Но злость на подругу нежданно испарилась. А где-то в глубине, между грудью и животом, уже притаилась смутная, трепещущая, пока не сформулированная надежда, что нечистый окончательно сбил Таньку с истинного пути в театр, а заодно с ней и спутника девушки в голубой блузке.
Я затаила дыхание, боясь спугнуть свою мечту, помешав ей стать явью. Толпа постепенно редела. Минут через десять мы останемся с девушкой перед театром одни. И тогда…
Но, видимо, у чертей сегодня были отгулы.
Я раздосадованно матюкнулась про себя, увидав свою подругу. Она стояла в трех шагах от облюбованной мною барышни и таращилась на нее, как легендарный баран на новые ворота.
— Танька! — завопила я возмущенно.
Она дернулась, узрела меня, и, невесть почему, на ее физиономии отразилось несказанное удивление. Таня недоуменно перевела взгляд на девушку в голубой блузке, снова на меня, опять на нее. Вскинула брови, неприлично присвистнула и наконец-то соизволила подойти.
— Бывает же такое! — хихикнула она, тыча выставленным большим пальцем себе через плечо в сторону платиновой блондинки.
Я была настолько поражена, что даже забыла отругать ее за опоздание.
— Ты тоже ее заметила? И я, пока тебя ждала, все на эту девицу любовалась. Такая красотка, да?
— Красотка? — недоверчиво сощурилась Танька. — Ты меня дуришь, что ли?
— А разве нет? Сама ж на нее вылупилась с восхищением!
— Я?! С восхищением! — Таня распахнула глаза, как две плошки. — Да я думала, что это ты!
— Я?!!
Таня с сомнением поглядела на меня — на ее лице читалось явственное колебание: «Кокетничает или правда дебилка?» — и, похоже, остановилась на втором варианте ответа, потому как сменила эмоционально-убежденный тон на иронично-разъяснительный:
— Присмотрись, дурища, ведь эта красота до неприличия на тебя похожа! Даже выражение лица такое же — эдакий агрессивно-инфантильный вид. Вот я и уставилась. Смотрю, вроде ты. Но мы ж только час назад расстались. Думаю: «Когда ж это Валька постричься успела?» Только потому к ней сразу и не подошла…
Я нервно мотнула головой в поисках стриженой барышни в голубой блузке. Ее спина мелькнула в проеме двери — билетерша как раз надрывала ей билет.
— Не может быть, — обескураженно произнесла я. — Я совсем не заметила сходства. Она такая прелесть… Я от нее глаз отвести не могла.
— А ты что, урод? — возмутилась Таня.
— Я замухрышка.
— Дура ты, а не замухрышка. Да ты небось и не на красоту смотрела. Просто у тебя твоя зеркальная болезнь сработала. Вытаращилась на нее, как на собственное отражение в трюмо. Нарцисс ты наш уездный. Красивая! Глаз отвести не могу! Ну насмешила… Столько глядеться в зеркало и не рассмотреть, что ты и сама хорошенькая, как ангел. И чего только со своим Валеркой маешься…
Танька брезгливо скривила нос, словно унюхав кучу дерьма и тонко давая мне понять свое мнение о Валере, не прибегая к бранным словам.
— По-моему, ты конченая эгоистка и нарциссистка и любишь только себя. Проблема лишь в том, что ты не можешь понять, кого любишь на самом деле. Ладно, пошли в театр, сейчас двери закроют…
* * *На ярко освещенной сцене лорд Горинг замер перед зеркалом в карикатурно-самовлюбленной позе. Рядом вытянулся дворецкий Фиппс, столь отчаянно пытавшийся придать своим чертам холодную бесстрастность, что казался не то флегматичным дауном, не то говорящим чучелком. Воображая, что играют пьесу Уайльда, артисты, как обычно, разыгрывали украинский капустник на тему анекдотов об английских лордах.
— Видите ли, Фиппс, модно то, что носишь ты сам. А немодно то, что носят другие, — просветил нас Горинг повышенно противным голосом.
— Да, милорд.
— А ложь — это правда других людей.
— Да, милорд.
— Другие — это вообще кошмарная публика. Единственное хорошее общество — это ты сам.
— Да, милорд.
— Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь!
Дальнейшего диалога я не расслышала, потому что Танька, нагнувшись, гаркнула мне в ухо:
— Вот видишь, Уайльд тоже любил только себя.
