– Да-да, а мать как раз мимо проходила, когда цистерна опрокидывалась. Она тогда Чугуна ожидала, вот он такой кривой и получился. Черномазый…
Аксён замолчал. На девятый класс у него действительно денег не было. Вообще, денег у него не было и на восьмой, однако в восьмой он еще ходил. Вернее, бегал. Выходил за два часа и бежал. Иногда по дороге, а иногда по лесу, по тропинкам. Он являлся в город рано и пробирался на вокзал, а оттуда уже шагал в школу, чтобы никто не думал, что он пешком.
Они встречались возле «Дружбы» и добирались до школы вместе. Он нес ее рюкзак…
А на девятый класс сил уже не хватило.
Хотя нет, некоторое время он еще пытался…
Что касается батора… В баторе действительно был интернат, однако Аксён туда никак не мог, и так жизнь несладкая, а если еще и в батор…
– Хватит врать, Ванька, – в зал заглянул Савельев, – человек новый к вам приехал, а вы на него накинулись. Людмила Сергеевна, вы не обращайте внимания, они все такие. Известное семейство, Аксентьевы. Отец их рыжий хрен… Мы еще маленькие с ним были, а от него житья никому уже не… Где он, не знаешь?
– Чернобылем убило, – ответил Аксён.
– Во! – Савельев указал пальцем. – Во она, аксентьевская натура! Они тут с девятнадцатого века баламутят. И все всегда одно и то же… Мать где?
– Не знаю…
– Понятно. Людмила Сергеевна, тут нечего нам делать. Вы же сами видите… Старшие уже привыкли, младший…
Савельев указал на Тюльку, дрессировавшего мылоход.
– С младшим надо что-то решать. Он у них тут погибнет.
– Я не погибну, – буркнул Тюлька.
– Старший уже… – Савельев махнул рукой. – Средний… он и так и сяк.
– Младший вовсе был дурак, – закончил Аксён. – Знаем, читали в школе.
– Я не дурак, – буркнул Тюлька.
– Вы видели, где они спят? – Савельев начал злиться. – Вы были в их комнате?
Людмила Сергеевна кивнула.
– Там же крысы у них как бультерьеры! В стенах щели! Младший с собакой из одной миски…
– Не надо врать! – вмешался Аксён. – Он не ест из одной миски…
– Не знаю, как вы. – Савельев стал спокойным. – Не знаю, я не специалист. Я бы подавал на лишение. Даже телевизор не работает!
– Он только со вчерашнего вечера не работает! – встрял Тюлька. – Аксён на него чай пролил!
– Чай пролил… – усмехнулся Савельев. – Чай… Я ему сколько раз говорил… Подавайте на лишение, ничем хорошим это не кончится!
– Но… – попыталась возразить Людмила Сергеевна.
Дверь злобно распахнулась, ударила в вешалку. В зал ворвалась мать.
– Я тебя, пень лохматый, сама всего лишу! – рявкнула она. – Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не приходил?!
– Успокойся, Вероника…
– Я сейчас вас всех успокою! Ты чего приволокся?! Ты зачем эту кочергу тощую припер?! Я сейчас вас…
Мать огляделась в поисках тяжелого, Тюлька спрятал мылоход за спину.
В прошлый раз, когда приходили социальные работники, мать вела себя по-другому. Равнодушно сидела на диване, лузгала семечки и слушала телевизор про экстрасенсов. А сейчас чего-то раскочегарилась.
– Я тебя, кобель драканый…
Мать могучим рывком выдрала из спинки койки железный прут. Социальный работник прикрыла голову руками, Савельев прыгнул к матери, выдернул у нее прут, зашвырнул под диван.
Тюлька ойкнул.
Савельев и мать стали ругаться, Тюлька залез между диваном и телевизором и стал что-то крутить в мылоходе, девушка-соцработник с перепуганным лицом прижалась к стене, стало уже совсем тошно, и Аксён удалился.
Дядя Гиляй волновался на карачках в ельнике.
– Ты что палец не показал?! – набросился он на Аксёна.
– Я показывал, да вы не видели… Да это не менты вообще, а соцработница…
– Это в форме которая? Что ты мне лепишь…
– В форме – это Савельев, наш участковый, он ее сопровождает, я же говорил вам. А сама она внутри…
– Савельев? Это Мишка, что ли?
Дядя Гиляй приложился к биноклю.
– Растолстел… Хорошо живет, наверное… Все менты хорошо живут… Помню, когда мы… с твоим отцом еще гуляли… А он всегда был правильный. Что там этому надо?
