К нему подошел Кристиан Жафф, и Кип задал ему все эти вопросы.
— Они знают, что вы здесь. Мы все время на связи, — сказал Жафф. — Родственники Венна уже в пути.
С авторитетным видом Жафф отвечал на вопросы гостей, которые сгрудились вокруг него. Кип знал, что у Адриана, кроме Гарри, были и другие дети, что Адриан был раньше женат, но не знал на ком. При мысли о том, что кто-то другой приедет, чтобы поддержать его, и тоже увидит холодные помертвевшие тела, он испытал некоторое облегчение: он не останется один.
Но потом в голове завертелись новые проблемы: ему придется сегодня ночью спать в номере Керри или же перенести Гарри к себе в номер, что означало бы тащить туда все детские вещи. Подумав так, он словно бы извлек из подсознания одну мысль, которая закрывала выход другим беспокойным мыслям, и теперь все они назойливо полезли ему в голову: об одежде для Гарри и о том, как платить горничной, если он сможет уговорить ее помочь ему завтра, и можно ли будет внести это в общий счет за пребывание в отеле, и о том, сколько дней Керри проведет в больнице. А в глубине сознания таилось самое главное — страх за Керри и, конечно, Адриана — за две неподвижные фигуры, опутанные больничными трубками и залитые жутким голубым светом в странной альпийской больнице, в стране, где он не мог ни с кем поговорить.
Поэтому он почувствовал облегчение, когда следующим заговорившим с ним человеком оказалась миловидная светловолосая женщина с длинной косой. Кип видел ее в столовой — она сидела в одиночестве. Это показалось ему интересным. Обычно, когда люди сидят одни, они читают книгу или о чем-то думают, а она просто сидела с невозмутимым спокойствием, которое ему понравилось, и внимательно следила за происходящим. Другие тоже на нее смотрели. Кип думал, что она может оказаться иностранкой, но теперь, когда она заговорила, голос ее зазвучал, несомненно, по-американски:
— Привет, меня зовут Эми. Я просто хотела спросить, не могу ли я чем-нибудь тебе помочь.
Глава 6
Эми Хокинз хотела изменить свою жизнь. Будь она зрелым человеком, это называлось бы кризисом среднего возраста, но для этого она была еще слишком молодой. Для нее все происходящее являлось скорее приключением, в том числе и философские размышления о том, что в жизни действительно важно, как, например, смысл происходящего или польза благотворительности. Пока что основная ее деятельность касалась компании, становлению которой она помогла, и осознание этого факта открыло ей глаза на то, что ей уже скоро тридцать, а жизнь проплывает мимо, и остается еще столько всего, что нужно сделать.
Как и большинство других ревизионистских настроений, это чувство возникло у нее после существенной перемены в жизни: она обнаружила, что осталась без работы. Компанию продали, правда, у нее оказалась большая сумма денег, и теперь ей предстояло решить, чем заняться. Двое ее коллег, компьютерные гении Крис и Нил, нашли себя в «Дутл», компании, которая купила их предприятие, но ее собственная работа — административный контроль, написание речей и разработка политики — не поддавалась определению и даже не допускала перемещений. Их идея была удачно реализована и подкреплена организационными стратегиями, разработанными на основе опыта, приобретенного Эми на курсах менеджеров Эм-би-эй и в ходе двухлетних занятий в юридической школе. И это не говоря о том, что она вложила в дело десять тысяч долларов. Идеи и творческий подход — это был вклад ее друзей, а деньги для первоначального взноса — ее, и вся тактика практической работы, а также отдельные предложения по дизайну тоже ее. Она чувствовала, что ее роль в компании возрастала, и по мере расширения дела она несла все большую ответственность.
