Я кивнула. Ясно, что Виктория была той самой девушкой, о которой упомянула Фрэн.
— Виктория была той, предпоследней.
— Вы, мужчины, чертовски самонадеянны, — воскликнула я.
Он подошел и слегка обнял меня за плечи:
— Конечно. А женщины разве нет? Ладно, не будем вдаваться в подробности. Но я могу вас заверить, что мы с Викторией расстались по обоюдному желанию, весьма здраво рассудив, что не подходим друг другу.
— Но пока это длилось, было здорово, — не без сарказма заметила я.
— Следует ли это понимать как новый выпад против мужчин?
— Пожалуй, — сказала я.
Я надеялась, что он не догадывается, как все мое тело пылает от легкой тяжести его руки на моих плечах.
Сегодня он нравился мне гораздо больше, чем на приеме у Фрэн. У себя дома он не был таким подчеркнуто преуспевающим и галантным мистером Кранли. В серых фланелевых брюках и черном свитере с высоким воротом он был проще и моложе. Его густые волосы падали на лоб. Филипп непрерывно двигался по студии легким и нервным шагом. Вообще, все его движения были быстрыми и нервными. Неожиданно он взял мою правую руку, поднес к своей щеке и, очень серьезно глядя на меня, сказал:
— Должен признаться, я чувствую себя сегодня утром немножко bouleverse[6], Тина. Вы что-то сделали со мной, моя дорогая. Я не знаю, что тому причиной — то ли большие грустные глаза, то ли ошеломляюще прекрасные волосы, в которые мне не терпится утопить свои руки, то ли манера говорить медленно и серьезно, — но только я без ума влюбился в вас.
— Вы и знаете-то меня всего двадцать четыре часа, — я начала заикаться.
— Родная моя, тут старая заезженная штука — любовь с первого взгляда.
— Но вы ведь в нее не верите?
— Ох, еще как верю! И сообщаю вам, я по уши влюбился в вас вчера вечером.
— Я замужем, Филипп. У меня есть дети.
— Мне все известно от Фрэн.
— Ну что ж, вот так обстоят дела, — беспомощно произнесла я.
— Дорогая моя Тина, в положении женщины, живущей в несчастливом браке, нет ничего уникального. Вы совершили ошибку. То же самое можно сказать и о человеке, которого вы выбрали себе в мужья. Я не знаю вашего супруга, но, судя по портрету, который нарисовала Фрэн, он довольно неприятен.
— На самом деле он совсем не неприятный, — попыталась я защитить Чарльза. — Во всяком случае, может не быть неприятным. Но, вероятно, я надоела ему так же, как он мне. — И с этими словами я отняла у Филиппа свою руку. — Я была молода, когда влюбилась в него, а потому он казался мне иным. Наверное, я тоже виновата в том, что у нас ничего не вышло, как и он.
— Мне нравится ваша терпимость.
— Не очень-то я терпима — иначе не была бы здесь с вами и не вела бы такие разговоры.
— Ну что ж, вы ведь вовсе не ругаете его, а вполне могли бы себе это позволить. Очень многие женщины высказываются о своих мужьях совершенно беспощадно.
— Наверное, мне жалко Чарльза.
— Боюсь, что мне — нет. Я считаю просто ужасным, что он женился на таком очаровательном создании и превратил вашу жизнь в ад.
— О, здесь все не так просто, настолько непросто, что я и объяснить не могу, — устало проговорила я, припоминая годы горького разочарования и духовного одиночества, Уинифрид и мои собственные промахи и ошибки.
Но Филипп знал о Чарльзе и обо мне гораздо больше, чем я думала. Этот наш общий несуразный друг, моя дорогая Фрэнсис, рассказала о Чарльзе довольно злые вещи. Уж очень она его не любила. Но, так или иначе, вскоре мы с Филиппом перестали рассуждать о Чарльзе. Нам хотелось поговорить о нас самих.
— У меня никогда не было привычки соблазнять недовольных жен и уводить их от мужей, но в вас, Тина, есть что-то такое, чему я не в силах противостоять. Я во что бы то ни стало хочу встречаться с вами.
Я почувствовала, что в отношениях с Филом, больше чем с любым другим мужчиной, с которым когда-либо сталкивалась в жизни, мне нужна правда, полнейшая откровенность.
