Жуя, он мотает головой.
— Часть меня хочет, чтобы ты плохо себя повел, хотя бы чуть-чуть.
Черт.
Что я сейчас ляпнул?
Себастьян смеется, кашляет из-за проглоченного большого куска курицы и пьет воду из бутылки, стоящей на столе.
— Один раз я все-таки убегал.
Кивком я даю ему понять, чтобы он продолжал, а сам затыкаю себе рот едой в надежде, что это успокоит беснующиеся внутренности и ошалевший мозг.
— В прошлом году у меня была запись к ортодонту, а когда вернулся, шла середина занятия. После которых по плану было собрание, а потом обед, и… — Себастьян качает головой и снова заливается этим чертовым румянцем, — …я понял, что искать меня никто не будет. И что у меня есть три часа, в которые можно заняться чем угодно.
Я проглатываю крупную креветку, и это больно. Хочу, чтобы он рассказал, как отправился домой и гуглил фотки целующихся парней.
— Я пошел — один! — в кино и съел целую пачку лакричных конфет, — Себастьян наклоняется ко мне и дразняще на меня смотрит. — А еще пил Кока-колу.
Мой мозг завис. И не может выбрать, какую эмоцию запустить: умиление или замешательство. Господи боже, вот, значит, как себя ведет Себастьян-плохиш?
Глядя на меня, Себастьян качает головой, и внезапно до меня доходит, кто из нас двоих на самом деле наивный. А когда он откидывается назад и смеется, я осознаю, что попался. И не осталось ничего от меня прежнего.
Я не могу его понять. Он неуловим.
Я не знаю, о чем он думает и подшучивает ли надо мной, или же он на самом деле настолько правильный, но у меня еще никогда не возникало такой жгучей потребности податься вперед и, прижавшись губами к шее, умолять об ответном желании.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В полном оцепенении я еду домой, практически не в состоянии вспомнить, что было после ланча. Уроки прошли как в тумане. Потом допоздна помогал Отем с домашним заданием по матану, но не уверен, что был сильно полезен — как и в том, правильными ли будут ответы.
Я снова и снова прокручиваю в голове разговор с Себастьяном и каждый раз задаюсь вопросом: действительно ли он был рад меня видеть или мне просто хотелось так думать? Мы с ним флиртовали… кажется. А при мысли о том, как хороший мальчик Себастьян сбежал с занятий ради чего-то, для него недопустимого, в моем мозгу происходит серьезная авария.
Еще я пытаюсь заранее справиться с тем, что на следующей неделе Себастьяна на занятиях не будет. Учиться мне всегда нравилось, но его присутствие на Семинаре делало этот семестр более сносным.
В голову приходит мысль, и я тут же хватаюсь за телефон.
«А ты сможешь переписываться со мной во время поездки?»
Я почти сразу сожалею, что отправил такое сообщение, но терять мне, в общем-то, уже нечего. К счастью, мои метания почти сразу сводятся на нет, когда экран светится от пришедшего ответа:
«Я буду работать со своим редактором и еще не в курсе графика, но да, постараюсь».
Выйдя из машины и захлопнув дверь, я иду к дому. Все еще глядя на экран телефона и улыбаясь, захожу на кухню. Уже переодетая в яркую пижаму с радугой, мама стоит у раковины и моет посуду.
— Привет, милый.
— Привет, — убрав телефон, отвечаю я. Снимаю куртку, но, поскольку все еще витаю в своих мыслях, роняю ее дважды, прежде чем повесить. — Ты что-то рано.
— Скажем так, мне сегодня нужен бокал вина, — отвечает мама, затем закрывает посудомоечную машину и машет рукой в сторону холодильника. — Я оставила тебе поесть.
Поцеловав ее в щеку и поблагодарив, я иду к холодильнику. Особого голода я не чувствую — одних воспоминаний о ланче с Себастьяном достаточно, чтобы в желудке стартовали американские горки — но если не поем, то закроюсь у себя и, одержимо перечитывая нашу переписку, устрою совсем другой аттракцион. Что, кстати, произойдет в любом случае — давайте не строить иллюзий.