— Это не Уайльд, а лорд Горин — герой произведения, — вяло отбилась я.
— Да у Уайльда по всем произведениям напиханы лорды и милорды, которые любят только себя! В кого, по-твоему, был влюблен Дориан Грей? Он был такой же нарцисс, как и ты…
— Уайльд был не нарцисс, а гомосексуалист.
— Какая разница? — громким шепотом парировала Танька. — Нормальная любовь — мужчины к женщине и женщины к мужчине — это тяга к противоположности. А гомо все противное считает противным. Ему хочется такого же, как он. То есть, по сути, себя самого и хочется.
Я несколько офигела. Теория, следовало признать, была весьма оригинальной.
— И знаешь, почему Уайльд так плохо кончил? — продолжала Танька, горячась и, незаметно для себя, переходя с громкого шепота на тихий крик. — Потому что он, так же как и ты, не разобрался, кого он любит на самом деле. Что его гомосексуализм — всего лишь недоразвитая форма нарциссизма.
— Это по-другому называется аутоэротизм, — задумчиво констатировала я, припоминая содержание злополучного психологического словаря. (Рядом на полке стоял «Словарь современного секса», где упоминались и такие замысловатые формы любви к себе, как аутоиррумация и аутопедерастия, в процессе которых следовало изогнуться так, чтобы удовлетворить себя самому. Но, по-моему, на это были способны только акробаты.)
— Девушки, можно потише! — раздалось возмущенное шипение сзади.
— Спасибо бы сказали, — нимало не смутившись, фыркнула Танька. — Уайльда вы еще сто раз услышите, а такого больше никогда.
— Вы ведете себя неуважительно по отношению к писателю… — злобно взвизгнула тетка в морковном платье, оказавшаяся Таниной соседкой справа.
— Ну знаете!.. Уайльд был тот еще писатель. Он бы и сам про такое с интересом послушал, — завелась подруга.
— Да слушать вас противно! Постеснялись бы! — сзади уже орали.
Кто-то невежливо ткнул меня в спину, вышибая из ступора.
— Люди совершенно правы! — подала голос я. — Никакая я не лесбиянка и не нарциссистка!
— А кто девушку глазами чуть не трахнул? — азартно подхватила тему Танька.
— Девушки, мы вас сейчас выведем!
Я развернулась на девяносто градусов к сидящим за нами в поисках поддержки.
— Да вы послушайте, что она говорит. Какая я лесбиянка! Сама она лесбиянка!
— Может быть, — неожиданно весело согласилась Танька. — Я заметила, что последнее время мужчины меня совсем не возбуждают.
— Что?!! — Я аж отпрянула от удивления. — Тебя?! И давно?
— Уже несколько дней, — гордо продекламировала подруга.
К нам со всех ног неслась дебелая билетерша.
— Так, пошли отсюда, если не умеете вести себя в культурном месте… Пошли… Пошли вон из зала, — грозно закудахтала она, вцепившись в Танькино плечо. — Идите отсюда, мудачки… — Видимо, постоянный контакт с культурой сказался на ней крайне мало.
— И впрямь, Валька, пошли отсюда. А то это не спектакль, а нудота, — вызывающе громко объявила подруга.
Я послушно попыталась обуться (едва лишь в зале погас свет, я скинула предательские туфли, освободив свои умирающие пальцы). Ступни взвыли болью, категорически отказываясь втискиваться обратно в «лодочки», которые внезапно стали меньше на два размера.
Мне сразу захотелось досмотреть спектакль до конца. Но подобного шанса Таня мне, увы, не оставила.
— Наш талант здесь все равно никто не ценит. Другие бы поблагодарили за то, что их хоть кто-то развлекает. А эти… — презрительно завершила она свою тираду, без стеснения перекрикивая актеров, и, походя стряхнув со своего плеча билетершу, направилась к выходу, независимо виляя бедрами.
Я встала и поплелась за ней босиком, прижимая туфли к груди, сопровождаемая осуждающими взорами.
Уже у двери меня цапнул за руку какой-то донельзя возбужденный потный мужичонка и с живейшим интересом спросил:
— Девушка, что, правда мужчины не возбуждают?
* * *— Чего на тебя нашло? — уныло поинтересовалась я, выйдя на крыльцо театра.
