Грёбаная всемирная паутина…Начитаются, насмотрятся херни всякой и идут людей убивать. Трефилов в свое время сутки в себя прийти не мог после первого своего убийства при исполнении. И ведь кого он пристрелил? Грабителя, зарезавшего ножом дедка-инвалида ради военных наград и приставившего лезвие к шее его внучки. А всё же совесть давила, сжимала изнутри тисками железными. Он глаза бешеные, обдолбанные того парня молодого долго еще во сне видел. А эти уроды не просто на курок нажимают, а с невероятным садистским удовольствием вырезают внутренние органы, зашивают рты и носы, отрубают гениталии и головы.
Общество конченых, больных мразей без права на жизнь. Трефилов с радостью бы казнил каждого из них. Просто нажимал бы на кнопку и смотрел, как корчатся в конвульсиях, поджариваясь на электрическом стуле. А на экране перед каждым из них фотографии ни в чём неповинных людей, которых они жизни лишили. Какие на хрен принудительные меры медицинского характера?! Каждого на стул и в землю закопать. И без креста! Чтобы даже мать не знала, где это отродье Ада упокоилось.
- Здорово! Кир, я в школу к малому заходил, вставили мне там по полной, - Игорь начал извиняться с порога и тут же заткнулся, поняв, что старший углублен в бурную мыслительную деятельность.
Кинул сумку на край стола и остановился по правую руку от Трефилова, склонившего набок голову и молча рассматривавшего снимки.
- Он убил сначала водителя «скорой» Голубева, потом Шестакова.
- Да, он будто намеренно показывает, что эти две смерти связаны между собой, - Игорь отодвинул ближайший стул и сел на него, взяв со стола фотографию подвешенного к дереву мужчину. И если бы не вырезанные у него на обоих запястьях часы, то Голубева точно назвали бы самоубийцей: некогда шофёр «скорой помощи» пропил и семью, и квартиру, и работу. Переселился жить в деревню в обветшалый отчий дом, во дворе которого и было обнаружено его тело.
- Какие новости из больницы?
Трефилов тяжело посмотрел на Круглова, и тот едва не поёжился. Знает мужика уже года три, а всё так же тушуется под его взглядом умных зеленых глаз из-под широких насупленных бровей.
- Пока особо никаких. Изъял из архива личные дела Шестакова и Голубева. Действительно работали вместе какой-то период времени. Были в одной бригаде. При этом особую дружбу не водили. Либо о ней неизвестно жене Шестакова, работавшей в той же больнице медсестрой. К друг другу в гости не ходили, если и пили вместе, то обычно всем персоналом на праздниках.
- Нужно вызовы смотреть. Куда ездили и к кому. Когда.
- Эта информация тоже…изъята. Осталось только, - Игорь бросил грустный взгляд в сторону своей черной прямоугольной сумки с длинной ручкой, - изучить ее досконально.
Трефилов удовлетворенно кивнул и снова погрузился в свои мысли. Круглов всегда поражался тому, как старшему удавалось распутывать самые странные и тяжелые дела. Тот по привычке даже не смотрел фотографии, и Круглов догадывался, что следователь просто запоминал трупы, их расположение и окружающую обстановку места происшествия еще во время выезда. Это одновременно восхищало и пугало мужчину.
Протянул руку и взял фотографию блондинки с зашитым ртом. Стена позади нее была испещрена надписями, нанесенными кровью.
- Другой город, другой способ убийства…Женщина. Все остальные – мужики. Почему ты думаешь, что есть что-то общее между делом, навязанным нам сверху, и «нашими» трупами?
- Я так не думаю, - коротко и безапелляционно, а сам смотрит так, будто сейчас руку отрубит, если Круглов не положит фото обратно. Мужчина догадался, что нарушил какой-то своеобразный трефиловский порядок, и тут же аккуратно вернул снимок на место.
- Я так не думаю, - Трефилов смягчился, возвращаясь в реальность, - Но она…Понимаешь, не было следов изнасилования, не было насильственных действий сексуального характера. Молодую девку, приехавшую в деревню к бабке, просто так убили едва не в первый вечер? И убили как? Жестоко! Издевались над ней часами.
