Далее следовал бесконечный путаный рассказ, изобилующий каждый раз всё новыми жуткими подробностями из жизни опустившейся женщины. Глядя на неё и слушая о том, как поначалу Мамлюда пыталась противостоять судьбе, Янка сделала вывод, что никогда не станет рожать детей. Если бы муж бросил Людмилу Ивановну одну, спутавшись с очередной казарменной примадонной, то, возможно, Мамлюда попереживала б для порядка, но выдюжила и не спилась. И увольнение тоже, может, пережила, устроилась бы куда-нибудь на первое время, чтоб на хлеб хватало. Но тянуть на себе ещё двоих не нужных никому в мире, кроме неё, «цветов жизни»… ежедневно казниться, глядя на двух вырожденцев, интеллигентной в прошлом женщине было невыносимо: «Воспитание — воспитание. Чушь! Вот он как родился с первого дня — сволочь, и оглоблей его не перешибёшь!» Ну, с Валиком всё было понятно, больной человек, полностью зависимый, не способный даже мало-мальски обслуживать себя. Что с него взять, дурак он и есть дурак. Пользы от него, конечно, никакой, но и вреда тоже, кроме эстетического.
Антип был, по мнению Мамлюды, так же невыносим, но гораздо вредоноснее брата: «Страшен не просто дурак, а страшен инициативный дурак!» Антип явно относился именно ко второй, более удручающей материнское сердце категории. Он с рождения обладал кипучей энергией при полном отсутствии влечения к культуре и образованию. Кочуя по интернатам и приёмникам-распределителям, Антип встретил своё совершеннолетие в колонии, угодив туда по «хулиганке», так и не осознав, за что именно. Несмотря на всю «прелесть» морального облика, Антип весьма удачно устроился и преуспевал в жизни. Карьера таксиста ему удалась, к тому же он как-никак, но содержал забубённую мамашу и трутня-Валика. Иногда Антипу удавалось срубить кучу «левых хрустов». Но сколько бы ни было у него денег, их ему всегда почему-то хронически не хватало. Не только финансами, но и всем в доме заправлял именно он. Мамлюду Антип держал в чёрном теле и периодически поколачивал, а беспомощного братика оформлял в специнтернат. Протрезвев, что случалось не часто, Мамлюда устраивала по этому поводу героические истерики. И неизменно получала от Антипа очередную зуботычину, а поплакав, в качестве утешительного приза — сотку-другую, отправлялась заливать мысли о реальности с такими же горькими забулдыгами. Грозный Антип держал в почтительном страхе не только семью, но и всю округу. По малейшему поводу он мог неожиданно впасть в несанкционированную ярость, рвать, крушить, уничтожая остатки посуды и постельного белья, ударить кого угодно (особенно бурно он реагировал на вид милицейской фуражки).
Единственный человек, кого эти энергичные выпады совершенно не впечатляли, была Янка. Она самозабвенно передразнивала его безграмотную речь, ежеминутно тыкая в его бескультурье, приблатнённую безвкусицу, унижала и демонстрировала пренебрежение, осознанно пытаясь навлечь на себя его неуправляемый гнев, ища смерть в поножовщине. Зная, что подруга не боится его, Антип проникся к Янке глубоким уважением, требуя от окружающего мира поклонения своей королеве.
Каждый раз, посещая «логово», Янка приносила для несчастного Валика жвачку или чупа-чупс. Хотя Валик и без того всегда восхищённо таращился на неё, как питекантроп на сверкающую кремлёвскую ёлку. Мамлюда так же признавала Янку непререкаемым авторитетом:
— Клеопатра, ты положительно влияешь на этого дебила (Янка путалась, на какого именно). Лучшей снохи и представить не могу. Только прошу, не бросай нас!
Вечера коротались на крохотной кухне. Никто не смел нарушать царственный покой в кишащих тараканами чертогах. Мягко тлела тусклая настольная лампа. Убаюкивающе бренчал магнитофон. Антип молча, как неугомонный Гефест, чинил разнообразные вещи, порушенные им же в ходе недавнего воспитательного процесса, кипятил на вечном огне закопчённой газовой горелки смоляной чифирный гейзер. По сути, Антип не доставлял Янке особых беспокойств. Он изо всех сил старался ей нравиться и беспрекословно подчинялся с таким смирением, что это не могло не растрогать. Непроходимая его глупость и неотёсанность порой сильно раздражали, но Янка не умела долго сердиться, а так как была совершенно равнодушна к Антипу, то и не пыталась его переделать. Сексуально Антип был поразительно не образован для своего возраста и с наивностью дошкольника пересказывал байки из дворового фольклора типа, «как одна тётка родила от добермана» или «как один мужик у себя в подполе курицу насиловал». Максимум, что мог себе позволить «гроза микрорайона», это, изрядно подбодрившись спиртным, в пылу неконтролируемой страсти воровато сжать Янкину грудь и тут же машинально отскочить, спасаясь от неминуемой затрещины. Такое положение дел Янку абсолютно устраивало.