Я стояла на асфальте босиком, мысленно прощаясь с единственными чулками и сутулясь под любопытными взглядами прохожих.
Держа сигарету одними губами, Танька запрокинула голову и беспроблемно прошепелявила:
— Тык шпектакль был пашкудный. Надо ш было хоть как-те порежвиться… Пошкольку шпашение утопаючих — дело рук шамих утопаючих. Што шнова говолит о полежношти нарчищижма…
— Че ты прицепилась ко мне со своим нарциссизмом! Достать меня хочешь?
— Дула. — Она вытащила сигарету изо рта. — Я ж тебе добра желаю… Бросай своего Валерку на фиг.
Я нахохлилась — тема была запретной. Но в порыве хулиганского вдохновения Танька, не глядя, перепрыгнула много раз оговоренное табу.
— У вас с ним все равно ничего не получится!
— Это почему? — я рефлекторно приняла оборонительную позицию, хотя могла бы и сама привести в доказательство два десятка «потому!». Именно поэтому об этом не стоило заговаривать в принципе.
— Потому что вы с ним слишком похожи.
Такого выпада я не ожидала.
— Чем? — опешила я. — Он успешный, а я секретарша, он решительный, а я мямля, он бабский любимчик, а я…
Я замолчала, боясь довести себя до слез этой сравнительной характеристикой.
…Я невзрачная, серая мышка, замухрышка и неудачница. Если мужчина пристанет ко мне на улице, не нужно звать гаишника с «трубкой», чтобы определить: он безнадежно пьян. Иначе никогда не обратил бы на меня внимания. В глубине души я всегда считала себя недостойной яркого Валерки и поражалась, что он снизошел до связи со мной. Возможно, из-за этого и прощала ему все.
— Все равно вы два сапога пара, — прервала мое глубинное погружение в комплексы Танька. — Вас даже зовут одинаково: Валерий и Валерия. Ты ведь только представляешься Валечкой, только с виду такая тютя, а на самом деле упрямая как не знаю что… И Валерка твой это знает, оттого и бесится, что переломить тебя не может. Думаешь, он тебе изменяет?
— А разве нет? — удивилась я.
— Нет — он обороняется. Он боится, что, уступив тебе хоть на пядь, тут же окажется порабощенным. Боится потерять себя — тебя боится.
— Он меня боится? Ты шутишь?
— И правильно делает… Ты слишком властная.
— Я — властная? — Ее заявления не налезали ни на какую голову!
— Потому он все время сбегает, скандалит, ухлестывает за другими. Понимает: стоит ему остаться с тобой надолго — ловушка захлопнется. А бросить тебя все равно не может, потому что любит по-своему. А ты его нет!
— Это я его не люблю?!
Подобного абсурда я не предполагала услышать даже от Таньки!
— Ты… ты любишь не его, а себя в нем. Будь ты чуть более успешной и менее закомплексованной, ты бы стала такой, как он: самовлюбленной задавакой, которая всегда в центре внимания. Ты бы соблазняла мужчин только для того, чтобы помучить их. И объясняла Валерке, что флирт — это не измена и ты имеешь право поиграть…
— Ты хоть сама понимаешь, до чего сейчас договорилась?
— Я лишь повторяю твои собственные слова, — отрезала Танька.
— Я такого не говорила! — взвилась я.
— А кто сказал: «Я люблю его больше, чем себя, и ревную себя к нему»? Ты и злишься-то на Валеру вовсе не из-за его хронических измен. Ты не можешь простить себе измену с ним. Что он тебя у тебя увел! Что он такой, какой хочется быть тебе. Что это он мучает тебя, а не ты его!
— Заткнись!
Я была сыта по горло Танькиной домашней психоаналитикой. И то, что она предательски кинулась защищать Валерку, обвиняя меня во всех смертных грехах, было последней каплей.
— Я люблю его! Люблю, слышишь! — заорала я, стараясь опередить надвигающиеся слезы, прокричать ответ раньше, чем тупо и бессильно разрыдаюсь от непонимания и жалости к себе. — Я без него не могу! Когда его нет, мне кажется, что нет меня!
Мои слезы отрезвили ее.
Танька резко скомкала личину пофигистки и хулиганки и, швырнув недокуренную сигарету на асфальт и расплющив ее каблуком, стала грустной, обиженной.