– Я же говорю, соцработники…
– Соцработники, братья Карамазовы, волки зеленые… Обходят неблагополучные семьи, что ли?
– Ага.
– Гуманитарную помощь привезли?
– Не…
– Жаль, иногда хорошая бывает. Что за вопли?
– Верка злится чего-то. Они вроде как Тюльку хотят отобрать, а она вроде как против.
– Зря. – Дядя Гиляй закурил. – Зря. Тюльке лучше будет. Подальше от вас.
– Почему это?
Дядя Гиляй не ответил. Отряхнул колени.
– Пойдем, кастрюлю подержишь… Хотя нет, подождем, пока эти уйдут.
Со стороны дома послышался крик, особенно громкий и яростный.
– Посмотрю, – сказал Аксён. – Вдруг убили кого…
– Посмотри-посмотри… Хотя нет, не смотри. У Мишки чутье, как у мангуста, он меня учует… Ты лучше мне помоги, будем поднимать цветную металлургию, хрен с ними.
Они вернулись на поляну. Дядя стукал аккумуляторные пластины о кирпич, выбивал лишнее, а сетки швырял в кастрюлю. Аксён возрождал костер. Скучная работа.
Появился Тюлька. Он жевал гематоген и выглядел вполне счастливо.
– Что там? – поинтересовался дядя Гиляй.
– Нормально все. Савельев решил проверить, есть ли у меня вши, а Верка его укусила.
– Как укусила? – удивился Гиляй.
– За ногу. А он ее пистолетом стукнул. Подрались они. А эта Людмила испугалась и на крыльцо выскочила, ну мне пришлось ее успокаивать. Я ей говорю: вы не волнуйтесь, мать с дядей Мишей все время дерутся, еще с детства. Они учились вместе, даже дружили. А она расплакалась вдруг…
Тюлька замолчал.
– А потом ирисок мне дала… А потом они уехали.
– Девочка верит в добро, – изрек дядя. – Это похвальное качество сейчас почти не встречается. Верка тоже. Помню, притащила пса – всего две лапы, товарняком переехало…
Дядя Гиляй замолчал.
Свинец в кастрюле начал плавиться, и дядя принялся размешивать его палкой, приговаривая:
– И душа… его из тени… в мир, где ночь царит всегда… не пробьется, не восстанет… не заплачет…
– Ну, вот вы опять, – перебил Аксён. – Опять про ворона! Это же про ворона стихотворение!
– Я ни слова не сказал ни про какого ворона, – дядя булькнул свинцом.
– Да, не сказали, но это ведь те самые стихи, я их узнал ведь! Вы тогда их вслух читали…
– Знаешь, Иван, я в жизни много разных стихов прочитал, – сказал дядя Гиляй. – Может, про ворона тоже. Но поскольку меня очень часто били по голове, у меня там все перепуталось. Такой коктейль сделался, шейк-шерри. И иногда как всплывет, так хоть о баню стучись…
– У нас баня сгнила давно, – напомнил Тюлька.
– Баня сгнила, – усмехнулся Гиляй. – Да у вас тут все сгнило! О вашу баню головой лучше не стучаться – рассыпется! Так что, Вячеслав, ты о баню не стучись, будь осторожен!
Тюлька рассмеялся. Он развел огонь в своем отдельном очаге. Потом собрал уродцев и покидал их в ковш.
– Зачем? – поинтересовался Аксён.
– Кастет сделаю, – сообщил Тюлька.
– Нельзя кастет из свинца делать, – вмешался дядя Гиляй. – Лучше из бронзы.
– Почему? – спросил Тюлька.
– Свинец мягкий – при сильном ударе он может сплющиться. И тогда пальцы защемит. Бронза тверже. Делай из бронзы.
– А где я бронзу найду? – растерялся Тюлька.
– Ну это просто. Ты в городе бывал?
– Да.
– Ленина видел?
– Это памятник, что ли?
– Ага. Тут все просто – отправляйся ночью в город с ножовкой и… Он там с кепкой или с газетой?
– С газетой, – сказал Аксён.
– Вот ты, Вячеслав, пойди ночью к Ленину и отпили у него ножовкой газету. Потом измельчи ее напильником в пыль, а эту пыль уже можно сплавить в кастет. Очень просто. Никакого свинца. Ясно?
– Ясно. – Тюлька принялся выуживать плоскогубцами бэтменов из ковша.
Конечности у них стали уже оплавляться, и уродцы сделались еще уродливее, Тюлька доставал фигурки из геенны и остужал в банке с водой.