Но главное достоинство Антипа было то, что он не мешал ей, замерев, подолгу смотреть в одну точку. Янка сидела на широком подоконнике и лениво курила одну сигарету за другой, растягивая удовольствие на весь вечер. Ведь она ежедневно приходила сюда с единственной целью — видеть окно Аграновича. Янка безотрывно всматривалась сквозь грязное стекло кухни, два таких разных оконных проёма находились точно напротив друг друга. Когда в сизой от дыма кухне уже трудно было дышать, Антип открывал оконные рамы, и вход в волшебный мир Аграновича становилось ещё ближе. Из грязного дупла без занавесок можно было совсем близко — на одном уровне наблюдать за таинственной жизнью золотого прямоугольника. Там рано выключали свет и в таинственной глубине бродили прозрачные тени, мерцали огоньки, в непогоду же створки всегда открывались, выпуская биться на ветру белоснежные шторы-крылья.
Фольклорный элемент
Яга.
Я — фольклорный элемент,
У меня есть документ.
Я вобче могу отседа
Улететь в любой момент!»
В кривом переулке из частных домов, сиротливо жавшихся к церквушке, проживала древняя бабка Антипа, мать Людмилы Ивановны. Отношения между матерью и дочерью явно не складывались и больше были похожи на взаимную вражду. Янку это вовсе не удивляло, опираясь на собственный опыт, она знала, что бывает и хуже. Настораживало другое с самого первого дня знакомства с «весёлой семейкой», Антип и Мамлюда настойчиво тянули её в гости к бабушке. Для пробуждения стойкой мотивации Антип наперебой с мамашей цветисто рекламировали старушкины достоинства, не подтвердившиеся впоследствии ни по одному пункту:
— Бабушка очень добра и приветлива, чрезвычайно обеспечена. В подполье у неё несметные богатства, а в огороде зарыт чугунок, полный золота, персидские ковры вместо обоев и на потолке тоже. А ещё бабка-уникум классно гадает, чего не скажет — всё непременно сбывается!
Поначалу совместное посещение посторонней родственницы казалось Янке излишним, но потом, под бомбардировкой приглашений и обещаний познакомить её с замечательной пенсионеркой, смирилась с этим, как с само собой разумеющимся, обязательным визитом вежливости. Подготовка к походу растянулась на несколько недель. Наконец ради этого эпохального события Мамлюда собрала всю волю в кулак и четыре дня не брала в рот спиртного. Умылась, причесалась, сменила кофту на менее дырявую и подвела глаза наслюнявленным карандашом. Валика нарядили в почти белую рубашку и галстук-бабочку, оставшийся с незапамятных детсадовских времён. Антип в весёлом возбуждении радостно повторял одну и ту же фразу, как заведённый, не меняя в ней ни одного слова:
— А я вот, Янчик, «хавчиком» затарился. Не боись, и «кислятину» твою не забыл, — Антип гордо кивал на одинокую бутылку шампанского, сиротливо прижавшуюся к целому отряду «беленькой».
Низкую скрипучую дверь покосившейся хаты открыла весьма колоритная особа, способная запросто лишить всенародной славы и заработка бесподобного Милляра. Долгого вхождения в образ не требовалось. К тому же киностудия могла бы существенно сэкономить на гриме, костюмах и реквизите. Старушенция с первых минут знакомства поразила Янку своей прыткостью и бесцеремонностью. После дежурного приветствия сухопарая милляровская конкурентка, демонстрируя любезность, ловко сдёрнула с Янки короткое чёрное пальто, ставшее тесным маме Ире и потому презентованное дочери на очередной праздник. Когда Янка попыталась повесить «наследственную мантию» на вешалку, старуха буквально выдернула её из рук и скрылась в лабиринтах тёмных комнатушек, приговаривая как заклинание: «Там сподручнее будет, там сподручнее…»
На вышитой скатерти гостей ждал пузатый старинный самовар в окружении ватрушек, маринованных огурчиков, грибов, жирных блинов и жареных окорочков. При обилии икон последнее обстоятельство удивляло: вовсю шёл Великий пост. Бабка с энтузиазмом уплетала принесённую Антипом колбасу, чокалась водкой, беззлобно понося дочь матом, громко хохотала, обнажая единственный длинный коричневый зуб, то вдруг замирала и насупясь всматривалась в самую сердцевину Янкиного перстня.