На обернутой в пищевую пленку тарелке красуется записка «ТЫ МОЯ ГОРДОСТЬ И РАДОСТЬ». С улыбкой снимаю ее, но уверен, что мой взгляд сейчас слишком безумный.
Мама наблюдает за мной, сидя у противоположной стороны кухонного островка.
— Ты выглядишь немного… на взводе. Все в порядке?
— Ага, вполне, — она не сводит с меня глаз, пока я нагреваю еду и наливаю попить. — Что у тебя случилось на работе?
Мама встает, обходит стойку и наклоняется, готовая ответить. У меня в кармане вибрирует телефон. Как и всегда в такое позднее время, это смс от Отем.
Но еще и от Себастьяна.
«Спасибо за ланч, кстати».
«У меня был не лучший день, но ты все изменил».
«Спокойной ночи, Таннер».
Вагончики моих внутренних американских горок добрались до самой высокой точки и рванули вниз.
— Таннер? — сняв с запястья резинку, мама собирает волосы в хвост.
Я отрываю взгляд от экрана.
— Что?
Медленно кивая, она наливает себе бокал вина и зовет меня за собой.
— Давай поговорим.
Черт. Я спросил, как прошел ее день, а потом перестал слушать. Оставляю телефон на кухонной стойке и иду в гостиную.
Подобрав под себя ноги, мама устраивается в огромном мягком кресле и смотрит, как я сажусь.
— Ты знаешь, я люблю тебя.
Я внутренне морщусь.
— Знаю, мам.
— И я так горжусь, когда вижу, каким мужчиной ты становишься, что меня почти разрывает от радости.
Я киваю. Мне повезло, это факт. Но бывают моменты, когда такое обожание ощущается… чрезмерным.
Мама наклоняется вперед и смягчает голос.
— Я просто беспокоюсь о тебе, дорогой.
— Прости, что не слушал, когда ты рассказывала о работе.
— Дело не в этом.
Это я прекрасно понимаю.
— Мам, Себастьян всего лишь мормон, а не социопат.
Мама саркастически приподнимает бровь, явно готовая язвительно пошутить, но сдерживается. И я безумно рад, что она не стала этого делать. Мою грудь обжигает от готовности его защищать.
— Но отношения между вами по-прежнему платонические или…
Я напрягаюсь всем телом. У нас в семье спокойно обсуждают любые темы, но мне сложно забыть выражение их лиц в тот день за ужином и пришедшее в тот момент осознание, что у них существует весьма четкое представление, с каким парнем я должен быть: с кем-то вроде нас.
— Что, если чувства у меня к нему более чем платонические?
Кажется, мое признание маме слышать больно, но все же она медленно кивает.
— Не удивлена.
— Мы виделись с ним во время ланча.
Я замечаю, как мама подавляет свою реакцию, словно проглатывет полный рот густого сиропа от кашля.
— Ты ведь не против, да? — спрашиваю я.
— Что ты ушел за территорию школы? — она откидывается на спинку и изучающе всматривается в меня. — Не особенно. Но я знаю, что все сбегают, поэтому в этом случае готова снизить планку. Насчет твоей сексуальности? Полностью за. Никогда не беспокойся о моем и папином отношении к этому, хорошо?
Я отлично понимаю, что реальность большинства квиров не такая. Мне просто бесконечно повезло.
— Хорошо, — хриплым от эмоций голосом отвечаю я.
— Но не буду ли я против твоих отношений с мормонами — парнями или девушками? — мама качает головой. — Да, Таннер, буду против. Хочу оставаться честной с тобой. Возможно, это мое слепое пятно, и многого я недопонимаю, но ситуация меня сильно беспокоит.
Моя благодарность тут же увядает.
— Чем это отличается от слов других родителей, когда те запрещают встречаться с парнями?
— Это совершенно другое. Помимо сотни других причин, ходить в церковь — это выбор. А быть бисексуальным — нет. Ты просто такой. И мне важно защитить тебя от токсичного влияния церкви.
В ответ я смеюсь.
— А родители Себастьяна защищают его от попадания в ад.
— Так не бывает, Танн. Церковь СПД никому адскими муками не грозит.
