О боже, Фил, как живо я сейчас все это вспоминаю. Ты никогда не узнаешь, как я желала тебя в последние недели перед уходом от Чарльза. Мне страстно хотелось быть с тобой каждый час, каждую минуту, повернуться спиной к собственной жизни и вместе с тобой жить твоей. Я хотела, чтобы наша новая жизнь была исполнена нежности, дружбы, страсти и покоя, каких еще никогда не испытывала.
Одна мысль о том, что ты можешь вдруг передумать, меня до того пугала, что я не могла ни есть, ни спать. Даже Чарльз, который редко обращал внимание на мою внешность, заметил как-то раз утром, что выгляжу я неважно. К моему величайшему удивлению и ужасу, он даже сказал, что, возможно, попытается вырваться и увезти меня в Сан-Тропе. Помню, я сказала: «Нет! Нет!..» — и кинулась прочь от него. Чарльзу поздно проявлять заботу обо мне! От него мне ничего не было нужно. Мне нужен был только Филипп.
Но вот в конце месяца я получила письмо из Рима — от Фила. Я помню его наизусть, И слава богу, а то оно до того помялось и потерлось, что скоро совсем рассыплется.
«Тина, завтра я вылетаю обратно. Мне необходимо тебя видеть. Ты обязана переехать ко мне. Я дня не могу прожить без тебя. Сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз тебя целовал? Где ты, любимая? Я испытываю невероятную боль оттого, что мы не вместе. Для меня нестерпима мысль о том, что ты находишься сейчас у себя дома с другим мужчиной, принося радость ему и людям своей красотой, изяществом и каким-то неистребимым детским обаянием, из-за которого так трудно представить тебя матерью двух детей.
Родная, ты должна мне написать или позвонить, иначе жизнь моя превратится в непереносимый кошмар.
Я жду тебя и не думаю, чтобы какой-либо мужчина когда-либо ждал с таким нетерпением. Если только ты не пожалела об обещании уйти ко мне, бога ради, ответь на это письмо.
Я клянусь, что сделаю тебя счастливой. Когда ты будешь со мной, я не позволю пролиться ни одной твоей слезинке — и да поможет мне Бог.
Фил».
Это письмо, конечно, подтолкнуло меня на последний отчаянный шаг. До тех пор я трусила, пребывала в смятении и была не в состоянии принять твердое решение. Мне все еще было жалко Чарльза, которого ждало такое потрясение. Как ни странно, я горевала о нем больше, чем о Джеймсе и Дилли. У них-то все было еще впереди, но Чарльз последние одиннадцать лет строил свою жизнь вокруг меня и нашего дома. Но чем скреплялся раствор, на котором держался фундамент? Молоком пополам с водичкой! Разве это можно сравнить с крепким вином, которое влил в мое существо Филипп?
Сегодня я совершенно спокойно оглядываюсь на все происшедшее и спрашиваю себя, остается ли у любого супруга — будь то Чарльз или Филипп — какой-либо шанс спасти семью, если жена разлюбила его и полюбила другого? Разве всякое сравнение, которое она делает между мужем и любовником, не будет в пользу любовника? Не становится ли она одержимой и чуть ли не безумной? Не оказывается ли она целиком в плену эмоций? Я, несомненно, была всецело в их власти.
Мне кажется, прошло уже достаточно времени с тех пор, как я ушла из Корнфилда и из жизни Чарльза, и получила возможность обдумать все происшедшее гораздо спокойнее, чем в те дни.
Я поклялась написать для Джерими всю правду и обязана это сделать.
Чарльз вынудил меня до развода жить отдельно от Филиппа в этой квартире, иначе он не позволит мне видеться с детьми. На этот счет он непреклонен. У меня не было времени привыкнуть к невероятной страсти и любви, коими окружил меня Филипп. Но теперь я знаю его лучше — значительно лучше, чем прежде. Теперь Фил уже не представляется мне суперменом без слабостей и недостатков. Я знаю, что он может быть несговорчивым и даже требовательным и нетерпеливым. Я знаю, что, хотя он горячо любит меня, в замужестве это будет означать полное подчинение ему. Все должно делаться так, как он того пожелает. Он знаменит, и многие домогаются его внимания. Я никогда не обладала тем, что называют сильной индивидуальностью. Теперь же, когда я буду находиться рядом с ним, она станет и вовсе ничтожной. Он царит на сцене, а я всегда остаюсь где-то сзади. Он блистателен, остроумен, очарователен. Он обожает, чтобы его слушали. Я же чувствую себя какой-то косноязычной, иногда совершенно подавленной и ошеломленной. Знаю по опыту, что он может быть весьма раздражительным, если его желания не исполняются.