Несмотря на долгую разлуку, поговорить родственникам было не о чем, поэтому, опрокинув по-быстрому несколько рюмашек, они принялись энергично ругаться, с искромётностью русской плясовой. Даже Валик похрюкивал необычайно бодро и сердито, изображая участие в общем веселье.
— Што ж ты, доща дорогая, не шибко-то маму торопишься навестить? Не заслужила, видать, от тебя такого почёта! Вот упаду, обмыть и то некому будет!
— Навещать-то вас — себе дороже! Не больно-то вы нас, мама, жалуете.
— А за што ж тебя, шалава подзаборная, жаловать-то? За то, што у прошлом годе у меня пухову подушку уташшыла иль за то, што последне одеяло пропила?
— Вот вам только и в радость, что судьбой меня моей попрекать УЖАСНОЙ!
— Ой, сю-сюдьбёй узясьнёй! Хто ж её изделал такой? В наше время аэротикой не занимались. Мало я тебя от хахилей твоих грёбасных спасала? Ихде благодарность? Подавчера кинулась, а настойки аптекарской и нету. Твоих рук дело! Тадысь, приходя ко мне: «Дайте, мама, денех. Ребёнок более, умирае». Как порядошна! Ну, я чё? На, доща! А у самой душа-то болить. Думаю, вдрух и взаправду помрёть Валенька наш родненький. Пошла, глядь, а эта сучка пьянюшша в дымину прям в грязи валятцца! ДАРАСТУДЫТТВОЮВТРИБОГАМАТНИХУ!!!
— Мама, идите на хер!
— Ну-ка тихо! — вмешался Антип — Мы чё тут собрались? Ругань, што ль, слушать? Останетесь вдвоём, перетрёте по-родственному. А щас предлагаю выпить за мою любимую девушку Яночку!
— И то верно! За тебя, Клеопатра!
В течение оживлённого застолья бабка несколько раз вскакивала и без лишних объяснений растворялась в закоулках сказочной избушки, состоящей, как пчелиные соты, из многочисленных ячеек-закутков. Странно, но с улицы домик казался гораздо меньше, чем изнутри. В моменты этих неожиданных исчезновений Мамлюда и Антип, пытаясь сгладить загадочное поведение хозяйки, резко переключались на Янку с утроенным благоговейным вниманием, которое выражалось в соревновании, кто быстрее напоит её водкой. Но Янка, находясь в необъяснимо отвратительном расположении духа, твёрдо стояла на своём и мрачно потягивала «кислятину»: «Боже! До чего я докатилась. Опустилась ниже канализации. Что за компания?! Алкоголичка плюс ведьма в маразме, овощ-дебил, психопат-уголовник и я — шиза в период обострения. Бесподобно! Но это всё равно лучше, чем чувствовать себя собачьей какашкой на продезинфицированной мамой Ирой кухне-операционной. Здесь хоть как-то уважают, своеобразно, конечно. Вон как все прыгают вокруг меня!»
Одно из «английских» бабкиных исчезновений закончилось продуктивно, и распорядительница банкета вынырнула из бездонных глубин Зазеркалья, победно демонстрируя замусоленную колоду карт. Янка терпеть не могла все карточные игры и никогда не могла оценить удовольствие «резаться в дурака», потому вздохнула с облегчением, когда услышала, что хозяйка намеревается гадать.
— Сначала по руке, — буркнула сивилла, подсев к Янке и обдавая её смесью ароматов плесени и свеженького перегара. Она стремительно сцапала сначала правую, потом левую Янкины ладони, молча ощупала их, поворачивая у самых глаз, и так же резко откинула в явном разочаровании, не возвращаясь больше к своему предложению. Затем старуха стала аккуратно раскладывать карты с такой оскорблён-но-кислой миной, что её длинный нос отвис, казалось, ниже загнутого подбородка.
— Бабанька, в очко сражнёмся! Пики-козыри, коки-пизари? — попытался загладить затянувшуюся паузу Антип.
— Притыкнися, наркомат! — грозно рявкнула старушонка и продолжила уже другим, елейным голоском — Вота вижу, дощенка, усё вижу. Вота ты — невеста в белой хвате. Народу тьма-тьмушша. Волнуе-переживае. Будя поворот в твоёй судьбе, будя.