— Ладно, прости, — примирительно пробубнила она. — Успокойся. Забудь все, что я сказала… Ты права, какая из тебя нарциссистка? Ты сама себя съешь и не подавишься.
Ответить я уже не могла — лишь издавала нечленораздельные звуки.
Несколько минут Таня угрюмо созерцала меня — жалкую, босую, плачущую, уткнувшую лицо в подошвы туфель, которые я по-прежнему сжимала в руках.
— Послушай… — произнесла она, принимая очередное кардинальное решение. — Я давно хотела тебе сказать… Есть один адрес. Ведьмы. Настоящей. Мне говорили, она может решить любую любовную проблему. Только берет дорого… Но, если уж такое дело, ладно… Я тебе одолжу. Будешь отдавать частями.
* * *Крепко сжимая мою безвольную руку, Таня волокла меня вверх по лестнице.
— Третий этаж. Квартира 33. Плохо, что мы без звонка, но я не знаю телефона… Только адрес и имя — Иванна Карамазова.
Я была тихой и бесчувственной, как всегда после слез. Старинные мраморные ступеньки неприятно холодили ноги. Чулки порвались еще при выходе из такси.
— Таня, мне не хочется… — выдавила я с трудом.
Больше всего мне не хотелось одалживать у нее деньги. Мой бюджет секретарши и так представлял собой живую иллюстрацию к басне Крылова «Тришкин кафтан». А теперь придется и новые чулки покупать…
— Я не могу тратить такие деньги ради забавы, на какую-то шарлатанку.
— Валерка пусть платит…
— Ты же знаешь, он не дает мне денег.
— Слушай сюда. — Остановившись, Танька тряхнула меня за руку. — Если все, что мне рассказывали про эту тетку, правда, то после визита к ней Валерка сам отдаст тебе последнюю рубашку.
— А если неправда?
— Тогда я ей не заплачу. Я что, лошиха какая-то? Раз уж тетка дерет с клиентов такие жуткие бабки, пусть вначале докажет нам, что она настоящая ведьма!
Протащив меня через последние несколько ступенек, Танька решительно выставила вперед указательный палец и направила его, как копье, в кнопку звонка.
— Дзи-инь, дзи-инь, дзи-инь… — прозвенела трехзначная трель.
Дверь медленно открылась — на пороге стоял огромный черный ньюфаундленд размером с солидного медведя.
Мы опасливо уставились на него. Пес деловито гавкнул и, оглядываясь на нас, потрусил сквозь холл, явно приглашая гостей за собой.
— Пошли, — после секундного размышления приказала Танька, увлекая меня в прихожую.
Дверь за нами резко захлопнулась, защелкнувшись на замок. Я вздрогнула от испуга, Танька нервно чертыхнулась.
— Гав, га-ав! — поторопил нас лохматый дворецкий.
— Рэтт, веди их сюда, — послышался голос из глубины квартиры.
Следуя за собакой, мы прошли по длинному коридору и оказались в плохо освещенной комнате с зашторенными окнами и горящим камином. Возле него стояли два кресла и маленький столик.
Больше ничего загадочного я разглядеть в обстановке не успела, пораженная тривиальным обличьем ее хозяйки. Стоя на коленях у огня, она помешивала угли кочергой и сейчас обернулась к нам. Вид у нее был скорее равнодушный, чем гостеприимный.
— Вы — Иванна Карамазова? — осведомилась Таня.
— Я Иванна Карамазова.
— Та самая ведьма? — Голос подруги звучал подозрительно.
Тот же вопрос готова была задать и я Худая темноволосая девушка в черной шелковой шапочке на макушке казалась чересчур молоденькой — моложе нас с Танькой.
— Да, я ведьма. Садитесь. Вон, возьмите кресло у окна…
Она встала, отряхивая пыль с подола черного халата. Было видно: ни внезапный визит клиентов, ни мои босые ноги, ни наш скептицизм не вызвали у нее ничего, кроме скуки. Самоуверенная девица. Даже слишком.
Танька притащила себе кресло-качалку и умостила его рядом с камином. Я села в одно из кресел, девица лениво развалилась напротив. Мы с подругой невольно переглянулись, одновременно задавая себе второй вопрос: «И этой пигалице мы должны платить такие деньжищи?»