– Когда мы были маленькие, на восьмом заводе стоял железный рабочий. – Дядя Гиляй достал сигарету, курить не стал. – Рядом с клубом. Такой, раньше везде такие стояли. С молотом. А в парке в Нельше была балерина гипсовая. Как-то раз в грозу на нее упало дерево и сломало, и балерина стала валяться. А мне ее жалко стало, красивая очень балерина…
Дядя замолчал и все-таки закурил.
– Однажды я взял эту балерину и оттащил ее к рабочему. Взял тележку и отвез на восьмой завод. И приставил. Очень красиво получилось, рабочий ее как бы кувалдой обнимал…
– А потом…
Но узнать дальнейшую судьбу гипсовой балерины и железного рабочего не получилось – на станции рявкнуло, знакомо, по-паровозному.
– Поезд… – Тюлька опрокинул котелок, монстрики просыпались на землю страшненькой кучей-малой. – Сейчас же не должно ничего…
Тюлька вскочил и кинулся к железной дороге, прямо через ельник.
Но это были не они, просто кто-то сорвал стоп-кран.
Вечером Аксён ткнул Тюльку локтем и прошептал:
– Тюлька, я тебе рассказать кое-что должен.
– Сплю я, – отозвался из-под подушки Тюлька. – И не надо мне ничего говорить, я не дурак.
– Я тебе не про то совсем хотел, я про Ленина.
– Что про Ленина?
– Ты к Ленину ни в коем случае не ходи.
– Почему?
– Памятники нельзя обижать. Если ты у него что-нибудь заберешь, он всю жизнь потом будет тебя преследовать. Начнет ночью приходить и смотреть в окно. А если кто-то забудет закрыть в доме дверь – придет и задушит. Одной рукой.
Тюлька недоверчиво хмыкнул.
– Ты про олененка слыхал?
– Нет.
– Олененок стоял в главном парке, рядом с дискотекой. Он там с самой войны стоял, его солдаты из Германии привезли. И все этого олененка любили, а дети на нем катались. А потом какая-то пьянь хулиганская его взяла и сломала. Так вот этот олененок стал являться ко всем своим обидчикам по ночам и стучать в стену копытом. Так негромко – тук-тук, тук-тук. А на следующее утро его находили мертвым, а лицо было от ужаса просто неузнаваемо. И так олененок явился ко всем, и все они умерли, кроме одного.
– А что с ним стало? – Тюлька выбрался из-под подушки.
– Он пообещал олененку, что будет каждый месяц строить по памятнику оленю.
– Это что, если отпилить кепку у памятника, придется всю жизнь ставить памятники кепкам?
– Точно. Спи давай, завтра день тяжелый будет.
– Почему это?
– Потому.
– А какой завтра день?
– Первое. Или второе. Или третье.
– Да…
Тюлька вздохнул и снова спрятался под подушку. Где-то в стене зашевелилась Маруська.
Глава 14
Тюлька поднялся первым. Вернее, вторым, Аксён не спал уже давно, с полшестого. Ему казалось, что его разбудил старт, все вокруг вроде бы подпрыгнуло, стены перекосились, на кухне звякнула посуда. Аксён открыл глаза. Тихо. В небе ничего не свистело, на стене еле слышно тикали ходики, в зале стонал во сне дядя Гиляй. Аксён с удовольствием отметил, что стонет дядя Гиляй мучительно, будто там, во сне, он имеет непростую беседу с десятком трудолюбивых инквизиторов. Конечно, будить Гиляя Аксён не стал, перевернулся на левый бок, закрыл ухо подушкой. Дядя исчез.
Зато появилась крыса. Большая, необычно черная и совсем незнакомая. Обычно по утрам выходила Маруська, она жила в доме уже года два и была уже практически членом семьи, примерно как Жужжа. Эта же крыса была чужая, и Аксёну стало неприятно, он подумал, что новенькая выжила Маруську и теперь заведет здесь свои разнузданные порядки. Маруська была своя, ходила всегда прилично, вдоль стены, на стол не залазила, даже если там что-то оставалось на ночь, по кухне не шастала и детишек воспитывала в строгости. А как они входили в рост, так сразу их и прогоняла к соседям, чтобы не безобразничали.
А теперь вот Маруськи не стало.
Нет, определенно, день начинался неудачно. Неудачный день и должен начинаться неудачно, ничего необычного.
Аксён постарался уснуть, не получилось, в голове вертелась эта крыса, и стенал дядя Гиляй, так целый час и промучился.
