Выгибается в мои руки, и меня срывает к такой-то матери, срывает так, что темнеет перед глазами, я набираю темп. Я его не просто набираю, я терзаю ее тело так, что оно бьется подо мной от силы моих движений, а мне уже по хрен, я в точке невозврата, сжимая ее ягодицы, приподнимая, чтоб проникать сильнее и глубже, слыша ее крики и зверея от них еще больше, глядя остекленевшим взглядом на ее острые соски и на то, как сильно колышется грудь в такт моим диким толчкам, пока не пронизывает острейшим наслаждением, от которого, кажется, разрывает каждую кость в теле, вспарывает позвоночник, заставляя выгнуться и изливаться в нее с громким стоном. И к ее губам, чтобы выдыхать ей в рот каждую судорогу.
Потом долго смотреть ей в глаза, убирая слипшиеся пряди волос с ее лица. Я еще не знаю, что сейчас происходит между нами… Знаю только, что мне с ней хорошо. Так хорошо, что я готов сдохнуть, лишь бы вот это не кончалось и снова не погрузиться в свою проклятую тоску.
Мы оба молчим, и я откидываюсь на спину, пытаясь притянуть ее к себе, но она уворачивается. Встает с пола и идет на балкон за своими вещами.
Одевает шортики, натягивает футболку, а я смотрю на ее красивое гибкое тело и не хочу, чтоб уходила. Встал с пола, пошел за ней на балкон, попытка привлечь к себе, но Аня не далась, выскользнула из моих рук. Не выдержал и сделал это насильно.
– Что такое? Что было не так?
– А что было так, Егор?
Не понимаю, что она имеет в виду. Смотрю то в один синий омут, то в другой.
– Все было так… или нет.
– Тебе это было нужно, а я дала то, что нужно. Помнишь? Таковы условия сделки. Давать тебе, когда ты хочешь и как хочешь. Притворяться для тебя.
И я похолодел. Словно она меня из ведра ледяной водой окатила. Злость накрыла мгновенно, вернулась с такой силой, что перед глазами потемнело.
– Дала, значит, когда я хочу?
За локоть сдавил и дернул к себе.
– По первому же зову, все как ты хотел. Ты недоволен?
Сучка! Маленькая дрянь. Больно ударила, так больно, что сердце сковырнуло.
– Притворялась, значит?
– Не все время. Я ведь живая женщина, а ты мужчина. В какой-то момент мне даже понравилось.
Оттолкнул от себя с такой силой, что она чуть не упала. Натянул штаны, застегнул ширинку.
– Какого черта тогда приперлась? Вроде я не звал и не приказывал.
– Бонусы за лечение моей дочери. А еще я знаю, каково это потерять… я пришла тебя утешить.
Не сдержался и вмазал кулаком по стене, развернулся к ней и стиснул челюсти. Такая маленькая, хрупкая в своей дурацкой шелковой пижаме, со все еще стоячими сосками, искусанными мной губами и всклокоченными волосами. Оттраханная мною. Стоит и выдергивает мне ногти щипцами, загоняет под них иглы с какой-то блаженной улыбочкой. И мне захотелось ее придушить.
– Хорошо утешила. Не профессионально. Бывает и лучше. Но весьма неплохо. На пару сотен баксов. Можешь пойти купить себе шмотки. Я разрешаю. А теперь пошла вон. Наутешалась. Хватит.
Она пошла к двери, а я стиснул кулаки с такой силой, что казалось, сейчас суставы сломаются. А потом вдруг осознал, что… что меня отпустило. Та тоска дикая и боль, они отошли на второй план. Она вышибла из меня все. Только себя одну и оставила. Боль выбивает боль. А еще неожиданно именно от нее… не знал, что она так изысканно умеет вгонять занозы прямо в сердце… А знал ли я ее вообще когда-нибудь?
Утром увидел, как Артем куда-то ее повез. Вначале хотел воспротивиться, а потом вспомнил, что в больницу поехала. К Антонине. Сегодня должны быть готовы результаты ее анализов. Они и мне на мейл пришли, но я и сам не смотрел, и ей не сказал. Мне не до этого было.
Сел в кресло, посмотрел на портрет мамы, на догоревшую свечу. Повесил портрет на место, на стену. И снова сел за стол, зазвонил мой сотовый, и я бросил взгляд на дисплей – Антонина. Она еще вчера хотела со мной поговорить.