Когда из-за стола под руки выволакивали обмякшую Мамлюду, она, бессистемно кивая на все углы, заговорщицки шипела в Янкино ухо, как тянущий плёнку сломанный магнитофон: «Там золото зарыто, там зарыто и там…»
Отрывки из Янкиного дневникаВчера поймала себя на том, что смотрю в одну точку около двух часов! Не могу оторваться. Понимаю, что это ненормально, а сделать ничего не могу. Тело словно окаменело, и душа тоже постепенно каменеет. Это, наверное, защитная реакция организма от перенасыщения болью и отчаяньем. Пытаюсь анализировать, но постоянно теряю мысль. В последнее время я не могу объяснить себе причину своих поступков. Выделились и до предела обострились только два взаимоисключающих состояния.
Состояние № 1. Тошнотворное отвращение, густо замешенное на крайней степени презрения от одного лишь только вида Антипа, от его жлобских манер, ограниченности, развязной походки, безграмотной приблатнённой речи, от кончика коротко стриженых волос до носков вечно грязных кроссовок. Раздражение переходит в бешенство, а бешенство в апатию. НЕНАВИЖУ!!!
Состояние № 2. Начинается с лёгкого томления. Будто что-то не на месте, чего-то не хватает. Неотвратимо разрастаясь, беспокойство переходит в стадию буйного помешательства. Когда, теряя свою сущность, я готова лезть на стену, выть на луну голодным оборотнем. Кажется, что вот-вот разорвётся сердце, если сейчас, сию же минуту я не увижу его… постылого Антипа. НЕ МОГУ БЕЗ НЕГО!!!
Я лечу к Антипу после занятий, проклиная и не понимая себя. А как только чуть успокоюсь, увидев «вожделенный предмет», начинает стремительно сгущаться состояние № 1. Даже бабушкин перстень уже не спасает от этой необъяснимой изматывающей муки.
Проклятый Антипка всё вертится вокруг, вертится. Он всегда рядом. А я смотрю в одну точку — каменею.
А главное, что я приняла решение — больше не буду любить и не буду страдать! Пусть другие, а не я. С меня хватит!!! Отомщу Аграновичу! И маме Ире, и всем. Выйду замуж за Антипку — пусть он любит, а я буду жить как хочу.
И словно полегче мне от моей решимости, а потом снова будто игла сердце пронзит. И ворочается она там в красной сердечной мякоти, и житья нет!
А на Пасху и вовсе случилось ЧУДО НЕСУСВЕТНОЕ!!! Я высказала маме Ире своё намерение относительно замужества в надежде на незамедлительную казнь… Мама Ира была непредсказуема, как всегда, и встретила новость — никак, но после почти не наигранно ласкового христосования, ДОБРОВОЛЬНО погладила меня по голове!!!
Золотая стрела
Вергилий.
Гора так мудро сложена,
Что поначалу подыматься трудно;
Чем дальше вверх, тем мягче крутизна.
Поставлены в гаражи новые дорогие иномарки и старенькие, битые жизнью «Москвичи». Спешат в депо запоздавшие трамваи. Гаснет свет в окнах домов, засыпают многоглазые великаны. Город натянул на глаза тёмно-лиловый капюшон и задремал после хлопотливого дня.
Сегодня Янка преодолела себя и сделала это! Рискуя потерять сознание, открыла массивную дверь подъезда и вошла. Нелёгкая победа совсем не обрадовала. Прошла вечность с тех пор, как она впервые поднималась по этим ступеням, задыхаясь от страха и переполняющей надежды. И вновь каждый шаг давался с трудом.
Но сегодня уже не на что было надеяться. Через несколько дней назначена свадьба с ненавистным, презираемым Антипом, отвязаться от которого невозможно. Сведения о предстоящем бракосочетании хранились невестой в строжайшем секрете от ребят из группы и даже от Большой Матери. Она с удовольствием скрыла бы свой предстоящий позор и от родни. Но водка и вино уже томились в ящиках, там же, в тёмной кладовой, дожидались вскрытия консервированные оливки и маринованные огурцы с помидорами, закуплена в деревне свинина, подписаны аккуратным почерком Ленчика и разосланы многочисленные приглашения. На стене на фоне пёстрого ковра дымятся белоснежным туманом длинное платье и фата, напоминая о неминуемом постыдном акте. Зная жениха, было от чего смутиться. Зачем она идёт на это? Янка постоянно искала ответ на этот мучительный вопрос и никак не находила, старалась объяснить самой себе, оправдаться хотя бы в собственных глазах. От безысходности. Оттого, что ничего подобного встрече с Аграновичем не ждёт её больше в жизни. Запущена в любовных страданиях учёба, вследствие чего мама Ира допивает последнюю кровь. При одном только упоминании о доме срабатывает рефлекс — «бежать, бежать, бежать, курить, курить, курить…»