— Что это, наброски к роману? К такому роману, который может кончиться лишь тем, что я стану еще несчастнее, чем сейчас?
Он снова взял меня за руку:
— А у вас было много романов, Тина? Я думаю, много, ведь вы чертовски привлекательны!
Я подумала о Гарри, Паоло, о Дигби Лэйне и других мужчинах, пытавшихся делать мне пасы, о своих впустую растраченных чувствах и сказала:
— Нет, на самом деле с того времени, как я вышла за Чарльза, у меня не было ни одного настоящего романа.
— Бог ты мой! — приглушенным голосом воскликнул Филипп. — В таком случае как же обстоят ваши любовные дела? Фрэн говорит, что вы даже не спите больше со своим мужем.
Это был откровенный разговор, но Филипп привык выражать свои мысли без обиняков.
Я ответила столь же откровенно:
— Да, мы больше не спим с ним, и это продолжается уже несколько лет. Он просто не интересуется сексом.
Филипп взял меня за руки и окинул с головы до ног взглядом, полным величайшего удивления.
— Этот человек просто болен. В вас столько секса, дорогая. Вы этого не знали? Вы же просто динамит!
Я начала дрожать:
— Возможно, но я об этом не знала, пока не вышла замуж. А тогда было уже слишком поздно. Но, так или иначе, Чарльз не болен — тут скорее физиологическая особенность организма.
— Он бы очень возражал, если бы вы его оставили?
— Не знаю. Никогда его не спрашивала. Я уверена, что такая идея ему никогда и в голову не приходила.
— Ну что ж, зато мне пришла, — сказал Филипп, коротко засмеявшись.
В этот решающий момент такая идея пришла в голову и мне. Но если даже одновременно и возникла мысль о детях, я была не в том состоянии, чтобы раздумывать о них. Филипп назвал меня динамитом. Ну что ж, если во мне все горело страстью к нему, я чувствовала, что и в нем все горит. Какая-то невероятно возбуждающая, могучая сила захватила нас обоих.
— Боже мой, — сказал он, — никогда ни одной женщины не желал так, как желаю вас.
Я оказалась в его объятиях, и он начал меня целовать. Эти поцелуи заставляли забыть о времени, чести и здравом смысле. Так продолжалось несколько минут. В каком-то безумии мы исступленно целовались, не в силах оторваться друг от друга. Когда я вырвалась из его рук, то прекрасно понимала, что никогда уже не стану прежней и чувство, возникшее между нами, не будет просто обычным романчиком.
Вот так все и началось.
В тот день я не отдалась Филиппу: он и не просил меня об этом. Для нас обоих дело не сводилось к сексу. Он так же мало стремился к случайному амурному эпизоду, как и я. Мы хотели получше узнать друг друга и гораздо внимательнее и серьезнее во всем разобраться, прежде чем совершим нечто непоправимое и примем решение, о котором можем потом пожалеть. По обоюдному согласию мы решили немного выждать, прежде чем слишком глубоко заходить в реку.
Фрэнсис, конечно, была в восторге, потому что, как она выражалась, номер ей удался. Она сумела передать меня из рук Чарльза в руки Филиппу, пробудить от апатии, а также помогла похоронить мою совесть.
На протяжении нескольких недель я виделась с Филиппом почти каждый день. К счастью, а может к несчастью, нам представлялось немало возможностей для встреч. Я всегда могла поехать в город к нему на квартиру — на часок-другой, или же он приезжал на своей машине и встречался со мной за городом. Наша первая встреча произошла сразу же после Пасхи, так как с возвращением детей после каникул в интернат я стала более свободна.
Я ничего не имела против приглашения Филиппа в Корнфилд. Теперь, я вижу, что уже тогда вела себя довольно скверно, представив Филиппа Чарльзу. Так, конечно, не поступают, но в то время я еще не приняла окончательного решения уйти от Чарльза, а Филипп не был в полном смысле моим любовником. Этот роковой день нам все еще удавалось отдалить.
Двое мужчин, как и следовало ожидать, не понравились друг другу, но Чарльзу и в голову не пришло в чем-либо меня заподозрить. Он был так занят, так поглощен своим собственным маленьким мирком и деловым кругом, да к тому же, наверное, и доверял мне — думать об этом довольно мучительно, но, так или иначе, факт налицо. Вероятно, я в своем романе с Филиппом проявила не больше ума и благородства, чем любая другая женщина в моем положении. Чарльз настолько мной не интересовался, что даже не заметил, что я начала часто видеться с Филиппом, во всяком случае он это никак не комментировал.