Ну а мой бедняга Чарльз никогда ничего не требовал, и именно это, бывало, приводило меня в ярость. Откуда я знаю, не окажется ли Филипп слишком требовательным, когда я стану его женой? Думая о Чарльзе, я пытаюсь себя уверить, что мой уход задел лишь его тщеславие, но под утро, когда лежу без сна, я спрашиваю себя, не было ли испытанное им потрясение, гораздо более сильным, чем мне тогда казалось.
Чарльз был просто сражен. Спустя некоторое время он произнес:
— Я не удивлен. — Его светло-голубые глаза никогда еще не смотрели так жестко, но лицо как-то сморщилось, желваки на щеках задвигались. — Я уже давно заметил, что ты слишком часто видишься с Филиппом Кранли.
— Ты должен постараться простить меня, Чарльз, но думаю, ты заметил также, что мы с тобой не понимаем друг друга. Уже давным-давно не сходимся во взглядах решительно ни по одному вопросу.
— Я не собираюсь вступать ни в какие дискуссии, — заявил Чарльз. Видно было, что он чрезвычайно разгневан и, вероятно, по-своему шокирован. — Ты эгоистичная и бессердечная женщина.
Я вспыхнула.
Это я-то бессердечная?! Я эгоистичная?! Бог ты мой…
— А что можно сказать о тебе? Вся твоя жизнь отдана радиокомпании «Роудаллен». Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь интересовался мной или моими переживаниями.
— В это мы тоже не станем вдаваться. Ты никогда не была способна понять, насколько для человека важна его работа.
— Ни одна женщина не поймет, почему муж полностью ее игнорирует. То, что мне хотелось быть на первом месте в твоей жизни, вполне естественно.
— Не сомневаюсь, тот человек, к которому ты уходишь, будет тебя ставить на первое место, — сказал Чарльз. — Полагаю, у него есть личные средства помимо того, что он зарабатывает как писатель. Он сможет проводить с тобой на отдыхе столько времени, сколько захочет. Мне же приходилось заниматься моим делом.
Я бросилась защищать Филиппа:
— Он так же много работает, как и ты.
— Меня он не интересует. Но я хотел бы спросить, Крис: ты действительно считаешь, что вправе разрушить наш дом? Дом наших детей, меня можешь исключить, если хочешь. Возможно, я не оправдал твоих надежд, наскучил тебе, был не в состоянии удовлетворить тебя как супруг… — Тут Чарльз начал заикаться, и это меня огорчило. — Но как же Джеймс и Дилли? Я всегда думал, что ты хорошая мать… Для меня это шок. Я не могу поверить, что ты хочешь покинуть детей!
Я была поражена тем, как Чарльз удалил себя на задний план, а вперед выдвинул детей. Это было неожиданно. Я начала его уверять, что Джеймс и Дилли чувствуют себя вполне счастливыми в школе, а со временем для них будет лучше видеть мать расставшейся с их отцом и счастливой в браке с другим человеком, нежели жить в атмосфере вечных ссор и недовольства. Наш сын, например, сказала я Чарльзу, вообще не питает ко мне ни малейшего уважения. Он подвергся подрывному влиянию Уинифрид, да и отец подавал ему не слишком хороший пример, обращаясь со мной весьма небрежно, а порой открыто высмеивая.
Чарльз горько улыбнулся:
— Разумеется, ты непременно должна превратить мои шутки в намеренную жестокость, и я знал, что очень скоро ты возложишь вину за свои неприятности на беднягу Уинифрид.
Я начала с жаром доказывать, что с самого начала нашей совместной жизни делала все, чтобы подружиться с его мачехой, но она ненавидела и критиковала меня. Уинифрид унижала меня не только в его глазах, но и в глазах детей.
Наблюдая за Чарльзом, я заметила на его лице тревогу. Давно не видела, чтобы мои слова производили на него хоть малейшее впечатление. Мне не хотелось, чтобы он выглядел несчастным; я ожидала, что он разгневается, начнет проклинать меня. Зачем же ему понадобилось проявлять какие-то признаки человечности именно в тот день, когда я решила уйти из дома? До чего же он непоследователен — меня это просто бесило.