– Доброе утро, Егор Александрович, не разбудила?
Какое там, я и не спал, и не хотелось. Словно зомби, сна ни в одном глазу.
– Не разбудили.
– Я бы хотела поговорить с вами. Вы бы не могли приехать в мою клинику?
– Я подъеду, когда у меня будет время. Вы можете все говорить матери девочки. Только если это касается расходов – тогда мне.
– Я не о расходах.
– Тогда, о чем?
– Об отце ребенка.
Кольнуло где-то в области сердца. А сам невольно провел рукой по лицу, а на пальцах остался ее запах.
– А что с ним? Вы знаете, кто это?
– Вот как раз об этом я и хотела бы с вами поговорить.
Нервно достал пачку сигарет из ящика стола.
– Говорите.
– Мне казалось, что это не телефонный разговор.
– Думаете, нас подслушивают?
Она рассмеялась.
– Нет, конечно. Просто это… очень щекотливый вопрос. И…. я думала, удобней обсудить его лично.
– Ну вы и сейчас говорите со мной лично, разве нет?
– Хорошо. Хорошо, я скажу по телефону. Мама девочки утверждает, что отец – это вы…
– И что?
– Вы видели результаты ее анализа? Я вам прислала.
– Нет, еще не видел. У меня умерла мать, и мне было не до этого.
Воцарилась тишина.
– Примите мои искренние соболезнования.
– Можете их не произносить. Спасибо. Так что там с анализом? Что-то серьезное?
– Да… Очень серьезное… О, Боже! О, Господи!
– Что? Что там такое?
В сотовом что-то затрещало, она явно куда-то побежала, бросив его на столе.
– Нина! Нинаааа! Что там такое?
Черт бы ее побрал. Отключил сотовый. И пошел к компьютеру.
Утверждает, что я отец. Все еще утверждает. Только зачем?! Вот за эту ложь хочется свернуть ей шею. Я сел за компьютер и зашел на свою электронную почту.
В этот момент сотовый затрещал снова.
– Твою ж… ДА! Что такое?
И тут же вскочил в полный рост, чувствуя, как холодеет все тело, как тонкие ледяные иглы прокалывают меня всего с ног до головы. Разрывая на кровавые ошметки мое сердце. С такой силой, что я, широко открыв рот, пытаюсь сделать вдох и не могу.
– В машину Артема въехал на полной скорости джип. Водитель насмерть!
– А Аня? А Аня, твою мать? Как Аняяя?!
Заорал так, что горло заболело и задребезжали стекла.
– Не знаю. В тяжелом состоянии, еще живая, не понятно ничего. Прямо под окнами больницы въехал в них. Сейчас наши все сюда едут… А я на машине за Скорой. Ее в областную неотложку везут.
Я уже его не слышал, несся сломя голову по лестнице вниз, и нет, я не помертвел, я уже сдох. Меня от паники накрыло чем-то адски болезненным и не отпускало, мне казалось, я задыхаюсь, и каждый глоток воздуха обжигает мне легкие.
«Еще живая»… только это пульсирует внутри. «Еще живая»…
ГЛАВА 22
Я не мог понять, как это произошло. Мне казалось, меня окунуло в какой-то кошмарный сон, и я плаваю в студёной воде под толстым слоем льда, бью в него кулаками и ничего не могу сделать. Я жалкий и бессильный. Я не смог обеспечить ей безопасность, и теперь меня разрывало на части от осознания собственной вины. Надо было с ней ехать. Хотел ведь.
Черт. С Аней был Артем и второй охранник. Куда уж больше, мать вашу. Куда больше, чем это? Охранник несколько переломов получил, Артем насмерть, и Аня с черепно-мозговой. Первые сутки я даже не разбирался. Мне было не до разборок, я от волнения с ума сходил и мерил коридоры вдоль и поперек. Подпирал стену возле операционной и снова ходил взад-вперед по коридорам.
Я дергал медсестер, я ломился во все кабинеты, я не давал покоя ее врачу, как и он не давал мне ни одного прогноза после долгой операции. В себя она так и не пришла. Нет, это не была кома, но никто не мог мне сказать, когда она откроет глаза и чем это все может закончиться.
