку:
— Я сделаю! Я знаю как!
— Валяй, Севкин, — кивнул Фома. Интонация его не очень понравилась Лодьке, ну да ладно, не стоило придираться в такой хороший час…
— Нужен еще командир… — осторожно напомнил Костик.
Наступило неловкое молчание. Наконец Фома решил:
— Обойдемся. Не на фронте…
В самом деле, кого делать командиром? И Лешка, и другие старшие (которых здесь нынче не было), не согласились бы. Не маленькие, мол, чтобы играть в партизан и тимуровцев. Значит, Фому? Но ведь Атос, Шурик Мурзинцев, Лешка Григорьев, Вовчик Санаев все же часто бывали вместе со всеми, а для них Фома разве авторитет? Остальные же тем более не годятся… Ну, будет ли Толька Синий признавать командиром Лодьку Глущенко, а Гоголь Валерика Сидоркина, если привыкли всегда на равных…
— Пусть будет Цурюк, — предложил Борька.
— За то, что вчера Славку чуть не утопил? — сказал Синий, у которого не было чувства юмора.
— Не, я не хочу, — серьезно отказался Цурюк.
— Жалко, а то бы в самый раз, — вздохнул Лешка Григорьев. — Ну, тогда можно выбрать Славика. Он у нас герой. Смотрите, как звучит: «Командир Тминов»! А?
— Не, я не умею командовать, — серьезно, как Цурюк, отозвался Славик.
Решили, что Тминова сделают командиром, но чуть позже, когда научится. А пока можно обойтись без начальства и все решать голосованием.
Проголосовали, чтобы каждый завтра принес в штаб полешко для печки, и разошлись.
Дома Лодька взялся мастерить удостоверения. Нарезал из ватманского листа прямоугольники размером в половину открытки. Известным способом натирания через копирку (на сей раз — красную) отпечатал на них с левого края штамп, который они с Борькой летом нашли в сумке с «медным кладом».
ТЮМЕНСКОЕ ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО
СТРАХОВАНIЯ ОТЪ ПОЖАРОВЪ
И НАВОДНЕНIЙ
Разлиновал строчки и стал писать имена и фамилии — строгим шрифтом, которому обучал семиклассников добрейший учитель рисования и черчения Александр Павлович Митинский. «Красота и четкость букв, друзья мои, воспитывают дисциплину мысли и гармонию души…»
Предварительно Лодька составил список по алфавиту и теперь выводил:
«Аронский Борис»… Вообще-то Борька говорил, что его настоящее имя — Борух, но в «Геркоме», пожалуй никто не поймет. Для всех он Борис и Борька (или еще «Арон»)…
«Атусов Игорь»… Вот кто мог стать настоящим командиром «Геркома», если бы захотел… Да он и был командиром герценской ватаги всегда, только это почти не замечалось. Красивый, с черным крылом волос, сдержанно-улыбчивый, иногда насмешливый, никогда никого не обидевший, имевший ответы на все в жизни вопросы… Каждый знал, что у Атоса настоящая любовь — к десятикласснице двадцать первой школы Кате Орловой, и никому в голову не приходило хоть самую капельку пошутить над этим. А ведь по поводу Лешкиной Валечки Лазарчук и Шуркиной Елены Прекрасной не раз добродушно зубоскалили…
Брыкалин Семен. Иначе говоря, Цурюк. О нем чего много говорить, Цурюк он и есть Цурюк. Небось, кто-нибудь скажет, что не надо ему давать удостоверение, такой бестолочи. Но куда его денешь, тоже «герценский»…
«Гоголев Владимир»… То есть Вовка Гоголь. Вредноватый пацан, однако не злопамятный. О книжках с ним говорить — все равно что причесываться мыльницей. Зато футболист хороший (прямо скажем, не то, что Лодька). И находчивый. Летом вмиг выудил из воды растерявшегося Костика, когда тот ухитрился с мелководья сорваться на глубину и стал пускать пузыри…
«Григорьев Алексей»… В те несколько месяцев, когда Лодька и Лешка жили в одном доме, отношения у них были «самые-самые»… Они по вечерам обсуждали книжки и фильмы, играли в шахматы, рассматривали марки, которые Лешка десятками дарил Лодьке. Он Лодьку бесплатно проводил в «Комсомольский» кинотеатр, потому что мама его, Анна Васильевна Григорьева, работала киномехаником. Он сдержанно завидовал Лодьке, что у того вернулся отец, и рассказывал про своего отца — командира батареи, погибшего под Витебском…
«Каблукова Зинаида…» Сперва Лодька засомневался: зачем ей это? Но… хоть и не гоняет мяч с мальчишками, не купается на Песках, не бесится на катушке, а все равно своя. И даже… Лодька подумал, что хорошим командиром могла бы стать именно Зина — с ее умением всем помогать, всех мирить. С ее гитарой и песенкой про лодку и собаку. Жаль, что она редко выходит на улицу… Но удостоверение конечно ей дать надо.