Я начинаю выходить из себя.
— А откуда мне знать, о чем вообще говорит Церковь СПД? — повысив голос, интересуюсь я. — Ты нас как-то не спешишь просветить насчет того, во что они на самом деле верят и как у них все устроено. Все, что я от тебя слышал о мормонах, — это про их ненависть к геям, ненависть к женщинам, ненависть, ненависть, ненависть…
— Таннер…
— Но я не чувствую, чтобы мормоны кого-то ненавидели. Эта ненависть исходит от тебя.
Ее глаза округляются, и, отвернувшись, мама делает глубокий вдох.
О черт. Я зашел слишком далеко.
Будь мама пожестче, она бы сейчас встала и отвесила мне подзатыльник. По тому, как напряжены ее плечи, я понимаю, что она изо всех сил сейчас себя успокаивает.
Но мама не жестокая, она нежная и терпеливая, и никогда не ведется на мои провокации.
— Таннер, милый. Мои отношения с Церковью гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить. И если тебе хочется их обсудить, я готова. Но сейчас я волнуюсь за тебя. Ты всегда действовал под влиянием чувств, а голову включал уже позже, но я хочу попросить тебя подумать вот о чем, — снова поджав под себя ногу, мама говорит: — вы с Себастьяном совершенно разные, и ваша ситуация не похожа на то, через что прошли мы с твоим папой или тетя Эмили, но при этом она не так уж сильно и отличается. Полагаю, его родители не знают, что он гей?
— Даже я не знаю, гей он или нет.
— Тогда давай чисто гипотетически предположим, что ваши с ним чувства взаимны. Тебе ведь известно, да, что Церковь допускает чувства к человеку одного с тобой пола, но только не действия?
— Да.
— Готов ли ты быть с Себастьяном, не имея возможности прикоснуться? — вопрос риторический, поэтому мама продолжает: — А если нет, готов ли оставаться его секретом? Встречаться так, чтобы его родители не знали? Что, если отношения внутри их семьи такие же близкие, как и у нас? Как ты себя почувствуешь, если они отлучат его от Церкви из-за отношений с тобой? — на этот раз мама ждет моего ответа, но я совершенно не представляю, что сказать. Это все равно что бежать впереди паровоза. — Что ты почувствуешь, если ему придется разорвать отношения с общиной или если вы оба искренне полюбите друг друга, но в конце концов он выберет Церковь, а не тебя?
Я пытаюсь отшутиться:
— Мы всего лишь переписываемся, и то редко. Я еще не готов делать предложение руки и сердца.
Мама видит меня насквозь, поэтому терпеливо и грустно мне улыбается.
— Я понимаю. Но мне еще не доводилось видеть, чтобы ты так сильно был кем-то поглощен, а из-за всех этих волнительных первых шагов друг к другу трудно задумываться о последствиях. Так что моя работа — подумать об этом за тебя.
Я тяжело сглатываю. Одна часть моего мозга логично утверждает, что в маминых словах есть смысл, но другая настаивает, что наша с Себастьяном ситуация не совсем такая. И что я справлюсь.
***
Хотя у мамы были исключительно добрые намерения, все равно мои мысли о Себастьяне стали похожи на взбесившийся поезд: без машиниста и с полыхающим огнем мотором.
Но уже поднявшись к себе, я смог достаточно успокоиться и понять, что она поделилась куда большим, чем мне поначалу казалось. Я знаю, насколько опустошенной чувствовала себя тетя Эмили, когда, набравшись смелости, рассказала о себе родителям, а те ответили, что в их доме ей больше не рады. И знаю, как после этого она несколько месяцев она жила на улице, а затем переехала в приют, но даже там ее не приняли. Тогда она попыталась покончить с собой.
Для мамы это стало последней каплей. Она бросила учебу в Университете Юты и взяла Эмили с собой в Сан-Франциско. Там мама поступила в UCSF [Калифорнийский Университет в Сан-Франциско — прим. перев.] и стала работать в ночные смены в 7-Eleven, чтобы обеспечивать обеих. Учиться в магистратуре мама уехала в Стэнфорд, а Эмили получила степень в Беркли.