Несмотря на то что Эми понимала, что за все это время она в каком-то смысле проделала большой путь, ее все же преследовало ощущение, что она никуда не продвинулась. Когда все начиналось, она была застенчивой, неловкой девчонкой, которой не терпелось поскорее превратиться во взрослую самостоятельную женщину. Но теперь, когда все это у нее было, стало слишком поздно отступать от внутренней привычки сохранять серьезность или отказываться от здравого смысла — качеств, которые делали ее необходимой при решении практических вопросов становления скромной фирмы. Именно ее здравый смысл подсказал ей предусмотрительное решение выставить на продажу их акции и фонды на самом пике спроса NASDAQ[15], и в тот же момент их компанию купила «Дутл», почти за полмиллиона долларов.
Поначалу между Эми и ее партнерами, Крисом и Нилом, возник некоторый холодок из-за ее доли средств, полученных от продажи компании: по контракту ее доля была большой, но по этическим соображениям им казалось, что она неоправданно большая. Во всяком случае, с Нилом отношения были особенно натянутыми, потому что какое-то непродолжительное время они пытались жить вместе — это был один из тех немногочисленных романов, из которых ничего не получилось, но которые и не слишком разочаровали Эми. В конце концов денег оказалось так много, что никто не мог жаловаться. Однако, в отличие от Криса и Нила, Эми столкнулась с необходимостью искать себе новое место в жизни. Что касается еще двух партнеров, то Бен уже сделал капиталовложения в большие участки земли в Патагонии для сохранения их в качестве природных заповедников, а Форест обратился к экстремальным видам спорта.
Эми уже немного попутешествовала, например, съездила в Грецию, на острова, но уже через некоторое время она поняла, что такие поездки — это просто приятное времяпрепровождение, которое кардинально не меняет ее характер, по крайней мере, так, чтобы она могла почувствовать. Конечно, теперь у нее было представление о разнице между ионическим и дорическим стилем, но такое же представление она составила бы себе на основе фотографий и книг. Ее самое изменения не затронули, как не затронули ее сердце отношения с несколькими совершенно замечательными мужчинами. Деньги смущали ее, она еще не научилась правильно распоряжаться ими и не могла забыть, что термин nouveau riche[16] имел такую уничижительную оценку и что в английском языке он сохранился в своем оригинальном французском виде, как и другие слова, имеющие грубоватую окраску, — coup de grâce[17] или savoir fair[18].
Со временем, полагала Эми, она научится быть богатой. А пока что она надеялась перестать быть пчелкой из корпоративного улья и дорасти до лучшего, более сознательного представителя рода человеческого, стать более творческой личностью на работе и лучшей женщиной в делах домашних. На это ей всегда не хватало времени, но это, как она думала, могло ей понравиться. Кроме того, она планировала совершенствоваться в катании на лыжах, уделять больше внимания друзьям и родным, выработать в себе дисциплину и, возможно, родить ребенка (большой вопросительный знак).
Когда Эми объявила, что, прежде чем начинать новую работу в качестве директора своего личного фонда, она планирует провести некоторое время в Европе и поучиться готовить и говорить по-французски, ее обвинили в несерьезности. Несерьезность — это именно то, на что она рассчитывала. Ее не беспокоил мелочный характер ее устремлений: с одной стороны, любые подобные устремления можно назвать неглубокими, а с другой — у каждого начинания свой интерес, и каждое могло перерасти во что-то большее. В данный момент она находилась в самом выгодном положении для того, чтобы воспринимать новое. Прежде всего ее решения касались приобретения знаний, или, скорее, культуры в самом широком смысле слова, хотя у нее и не было иллюзий насчет того, что она сможет одолеть что-то более существенное, чем ускоренные курсы.
Ей было не совсем понятно, чем вызвано неожиданно возникшее у нее ощущение, что она теряет связь с миром, но свой порыв самоусовершенствования она связывала с замечанием, случайно услышанным ею в антикварном магазине. В Сиэтле перед рейсом у нее оставался час, который надо было как-то убить, и она бродила по старым улицам недалеко от музея искусств. Эта часть города находилась в процессе преобразования: книжные магазины высокого класса соседствовали с ломбардами и магазинами оружия, тут же были английские антикварные лавки, магазины часов и навигационных приборов, а также агентства местных дизайнеров и декораторов интерьеров. Хозяйка одного из магазинов разговаривала с кем-то из посетителей, и Эми нечаянно услышала этот разговор.