«Каюмов Рашид». Молчаливый и старательный парнишка. Когда строили катушку, вкалывал больше всех, а говорил всех меньше. Совершенно не терпит драк, но однажды, когда Синий во время футбола в цирковом сквере довел его своими дурацкими придирками (не так бьешь, не тому пасуешь), Рашид сцепился с Толькой не на шутку. Синий даже ревел, прижимая ладонь к фингалу, и всех уверял, что Каюм дрался зажатой в кулаке немецкой медалью. Но это была такая брехня, что не поверил даже Славик…
И его Райке, тоже надо выписать удостоверение. Она с мальчишками играет редко, но все-таки сестренка Рашида. Причем не нытик и не ябеда, хотя и грозит иногда «скажу маме…» Да и Каюм обидится, если оставишь Раиску без «документа»…
«Логинов Гарий»… Кто бы мог подумать, что из боязливого «золотушного» первоклассника, затюканного сына горластой тети Даши и пьяницы-отца через четыре года вырастет вот такая честно-храбрая личность!.. Впрочем, тетя Даша тоже изменилась — мужа-алкоголика «отселила», крикливый характер малость утихомирила, Гарика не обижала…
«Мурзинцев Александр»… Длинный, белобрысый, любопытный. Постоянно таскает в кармане блокнот, чтобы записывать «выдающиеся события нашего квартала». Но ни писателем, ни историком стать не собирается и говорит, что самое интересное дело на свете — электричество…
Ну, кто там еще?
Ух ты, сразу трое на букву «С»…
«Санаев Владимир»… Про него Лодька толком ничего и не знает. Вовчик бывает в компании не часто, больше гоняет где-то на своем блестящем велосипеде. Но старшие Санаева ценят, говорят «голова». В школе чуть ли не сплошной отличник. Ну и как не быть таким, если сын знаменитого врача? Небось, и сам собирается в доктора…
«Сатин Анатолий…» Толькину маму звали тетя Сина. Ефросинья Сатина, мать троих сыновей и дочери. Толька был гораздо младше остальных, сам про себя говорил: «поскребыш»… Когда братья и сестра выросли, он все еще оставался мальком, и тетя Сина тряслась над ним больше, чем над остальными. Была она громкоголоса, то и дело слышалось со второго этажа:
— Натолий!.. Натолий кому я ору, где тебя носит холера?..
— Опять Тольку Синина кличут, — переговаривались соседки. — А он, зараза, где-то рыщет, мать хоть надорвись от крика…
Вот и был он в дошкольные времена Толька Синин, а после стал просто Синим…
В прежние годы Лодька и Синий не однажды сцеплясь в потасовках — почему-то любил Толька придираться к Севкину (считал его, наверно, слабачком). Но со временем притерпелись друг к дружке, появилось что-то вреде симпатии…
«Сидоркин Валерий»… Лодька не раз видел его рисунки. Не только портрет Зины Каблуковой, но и другие: разгоряченных футболистов, задумчивого Славика в венке из одуванчиков, который сплела Райка; Фонарика, старающегося лизнуть ободранное о поленницу плечо… И всякий раз удивлялся: умеет же человек!.. Валерка выглядел растрепанной личностью, но по характеру он был вроде Костика. И вроде Фонарика, только без его отчаянной лихости…
«Ростович Константин»… Юный кларнетист и вообще образцовый ребенок. Сын известного милицейского начальника (в одном из домов на Герцена отдельная большая квартира). Казалось бы, кампания на Стрелке совсем не для такого мальчика. Но мальчик «приклеился». И самое интересное, что не вызывал насмешек вежливыми речами и «культурным» поведением даже у Синего и Гоголя…
«Тминов Вячеслав»… Лодька знал: никто не скажет, что Славику не надо давать удостоверение из-за малого возраста. Он ведь с давних пор «приложение» не только к Шурику Мурзинцеву, но и ко всей компании. Да теперь уже и не «приложение», а «один из…» Особенно после нырянья в бочку…
…Себя Лодька поставил в списке не по алфавиту, последним. И размышлять про себя не стал. Потому что все тут ясно. То есть не все, конечно, только… чем дольше про себя думаешь, тем больше находишь в себе совсем не героических черт. Кому это надо? Лучше поскорее закончить работу, сделать перевод (будь он проклят!) по-немецкому и залечь на кровать с романом Стивенсона «Похищенный»…
Лодька на всех удостоверениях вывел сверху мелкими буквами «ГерКом», сложил ватманские карточки в стопку и полез за учебником «Deutsch».
— Их хабе кайне вунш ди хаусауфгабе цу махен, — сказал он себе, зная, что фраза весьма далека от правильной немецкой грамматики. Но смысл ее вполне соответствовал настроению: «Я не имею желания делать домашнее задание». Но «хабен» ты «вунш» или не «хабен», а пришлось посидеть минут сорок. Зато потом — скрип рангоута, вой шторма в такелаже, загадки и риск…