Филипп водил меня на премьеры, в рестораны, на приемы и вечера, которые устраивали его близкие друзья. Брал он меня с собой и в телестудию на репетиции некоторых своих пьес. А когда Фил приезжал в Суссекс, мы ни с кем не общались и были по-детски счастливы. Мы проводили долгие чудесные часы под теплыми лучами солнца, устраивая пикники на берегу озера или реки, на пустынном склоне холма — словом, там, где нам вздумается. И все время без умолку говорили. Филипп был писателем, но и говорить он тоже умел прекрасно. Слова давались ему легко. Я полностью открыла свою душу, освободилась от всякой робости и нервозности и рассказала ему все. Как-то раз Филипп заговорил о моем муже.
— Чарльз, по-видимому, вполне стоящий малый. Интересно, почему именно стоящие мужчины, как правило, делают своих жен несчастными?
— Не знаю, но, похоже, это так.
Был, конечно, и такой разговор, во время которого он сосредоточил внимание на детях.
— Думаю, если бы не они, вы давным-давно ушли бы от Чарльза.
— Нет. Дело в том, что я еще никогда не встречала человека, ради которого мне захотелось бы разрушить мой дом, — честно призналась я.
— В таком случае согласились бы вы разрушить свой дом ради меня, Тина?
Он сидел, прислонившись спиной к дереву. Мы находились в одном из прекрасных лесов неподалеку от Корнфилда. На нем был тот самый черный свитер, который мне нравился. Он посмотрел на меня проницательным и всепроникающим взглядом, теперь так хорошо мне знакомым.
Внезапно я ощутила страх и одновременно безумную, пьянящую радость. Означало ли это, что взаимная тяга друг к другу, связывавшая Филиппа и меня, превратится во что-то необыкновенно значительное? Мы с Чарльзом отдалились друг от друга задолго до того, как я встретила Филиппа. Любовь к Филу попросту захлопывала дверь за моим браком с Чарльзом. Но хотел ли Филипп открыть для меня другую дверь?
— Не будем говорить о моем уходе от Чарльза и детей. Мне страшно нравится быть здесь с вами, — сказала я, ощутив что-то, похожее на панику.
Он поднял глаза на зеленую крону дерева: где-то в густых ветвях шуршала сухими листьями птичка. Потом снова взглянул на меня:
— Я полюбил вас, Тина. С вами я испытал величайшую радость, какую когда-либо знал. Несомненно, это единственная настоящая радость в самом истинном значении этого слова, которую я пережил с тех пор, как потерял ближайшего друга в Оксфорде, а затем мою мать. И теперь только жду той минуты, когда смогу сделать ее полной и совершенной. Вы знаете, о чем я говорю.
Я знала. Сердце у меня билось толчками, к глазам подступали слезы.
— Вы тоже, милый Филипп, принесли мне много радости, — сказала я, но одновременно почувствовала, что в этой радости есть что-то нездоровое, какая-то отрава. — Я начинаю понимать стихотворение Уильяма Блейка.
— Какое стихотворение? Скажите мне.
Я схватила его руку и, крепко сжав ее, прочитала эти незабываемые строки:
О роза, ты больна!
Ведь червячок незримый,
Летающий в ночи,
Для бурь неуязвимый,
Сумел тебя найти,
Нектар пурпурный пьет…
Своею темною и тайною любовью
Он медленно тебя убьет…
Голос мой затих. В течение нескольких секунд царило молчание. Потом Филипп встал и стряхнул листья, приставшие к свитеру.
— Уильям Блейк, вне всякого сомнения, знал то, о чем писал, — сказал он. — Поразительно, что вы помните подобные вещи. Есть в этом стихотворении что-то ужасающе мрачное.
— Но ведь это сущая правда, — сказала я, и голос мой надломился. — Правда то, что вы моя темная и тайная любовь.
— И я вас убиваю, разрушаю вашу жизнь, Тина?
— Нет, она и без того уже разрушена. Я ничего не имею против. О Филипп, Филипп, я просто не в силах продолжать жить по-прежнему.