— Зачем же эти вещи так надраили, они же теперь испорчены! — воскликнула женщина, только что вошедшая в магазин. — У вас здесь несколько прекрасных английских образчиков, но они испорчены.
— Местным покупателям они нравятся именно такими. Это поколение выросло на Интернете. Они ничего не смыслят в этом, но думают, что все должно блестеть. Поэтому мы и полируем.
— Это ужасно, — печалилась женщина. — Неужели вы не можете им это объяснить? Дать представление об оригинале, о реставрации?
— Никто их ничему не учил. Если бы не Марта Стюарт, всю культуру ведения домашнего хозяйства спустили бы в канализацию. Они не знают ничего — просто диву даешься. Они не умеют гладить и не знают, как накрыть на стол. Матери их не научили, они работали. И матери сами ничего не знали!
— Они могли бы позволить другим научить их. Консультантам, декораторам.
— Они не знают того, что они этого не знают. Поэтому им не приходит в голову задавать вопросы.
Этот разговор не стал для Эми откровением, он просто подтолкнул ее к размышлениям о том, кто подразумевался под местоимением «они» — возможно, люди ее возраста, сделавшие деньги в мире электронной коммерции, как и она сама. Более мучительным оказался вопрос о знаниях, которыми «они», то есть она, не обладали. В каком-то смысле это ее не волновало: было совершенно очевидно, что существует множество такого, чего она не знает, и вопросов, которых она еще не задавала. Она знала то, что ей необходимо было знать. Но было интересно размышлять о том, что бы такое могли знать эти две седовласые женщины, что было недоступно Эми. Что-то об антикварной мебели — да, но их тон и упоминание Марты Стюарт, гуру ведения домашнего хозяйства, говорили о каких-то более широких практических знаниях, которые обычно накапливаются матерями, приравниваются к самой культуре и которым был нанесен урон. И об этом Эми ничего не знала.
С тех пор каждый день приносил ей новые свидетельства недостатка ее культуры, ее невежества и неопытности — и, несомненно, ее коллег тоже. Она думала, что с ними дело обстоит еще хуже, чем с ней, поскольку они не задаются таким большим количеством вопросов. Ей казалось, что в определенном смысле это ее патриотический долг — доказать своим собственным примером несправедливость того, что обычно говорят об американцах: что они слишком поглощены собой, что у них нет вкуса к истории, как нет и какой-либо культуры, о которой стоило бы говорить.
Именно это и привело ее к идее пропаганды взаимопомощи — как теории, так и замечательной книги с одноименным названием. Простые замечания князя Кропоткина, без его политических воззрений, всегда волновали Эми. Их преподавательница, мисс Стейнуэй, никогда не делала упор на политическом аспекте этого учения или, возможно, не обнаруживала перед ними его просоциалистических идей, которые могли бы вызвать тревогу родителей милых молодых леди, вверенных ее попечению. А может, и не могли бы Раз автор «Взаимопомощи» был князем, то насколько губительным для юных душ он мог оказаться! Конечно, идея взаимопомощи была более сложной, чем просто благотворительность или сотрудничество. Она подразумевала целую философию, укоренившийся образ действий. Пионеры Америки продемонстрировали это, возводя свои жилища и занимаясь сельским хозяйством. (Князь Кропоткин не упомянул эти величественные примеры из истории Америки, позволившие предкам Эми преодолеть все трудности и в итоге победить.)
Эми была воспитана с верой в то, что человек должен не только получать, но и отдавать что-то взамен, и со школьных времен она всегда помнила о том, что однажды ей захочется посвятить свои личные возможности — в частности финансовые — продвижению взаимопомощи, сделав так, чтобы труды князя Кропоткина стали известны и понятны как можно более широкому кругу людей: снабдив выдающейся книгой каждый номер отеля. Она подумывала о чем-нибудь вроде работы «Гедеона»[19]. Такая и похожая на эту работа будет главной для фонда, основателем которого она станет и который будет возглавлять, когда вернется в Калифорнию, — после того, как сама наберется культуры.