Я сообщила, что уже упаковала свои вещи и собираюсь немедленно уехать, написала письмо Уинифрид и положила на стол в холле. Она наверняка, сразу же после моего отъезда, явится в Корнфилд, саркастически добавила я.
— И уверяю тебя, я не стала бы тратить время зря, пытаясь в чем-то ее изобличить, — сказала я. — Я лишь выразила надежду, что она будет счастлива занять мое место, и высказала уверенность в твоем желании возложить на нее ведение хозяйства и развлечение детей, когда они будут находиться здесь. Я полагаю, во время каникул мы сможем как-то делить их между собой.
— Ты заранее все обдумала, — сказал Чарльз, и губы его в самом деле задрожали; да и руки тоже тряслись — я это заметила, когда он зажигал трубку. Но мысль о Филиппе изгнала из моего сердца всякое сочувствие к Чарльзу. Я слишком много и слишком долго страдала.
— Ну предположим, я не соглашусь на развод? — вдруг сказал он, отбрасывая в сторону обгоревшую спичку и глядя на меня прищуренными глазами.
Кровь внезапно бросилась мне в лицо.
— Но ты ведь дашь согласие?
— А если нет?
— Тогда… тогда… — проговорила я заикаясь, — нам с Филом придется жить во грехе — кажется, это так называется?
— Я полагаю, ты уже не первый день живешь именно так, — ледяным голосом проговорил Чарльз.
— Да, совершенно верно, — заявила я. — Мне все равно, что ты обо мне думаешь.
Он посмотрел на меня долгим странным взглядом.
— Если ты так настроена, я, конечно, с тобой разведусь. Иди к нему, Крис. Я надеюсь никогда больше тебя не увидеть. И… — напыщенным тоном добавил он, — сожалею лишь о том, что мать моих детей оказалась способной так низко пасть.
Помню, эти слова расстроили меня. Я не нашла в них совершенно ничего смешного и почувствовала себя почти падшей. Может, воображала я, Чарльз окажется одним из тех супругов, которые проявляют здравый подход к жизни и со временем готовы дружески встречаться со своей бывшей женой и ее новым мужем. Надо понимать, это совсем не в духе Чарльза. Он не такой. И кроме всего прочего, его тщеславию наверняка был нанесен сильнейший удар. Он, должно быть, отдавал себе отчет в своих недостатках супруга и корчился при одной только мысли, что другой мужчина оказался на высоте там, где он, Чарльз Аллен, оказался несостоятельным. Я подумала о брате, юноше с принципами и идеалами. Как он отнесется к нашему разводу, спрашивала себя. Ведь Чарльз в свое время был его другом. Джерими познакомил нас.
После этого разговор с Чарльзом довольно скоро прекратился. К концу его я была в слезах:
— Это ты во всем виноват, ты никогда меня по-настоящему не любил. Если бы любил, я осталась бы с тобой. Я никогда бы тебя не подвела.
Тут Чарльз напустился на меня. Его лицо казалось высеченным из гранита, но в глазах внезапно вспыхнула отчаянная обида.
— Нет, ты знаешь, что я любил тебя. Не так, как тебе этого хотелось, но настолько, насколько я способен. Я понимаю, что не оправдал твоих ожиданий в… в некоторых отношениях… — Он начал мучительно заикаться. — Но я был более высокого мнения о тебе, Крис. Я думал, что твоя любовь ко мне поднимется выше чисто физического уровня. Теперь вижу — этого не произошло. Завтра утром передаю дело в руки адвокатов. Надеюсь, Филипп Кранли сделает тебя счастливой. До свидания.
Его речь потрясла меня. Это все, что он хотел мне сказать? До чего же возмутительна эта попытка заставить меня почувствовать себя низкой и презренной при том, что он сам же признал собственную вину!
Чарльз двинулся к выходу, но вдруг остановился и через плечо посмотрел на меня.
— И вот еще что, — спокойно произнес он. — Ты знаешь, что до вынесения судом окончательного решения может пройти месяцев девять, а то и больше, и до тех пор ты не можешь выйти замуж за Кранли. Хочу предупредить тебя, Крис: если ты станешь до этого открыто жить с ним, я не позволю тебе видеться с Джеймсом и Дилли. Я не допущу, чтобы они находились с тобой под одной крышей, когда ты спишь со своим любовником, Пока ты не сможешь представить им Филиппа в качестве отчима, он должен держаться подальше от них, а ты пока поживи одна.