— Я тоже не могу. Мы должны что-то сделать друг для друга.
Именно в этом лесу, в этот час мы пришли к единому мнению: наша любовь больше не может оставаться платонической. От этого мы оба только сходим с ума. Воздержание не было с моей стороны проявлением добродетели или преданности принципам чести. То, что я не спала с Филиппом, не делало меня верной супружеским клятвам. Со времени первой встречи с ним, в мыслях я уже сотни раз изменила Чарльзу.
Я отправилась к нему на квартиру и следующую ночь провела у него.
Конечно, я солгала Чарльзу, сказав, что останусь у Фрэнсис. Он принял мои слова на веру, и ему, по-видимому, было безразлично то, что я проведу ночь вне дома. Если только я не вынуждала его нарушать назначенные им самим встречи, менять привычки или отказываться от плавания на яхте во время уик-эндов, ему было совершенно все равно, что происходит.
На следующий день он собирался уплыть с Бобби Райс-Холкитом. Благодаря этому я провела на квартире у Филиппа субботу и воскресенье. Там, спрятавшись от всего мира, мы чувствовали себя в полной безопасности. В этот раз я впервые ощутила ничем не омраченную радость полного физического удовлетворения, сочетающегося с изумительным духовным общением.
Филипп, по всей видимости, мог дать мне все то, чего я никогда не получала от Чарльза.
После этих сумасшедших часов роза Уильяма Блейка стала казаться мне не такой уж больной, а пурпурный нектар не столь убийственно-разрушительным. Думая о детях, я ненавидела себя за то зло, которое причиняю им. Но я зашла слишком далеко, чтобы позволить даже памяти о детях омрачить мое счастье.
В воскресенье утром, когда Фил, сидя на моей постели, пил кофе, он очень серьезно сказал:
— Теперь я знаю что мы были созданы друг для друга. Мы достигли точки, после которой возврата к прошлому нет, Тина. Вы должны оставить Чарльза и потребовать у него развода, а потом переехать ко мне.
11
Уже любовницей Филиппа, я в течение многих дней и даже недель снова и снова обдумывала происшедшее. Чувство, которое мы испытывали друг к другу, не было мимолетной страстью — в этом я была так же твердо уверена, как и он. Но я все же старалась не забывать о Чарльзе и детях. Прилагала нелепые и безрезультатные усилия, пытаясь укрепить пошатнувшуюся крепость моего брака. Я старалась быть доброй к Чарльзу. Он же совершенно не замечал моей эмоциональной неуравновешенности. В деловой сфере он, может, и был силен и сообразителен, но в вопросах любви и в том, что касалось жены, попросту ничего не смыслил. Мне его было даже жалко. Я наблюдала за тем, как он морщит лоб над деловыми бумагами или, едва улегшись в постель, сразу же засыпает, и мне становилось грустно — за него! Он-то ведь никогда не знал, что такое настоящая любовь, как знала теперь я.
Филипп уехал на несколько недель в Италию. Мы договорились, что не будем ни писать, ни звонить друг другу. Я жила в Корнфилде своей обычной жизнью. Но время тянулось нестерпимо медленно. Я могла думать только о Филиппе. Мне безумно хотелось, чтобы он снова был со мной. Я знала, стоит лишь поднять трубку, чтобы связаться с ним в римском отеле, но мы договорились, что я расскажу Чарльзу всю правду лишь после его возвращения.
Однако мне мало было одной лишь надежды на будущее счастье. Я постоянно видела перед собой лицо Филиппа, переживая вновь минуты неистовой страсти, связывавшей теперь нас обоих. Меня словно вовсе перестало интересовать происходящее дома. Письма в школу своим детям я писала автоматически. Снова и снова с тревогой спрашивала себя, что с ними будет, когда их мать покинет дом. Филипп постоянно твердил — и в этом его поддерживала Фрэнсис, — что ничего особенного не произойдет. В современных судах, рассматривающих дела о разводе, вопрос решается так, чтобы не создавать для родителей трудности. Большую часть года Джеймс и Дилли будут проводить в интернате, а каникулярное время — делить между отцом и мной. Мне казалось, что я не причиню им сколько-нибудь серьезный ущерб — разве что с моральной точки зрения. Но, боюсь, любовь к Филиппу перевешивала соображения морали.