- Мог быть просто маньяк заезжий, гастролёр. Перекрывался после серии преступлений. Или, наоборот, только-только начал свою «профессиональную» деятельность, тварь! Хотя нет…Слишком всё «чисто» сделано.
- Правильно. Мог быть. Как и Шестакова. Маньяк заезжий.
- Как и Голубева. Как и Брылёва, наркошу того, которому вены вскрыли по всему телу и засыпали всего коксом. Как и его дружка, Наумова.
- Как и Голубева. Как и Брылёва. И Наумова…Маньяк заезжий. Грёбаный заезжий маньяк-меломан?
Круглов вскинул голову и почувствовал, как мурашки пробежали по телу. Только что Трефилов дал понять, что обладает некоторой информацией. А тот скупо улыбнулся одними уголками губ и кивнул на самый крайний снимок. Игорь пододвинул его к себе кончиками пальцев.
- Музыкальный диск, небрежно брошенный в самом углу подвала. А это, - Трефилов с азартом бросил прямо перед помощником другое фото, - из «Предела». И тоже диск музыкальный. Голубев «повесился», видимо, слушая это, - еще одна фотография, на которой крупным планом самый обычный диск CD-R. – А вот мелодия смерти Брылёва и Наумова, товарищ помощник следователя.
- И под какую музыку нынче людей потрошат, Кирилл Алексеевич? – Круглов стиснул челюсти, он терпеть не мог таких вот психопатов, загадывающих идиотские ребусы следствию.
- Под разную, Игорь Иванович. Под разную. Но, что примечательно, на каждом из этих дисков записана только одна песня. Всегда разная, но одна.
- Прослушал их?
- Ни хрена ничего непонятно. То ли Чистова была девушкой меломана…
- Джокера.
- Что?
- «Джокер» ему подходит больше, - Круглов ткнул пальцем на небольшое изображение разукрашенного лица известного персонажа комиксов, нанесенное на каждый диск.
- Хорошо. Девушкой Джокера, изменившей ему…но тогда причем тут бригада «скорой помощи», мать вашу?! Причем тут торчки? Какая между ними связь?
- Если она вообще есть!
Трефилов резко поднял один из снимков, вглядываясь в него, и Круглов нехотя потянулся за своей сумкой, в душе матеря больных уродов, присваивавших себе права самого Господа Бога.
***
- Ты, мать твою, не Господь Бог решать, кому жить, а кому умереть! Хватит убийств, Джокер! Достаточно! Не нажрался еще ими? Кому и чего ты доказать хочешь, ты сам-то знаешь?
- Харе орать, Адам. Поздно ты опомнился. Сколько убийств спустя, сам-то помнишь?
- Вот я тебе и говорю, Кость, достаточно! Хватит. Ты, бл**ь, ты наказал мразей, убивших…их, наказал. Ты, грёбаный псих, даже «скоряков» наказал! Я молчу про «попутные жертвы». Так их ты окрестил про себя? Людей…Личностей. Со своими интересами, со своими мыслями и характером, с людьми, которых они любили и которые любили их, ты называешь «попутными жертвами». Хватит уже! Нет больше виноватых.
Адам скривился, ударив кулаком по столу рядом с оравшим голосами «Оксидерики» ноутбуком.
«По темным коридорам,
Ослепнув в своей доле,
Ты шел, не зная страха,
Враги познали боль.
А в голове лишь мысли
О мести и расплате,
Покойся с миром, нечисть!
ты выбрал свою роль».
© Оксидерика - Отступники
- Есть. Есть, Адам, будь ты проклят! Есть, - я вцепился пальцами в край стола, стараясь держать ситуацию под контролем, но Адам сжался непроизвольно, зная, что может последовать после этой вспышки моей злости.
Однако, упрямый кретин, продолжал.
- Хорошо. Я не отрицаю. Мы вынесли ему приговор вместе. Вдвоем. – Чертыхнулся и поправился, - Втроем. Так пришей этого пид***а и всё. Что мы там ему придумали, ты помнишь? Покончи с ним и закрой на хрен двери в Преисподнюю, которую ты устраиваешь. Харли тебе достала самые крутые доказательства, которые его жизнь превратят в настоящий Ад. Используй их. Опозорь его. Уничтожь, как депутата, как адвоката. А потом убей. И всё. Закрой эту страницу.