Внезапно я запаниковала и начала протестовать. Филипп, разумеется, уже сделал все необходимое для того, чтобы я могла приехать к нему на квартиру сегодня же и остаться там. Я предвидела жуткие неприятности в том случае, если Чарльз заставит меня жить отдельно от Фила до окончательного решения суда. Я, конечно, сказала об этом Чарльзу, но он резко оборвал меня:
— Мне все равно, что ты по этому поводу думаешь. Если хочешь видеть детей, то, черт побери, будешь жить отдельно, пока бракоразводный процесс не кончится. Таковы мои условия. Если ты их не примешь, я никогда не дам согласия на развод и сделаю для тебя затруднительными встречи с детьми.
С этими словами он покинул меня. Не совсем ясно представляю себе, чего именно я от него ожидала, что он должен был сказать или сделать в ответ на мое признание. Знаю только, что сказал он совсем не то. Я чувствовала себя настолько плохо, что как можно скорее уехала прочь от Чарльза и его Корнфилда и, очутившись в Лондоне, направилась прямо в Олбани к Филиппу.
12
Филипп ждал меня.
Он сам открыл дверь. Сегодня это был элегантно одетый преуспевающий писатель, светский человек. Он только что вернулся с какого-то литературного завтрака, на котором присутствовал в качестве почетного гостя.
В петлице еще торчала слегка увядшая гвоздика. Его явно угостили хорошим ленчем. Он был сыт, доволен, улыбчив. Однако, увидев выражение моего лица, Филипп нахмурился. Я оставила свои вещи в багажнике машины. Закрыв входную дверь, он сказал:
— Детка, в чем дело? У тебя ужасный вид.
Я не знала, плакать мне или смеяться, но тут же очутилась в его объятиях и уткнулась в его плечо. Говорить я была не в силах. Это был миг потрясения: я оставила Чарльза и пришла к Филиппу. Теперь, когда шаг сделан, он казался мне невероятно значительным. Я услышала успокаивающий голос Филиппа:
— У тебя измученный вид, Тина. Пойдем, выпьешь рюмочку, бедняжка моя!
Я не произнесла ни слова, пока он усаживал меня на большой диван, стоявший совсем рядом с камином. Мы так часто сидели с ним на этом красивом диване, застеленном красным бархатом. Уже все в комнате Филиппа было мне знакомо. Единственное, на что я в этот вечер обратила внимание и что, несмотря на волнение, заставило меня улыбнуться, — фотография Виктории исчезла с рояля. Деликатный жест со стороны Филиппа. Я пришла сюда, чтобы жить с ним, выйти за него замуж. Это был молчаливый знак того, что в его жизни больше нет места для других женщин.
Я отпила немного крепкого коктейля — джин с кампари, — который он для меня приготовил. Потягивая напиток, я думала о том, как скажу Филу об условиях, поставленных Чарльзом, о долгих месяцах, которые должны предшествовать разводу.
Филипп весело заговорил:
— Я не могу тебе передать, как много это для меня значит — видеть тебя здесь, у меня, и знать, что ты пришла навсегда. Боже, родная моя, какое счастье! Не быть обязанным отпускать тебя ни сегодня ночью, ни завтра. Успокойся, Тина, ты скоро оправишься от потрясения. Я считаю, ты проявила завидную храбрость. Да, нужно иметь немалое мужество, чтобы стукнуть старину Чарльза по голове. Хотел бы я пожалеть беднягу, но не могу: он не пытался тебя удержать, а просто предоставил любви, радости и страсти улетучиться из твоего сердца. Клянусь Богом, я не превращусь в такого мужа, родная моя Тина.
Джин придал мне смелости. Я закрыла глаза, потом снова открыла и сообщила Филиппу слово в слово то, что сказал Чарльз.
Он принял это не очень благосклонно. Естественно, мрачно размышляла я про себя, мужчина, которого делают соответчиком в бракоразводном процессе, рассчитывает, что он будет, по крайней мере, получать радость от близости с женщиной, которой решается посвятить теперь свою жизнь.
— Бог ты мой, но со стороны Чарльза это просто чудовищно. Не что иное, как сволочной шантаж! — бушевал он.