Потом проснулся Тюлька. Тюлька проснулся сразу бодрым, побежал на улицу, умываться. Бренчал умывальником весело, Аксён даже позавидовал. Он этот день ненавидел. Потому что каждый год этот день проходил совершенно одинаково.
Безобразно.
Сегодня был день рождения бабушки, и по этому поводу они ехали в город. Поздравлять. Праздновать. Веселиться.
В город Аксёну не хотелось совершенно, особенно на день рождения бабушки. Нет, бабушка относилась к нему, к Тюльке и даже к Чугуну отлично, денег подкидывала, целовала украдкой и, видимо, любила, но это как раз и было плохо. Рядом с бабушкой Аксён чувствовал себя не так. Не на месте.
Рядом с бабушкой он вспоминал, что все может быть по-другому.
В зале запищал будильник, и упыри стали подниматься.
Прошлепали шаги. Дядя Гиляй. Заглянул в комнату, промолчал, а украсть было нечего, удалился.
Прошлепал Чугун. Этот сразу на улицу. И сразу стал материться, но не на Тюльку, а по телефону.
Мать. Подошла, села рядом.
– Вань, просыпайся.
Потрогала за плечо:
– Просыпайся, поедем к бабушке.
– Ладно, – буркнул Аксён.
Мать попыталась пощекотать за пятку, но Аксён злобно дернулся. Мать отправилась на кухню и стала ругаться с дядей Гиляем по поводу газа. Что газ дорогой, и нечего на нем плавить аккумуляторы, если хочет добывать свинец, пусть дрова в лесу рубит, утром люди просыпаются, и чай не на чем согреть…
Гиляй отвечал, что газа и так уже не было, он успел одну банку только выплавить, а газ и кончился, мать возражала асимметрично, говорила, что дядя Гиляй просто конопатая сволочь и спорить с ним по вопросам газификации она не намерена. Насчет газа Аксён был согласен с дядей Гиляем, насчет дяди Гиляя Аксён был согласен с матерью.
Аксён выбрался из койки и поплелся на улицу, к умывальнику.
Умывальник был пуст, Тюлька ползал по одичавшей клубнике, выискивал между коричневых листьев засохшие прошлогодние ягоды. Аксён притащил из колодца воды, стал чистить зубы.
Из-за угла появился Чугун, рожа у него была разбита. Дядя Гиляй тоже появился, и тоже с подпорченным лицом, видимо, вечером что-то делили, оба угрюмо покачивались и общий вид имели тошнотворный.
– Дядька твой – совсем урод, – сообщил Чугун и почесался.
– Это братан твой урод, – поправил дядя Гиляй. – Как и его отец…
Чугун заметил на это, что отец, может, и урод был, но это было давно, а дядя Гиляй урод здесь и сейчас, это в сорок раз хуже.
Они стали умываться и дискутировать на тему уродства и генетической к нему предрасположенности, чистить зубы в их присутствии Аксёну не хотелось, и он решил, что сегодня это дело можно задвинуть. Вряд ли Семиволковы сегодня приедут, а на всех остальных ему было плевать, да и кто ему в зубы смотреть будет, а бабушка его и без зубов любит.
Аксён спрятал щетку между бревнами дома и пошел одеваться. По пути встретил мать. Она обрядилась в платье и выглядела дико. Но так тоже было нужно, платье подарила бабушка, когда-то давно, чуть ли не на свадьбу, чуть ли не на выпускной, и теперь мать, когда собиралась вытрясти из бабушки денег, всегда в это платье наряжалась.
Оно ей шло, розовое такое.
– Поздравишь бабушку? – спросила мать.
– Пусть Тюлька поздравляет.
– Он тоже поздравит. И я.
– И Чугун поздравит? И дядя Гиляй?
– Иди одевайся.
– В парадное?
– Пять минут.
Мать пошагала к умывальнику, беседовать с родственниками об уродстве и первородстве, Аксён двинул одеваться.
Через пять минут все были готовы, выстроились на крыльце. Последним из дома показался Тюлька. Он держал в руках коробочку, склеенную из бумажных лоскутков, подарок.
– Бабушка будет рада. – Дядя Гиляй указал мизинцем на коробочку.
Мать показала ему кулак.
Чугун идиотски расхохотался.
Аксён оглядел компанию. Помойка. Тюлька только по-человечески выглядел, остальные наоборот. Хотя некоторые попытки предприняты были: Чугун надел остроконечные туфли и даже намазал их сажей, дядя Гиляй сально зачесался, а мать украсила платье маленьким букетиком подснежников.