- Помню ли я, Адам? Да, я каждый вечер закрываю глаза и представляю, что сделаю с ним. Эта мразь содрогался, увидев трупы тех нариков. Он еще позавидует им, Гордеев.
- Отлично! Что там у тебя за дела на завтра? Снова чай с лимоном на кухне и онлайн-мастурбация? Может, втиснешь в свое плотное расписание обнародование плотских утех господина Белозерова? И пока он будет дрожать от бессилия и прятаться от гнева своего грозного папочки и репортеров, ты придумаешь, как к нему подобраться. Убийц твоей семьи больше нет. Как и тех, кто косвенно виновен в смерти твоей сестры. Костя…ты поквитаешься с адвокатом, безжалостно слившим тебя на суде. Твоя справедливость восторжествует в полной мере.
«Сердце отбивает ритм
Воин внешне, раб внутри
Не смиряясь, но борясь,
ы идёшь, в душе смеясь».
© Оксидерика - Отступники
Наивный. После всего, что произошло. После всего, что он знает обо мне. Всего, в чем он участвовал наравне со мной, Адам продолжал лелеять надежду на нечто лучшее, чем я мог ему предложить.
- В моем расписании на завтра как раз между онлайн-мастурбацией и чаем с лимоном есть одно маааааленькое дело, друг, - Адам громко застонал и ударился затылком о стену. – Василий Забродов.
- Нет…
- Да, Адам. Козёл, солгавший на суде только потому что я пару раз начистил морду его ботанику-сыночку.
- Он не врал. Костя, он, бл**ь, не врал. Ты и был таким агрессивным, каким он рассказывал.
- Люди ошибочно полагают, что ложь – это тьма, а правда – свет. Но любую правду можно преподнести так, что она заполнит мраком всё вокруг. Из-за него…из-за той лживой суки я должен был всё еще сидеть в тюрьме! Твари, зарезавшие мою семью, должны были жить и дальше дышать, смеяться и трахаться, накачиваться наркотиками и алкоголем, а я должен был гнить сначала в психушке, а потом в тюрьме. ЗА ТО, ЧЕГО Я, МАТЬ ТВОЮ, НЕ ДЕЛАЛ!
- Ты отомстил. Ты им всем отомстил. Остался один Белозёров. Не трогай свидетелей. Ты по горло в чужой крови, Костя. Еще немного, и ты захлебнешься ею. Мирослава…она не при чём. Вообще.
- Успокойся. Нет больше Мирославы твоей, - я резко вскинул руки, предупреждая любые действия, - И, да, твоё задание отменяется.
- Что значит, отменяется. – Он резко встал и подошёл к окну, открыл его, глубоко вдыхая ночной воздух с привкусом дождя, барабанившего в окна.
- Удар нанесем только по брату ее и отцу. Ты сам говорил, что его здоровье в последнее время ухудшилось. Сделаем подарок нашей милой Принцессе.
- Ты совсем рехнулся, Джокер? Какой подарок? Убить ее отца? Думаешь, ей нужно это наследство? Ты, чёртов кретин, до сих пор не понял, какой она человек?
Всё я понимал. И куда лучше него. Я знал, какая она, уже не только по перепискам. Не только по жарким смскам в два часа ночи и трогательным сообщениям в семь утра. Я чувствовал, какая она, той ночью в отеле. Ощущал пальцами, губами, кожей своей. Чувствовал искренность ее, чувствовал любовь…чёрт ее раздери! Любовь в каждом ее выдохе и прикосновении. И она не просто давала ее. Нет. Она заражала меня ею. Воздушно-капельным, бл**ь, путем. Никакого инкубационного периода. Моментальная вспышка после первого же тактильного контакта. И я ни одного доктора не знаю, способного мне помочь выкарабкаться из этой агонии, которая охватывает внутренности, когда думаю о ней. О том, что сейчас испытывает она. Ненависть. Определенно ненависть. И это самое большее, на что я мог рассчитывать сейчас.
- Зато ты, я смотрю, уверен, что знаешь её? Насколько близко, Гордеев? Успел посочувствовать ей за эти дни? Пожалеть бедную богатую девочку, брошенную интернет-негодяем?