Продвижение взаимопомощи, как и повышение собственного культурного уровня, казалось вполне достижимой, определенной целью, добродетельной и стóящей, той целью, в которую она верила, — если оставить в стороне совершенно смехотворную политическую философию П. Кропоткина, которая, возможно, и была подходящей для его времени и русского национального характера. Она бы ни за что и никому не уступила своего восторженного преклонения перед тем американским капитализмом, который вознаградил ее толковых и творческих друзей и даже ее самое за ту пользу в приобретении состояния, которую она им принесла своей, пусть даже и не слишком заметной, ролью. Америка, безусловно, самая лучшая страна, но у нее есть не все, и ничто не мешает вам постараться приобрести отдельные очаровательные штрихи, которыми европейцы, по-видимому, украсили свою жизнь, — например, долгие-долгие катания на лыжах. В Аспене вы такого просто не найдете.
— Скажи мне, что случилось, — с этим разумным вопросом обратилась она к Кипу. — Пока что все, что я слышала, — только слухи.
— Первое: тебе нужна сиделка, — решила она, когда он закончил рассказывать о Керри, Гарри и Тамаре, сердитой девушке, которая работала в отеле. Кипа разочаровало, что его собеседница сама не предложила посидеть с ребенком — она просто излучала уверенность, но все равно его глаза защипало от благодарности: рядом находился другой американец, который знал, что делать. Кип заплакал бы, но он понимал, что уже слишком взрослый для этого.
Глава 7
Когда зазвонил телефон, Эми уже закончила завтракать и надевала лыжный костюм. Звонила из Парижа ее мудрая советчица и добрый друг Жеральдин Шастэн, приятельница тетушки Пат, ее подруги. Она была взволнована. Только что мадам Шастэн прочитала в утренней газете, что Адриана Венна погребло под лавиной. Адриан Венн был одним из ее знакомых. Не слышала ли Эми какие-нибудь подробности?
Жеральдин Шастэн никогда не приходило в голову, что кого-то из тех, кого она знает, может засыпать снежной лавиной и, тем более, что какая-то лавина может изменить жизнь ее дочери, Виктуар. Но в это утро, когда она включила телевизор, ее ожидал удар. Из всех людей, которых поглотила альпийская катастрофа, Адриан Венн был самым известным, и этого оказалось достаточно, чтобы его имя прозвучало в заголовках новостей: «Известный английский издатель в числе жертв альпийского оползня». Жеральдин почувствовала, как внутри у нее все дрожит от удовлетворения.
Она слушала новости и искала подробности на других каналах, ее дыхание участилось и стало коротким, как у животного, а щеки загорелись лихорадочным румянцем. Она сама была удивлена собственной реакции. То недолгое время, которое она провела с Адрианом Венном, внезапно воскресло в ее памяти и отозвалось такой же мучительной болью, какую он причинил ей тогда. Опыт, вынесенный Жеральдин из того времени, — это опыт человека ненавидимого, оскорбленного, подвергнутого сарказму и осмеянию, избитого и поруганного. Никогда больше она не испытывала ничего подобного, и пусть все это случилось тридцать лет назад, но для нее все еще было свежо, как будто произошло только что, как будто не пряталось в глубине души все это время. Она снова услышала его голос, высмеивающий ее английский акцент, бросающий обидные слова, причиняющие боль.
Она была рада, что ее муж, Эрик, сейчас на работе, он бы непременно заметил, как она потрясена — не смертью, нет, а воспоминанием, возвращавшим ее к тому далекому состоянию. Все это время эти чувства таились глубоко внутри, возможно отравляя ее и вызывая рак. Говорят, так и бывает из-за тяжелых эмоциональных переживаний. В известном смысле, пока она не избавится от этих чувств, ее жизнь подвергается опасности. Она сделала над собой усилие, чтобы справиться с охватившими ее эмоциями.