Их родители — мои бабушка с дедушкой, живущие сейчас где-то в Спокане — вычеркнули из своей жизни обеих дочерей и никогда не пытались их найти.
Мама пытается делать вид, что ей уже не больно, но разве такое возможно? Я не представляю себе жизнь без родных, пусть даже время от времени они сводят меня с ума. Выгонят ли Себастьяна его родители? Откажут ли они от него?
Господи, все становится еще более напряженно, чем я ожидал. Думал, это будет кратковременное увлечение. Любопытство. Но сейчас я уже по уши. И понимаю, что мама не ошибается, считая мое стремление быть с Себастьяном ужасной идеей.
Может, даже хорошо, что он едет в Нью-Йорк.
***
В выходные я отправляюсь навестить Эмили и Шивани, и — так странно — даже не чувствую желания написать Себастьяну. Уверен, мама обо всем рассказала тете Эмили, потому что та пару раз пытается завести со мной разговор про «личную жизнь», но я увиливаю. Если уж мама напряжена из-за сложившейся ситуации, то Эмили практически вибрирует.
Мы идем на какой-то странный арт-хаусный фильм о женщине, выращивающей коз, и где-то на середине я клюю носом. Тетя и Шивани отказываются налить мне за ужином вина, а я интересуюсь, в чем тогда выгода иметь в родне двух еретичек. В воскресенье мы с Эмили часа четыре к ряду играем в пинбол в гараже, а потом, съев не меньше семи тарелок фирменного нутового карри Шивани, я еду домой, чувствуя себя невероятно круто после времени, проведенного с родными.
Поразительно, насколько расстояние и возможность взглянуть на все со стороны проветрили мои мозги.
Но на следующей неделе Себастьян появляется на занятиях в темно-серой хенли с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными до локтей рукавами. Перед моим взглядом открывается карта мышц и вен, гладкая кожа и его изящные ладони… И как мне со всем этим быть?
Кроме того, кажется, он рад взглянуть на мои первые несколько страниц. Даже смеется над упоминанием кошачьего постера Отем, а потом с тонко завуалированным любопытством интересуется, будет ли моя книга автобиографичной.
Можно подумать, он и сам не знает.
В его глазах застыл вопрос — А обо мне там есть?
Зависит от тебя, — молча отвечаю я.
В общем, эти мои «расстояние» и «возможность взглянуть на все со стороны» долго не продержались.
У меня было мимолетное влечение к Мэнни, когда мы только познакомились — и даже один или два момента наедине, позволившие мне пофантазировать, на что могут быть похожи отношения с ним — но долго это не продлилось, и мое внимание переключилось на кого-то другого. Мне нравится целоваться с парнями. Нравится целоваться и с девушками. Но что-то мне подсказывает, что поцелуй с Себастьяном вызовет во мне пожар похлеще упавшему прямо посреди поля сухой травы бенгальскому огню.
Если не считать встреч в школе и просмотра фоток с едой в Снэпчате, в последнее время я редко вижусь с Отем. А когда однажды вечером она заходит к нам, мама даже не скрывает, насколько рада ее видеть, и приглашает остаться. Потом, словно в старые добрые времена, мы с Одди поднимаемся ко мне.
Лежа на кровати, я анализирую собранные за день короткие заметки и пытаюсь включить их в новую главу, в то время как Отем копается в моей одежде и рассказывает последние школьные сплетни.
Знаю ли я, что на прошлой неделе во время учительской игры в баскетбол Маккензи Гобл сделала минет Девону Николсону на балконе тренажерного зала?
Слышал ли я, что кто-то из ребят пробрался на потолочную плитку туалета и поверху дошел до раздевалки для девочек?
А что Мэнни пригласил на выпускной Сэйди Уэймент?
Это привлекает мое внимание, и, подняв голову, я вижу, что Отем стоит одетая в мою футболку. Мои родители придерживаются строгой политики держать дверь открытой, когда ко мне кто-то пришел — неважно, парень или девушка, — но, кажется, на Отем это не распространяется. Что особенно смешно, ведь пока я возился со своими заметками, она раздевалась и примеряла мою одежду.