- С каких пор тебя это начало волновать? Когда ты решил поменять план и бросить Миру, Джокер? До того, как трахнул в номере гостиницы, даже не позволив увидеть твое лицо? Или всё же после? Как какую-то шлюху…
Не дал ему договорить, резким ударом прямо в челюсть, чтобы заткнулся. Потому что о ней нельзя так говорить. Только не о ней. Слишком чистая, чтобы ее можно было марать словами. Даже ему.
- Еще раз, тварь, ты посмеешь назвать ее так…
- И что ты сделаешь? Убьёшь меня? – Он расхохотался, откинув голову назад, из его носа текла кровь, а он ржал, как псих, вытирая ее рукой. А потом резко замолчал и начал раскачиваться с пятки на носок.
- Не убьёшь. И мы оба это знаем. Даже ради неё. А я вот тебе зад надеру, если мне опять придется видеть тень, в которую Мира превратилась из-за тебя.
- Подсел на нее, Гордеев? Слишком уж беспокоишься.
- Даже если и так, - он улыбнулся, посмотрев куда-то в окно, и тут же перевел взгляд на меня, - то какое твое дело? Ты отказался от неё. Сам.
- Ни хрена подобного. Ты завтра же увольняешься с работы. Ты сам сказал, нам достаточно того материала, который у нас имеется. Игра подходит к завершению, Гордеев.
- Плевать! Ты поигрался со своей Принцессой. А я не буду играть.
- Это иллюзия, Адам. Ты ведь знаешь, каким будет наш с тобой финал.
- Вот именно! – Он резко подался вперед к моему лицу, - Я хочу насладиться каждым мгновением той жизни, которую мне отмерил один чокнутый придурок!
Он развернулся, подхватив куртку с дивана и собираясь выйти из комнаты.
- Адам…Только попробуй приблизиться к ней ближе, чем на метр.
- И что ты сделаешь? Ты же так ратуешь за справедливость, Костя. Ты просто кинул девку, воспользовавшись ею. Кинул грязно и трусливо. Не попрощавшись. Я ее успокою. Я ей подарю то, чего ты не дашь никому и никогда!
- Только попробуй, Гордеев. И моё гребаное чувство справедливости деликатно отвернется, пока я из тебя кишки доставать буду. Она моя.
- Ты весьма оригинально дал ей это понять при последней встрече. – Он усмехнулся и понизил голос, - Любовь это не про тебя. Не придумывай себе того, чего нет. Смерть, боль, месть, ярость…Это то, чем ты живешь. Ты дышишь только благодаря им. Если бы не эти «ферменты» ты бы сдох еще там, в гребаной психушке. И тебе никогда не разбавить свой «кислород» долбаной любовью. Такие, как ты, не умеют любить.
- А ты умеешь, Гордеев?
Он вдруг рассмеялся и резко смолк.
- Умел. До тебя я многое умел, Кость. – Распахнул дверь и остановился на пороге, не оборачиваясь. – Но я еще помню, каково это – уметь кого-то любить.
Он ушел, будто растворившись в темноте комнаты, а я уткнулся в собственные ладони, думая над его словами. Возможно, он был прав. Но мне было насрать на его слова. На его чувства сейчас. Если даже она и будет с кем-то другим, то только не с ним. Чёрта с два я буду смотреть, как он трогает мою женщину. Ревность дикой кошкой вонзилась когтями в районе груди, распоров мясо вплоть до сердца. Дышать стало тяжело, и я склонился к столу, судорожно вдыхая открытым ртом воздух, хотя мне казалось, что это яд высшей концентрации, слишком резкий, парализующий. Когда нет возможности двигаться, ты всё чувствуешь, но не можешь даже пошевелиться. Рука дернулась к смартфону, но я удержался, сжав ее в кулаке.
Развернул к себе ноутбук и открыл папку с файлами. Сто двадцать восемь фотографий. Обычно мне хватало десяти. С ней всё больше. Всё куда серьезнее и больнее. Откинуться на спинку кресла и пролистывать одну за другой её изображения, останавливаясь дольше на тех, где она улыбалась. Правда, одними губами. Закрыть глаза, вспоминая ее рваное дыхание и участившееся сердцебиение. Дьявол, я мог заложить собственную голову, что тогда она улыбалась мне искренне. А я так и не увидел ее улыбки.