«Нужно время». Очень спокойный и совершенно безэмоциональный хирург повторял мне эти два слова несколько раз. Да, он знал, кто я такой. Все они знали.
– Егор Александрович, мы не боги – мы врачи, и мы сделали для нашей пациентки все возможное. Теперь будем ждать. Как только у меня будут для вас новости, я обязательно вам их сообщу.
– Она жить будет?
– Будет. Мы все для этого сделали, и операция прошла благополучно. Но вы ведь хотите знать о последствиях, верно? Вот тут я вам пока ответить на ваши вопросы не могу. Набираемся терпения.
– Ну исходя из вашего опыта…
– Исходя из моего опыта — жить будет, как я вам уже сказал.
Сутки я просидел в реанимации, просто смотрел на датчики, слушал их дурацкое пиликанье, смотрел на кривые линии на мониторах. Трогал ее руку, всматривался в бледное до синевы лицо и думал о том, что мне уже не важно, что там было в прошлом. Все это теперь не имеет никакого значения. Я хочу ее в настоящем. Рядом со мной. Хочу начать с ней все сначала. Хочу банального человеческого счастья… я готов дать ей шанс, нам шанс. Попробовать поверить ей. Попробовать допустить в своих мыслях, что произошла серьезная ошибка и она не виновата. Я хотел так думать. Особенно сейчас, трогая ее тоненькие пальчики, поглаживая каждую фалангу. Можно быть счастливым даже вот так – всего лишь прикасаясь к ее шелковистой коже и зная, что она жива.
И больше меня не сжирала проклятая тварь-ненависть вместе с ее гнилой подружкой ревностью. Они скулили где-то на задворках. Голодные, полудохлые и намертво связанные железными канатами. Впускать их обратно я не собирался. Это было так странно – видеть ее вблизи, вот так вот. Беспомощной, такой маленькой, хрупкой. С этими бинтами на голове и подбородке и ссадиной на скуле. Когда смотрел на эту ссадину, у самого внутри появлялось тысячи таких ссадин, и каждая кровоточила и нарывала. Стало жутко, что мог потерять ее совсем. Что какая-то мразь могла ее у меня отобрать. Я бы не смог смириться с этой потерей. Даже думать об этом не хотел.
Наутро я допрашивал охранника насчет того джипа. Понятно, что менты ни черта за это время не нашли. Да и Петька видел только, как тот резко выскочил из-за угла и словно шел на таран. Врезался в них сбоку и впечатал в стену здания, потом резко дал назад и скрылся. Судя по всему, джип был довольно внушительных размеров, возможно, даже бронированный. Вряд ли таких могло быть много по городу. Я позвонил своим людям, дал указание просмотреть все камеры наблюдения. Если они есть на самой улице и, возможно, наружные камеры в клинике. Найду тварь – урою, сам лично живьем закопаю. Авария была спланирована. Кто-то это сделал намеренно. Мы с Денисовичем, начальником моей личной охраны, обдумали со всех сторон, что именно могло произойти, и пришли к выводу, что кто-то поджидал машину, кто-то точно знал, что наша машина подъедет к зданию, так же знал примерно в какое время.
Вот это и было странным. Никто не знал, что Аня поедет туда. Никто, кроме нее самой, врача сурдолога и, возможно, кого-то из ее персонала. Но кому надо было вредить Ане? Может, это личная месть Артему? Что больше похоже на правду. Я дал задание Денисычу пробить все связи и знакомства Артема и второго охранника – Петьки. Хотел поехать снова в больницу, как раздался звонок от Регины.
– Я не могу найти девочку. Весь дом обыскала, нет ее негде. Камеры просмотрели – она никуда не выходила. Ворота были постоянно закрыты. Никто не приезжал и не уезжал.
– Сколько времени вы уже не можете ее найти?
– С ночи. Вначале она бегала по дому, заглядывала в глаза охранникам, прибегала ко мне. Есть отказалась. Я ее спать уложить пыталась, но она просто смотрела в потолок и не реагировала на меня. Я вышла, чтобы принести ей чай с мятой, а когда вошла, ее уже в комнате не было. Мы всю ночь ее искали и все утро.
Я поехал домой. Не знаю почему, но внутри все сжалось в какой-то отвратительный узел. Мы ведь совсем о ней забыли – о маленькой девочке, которая не может разговаривать, кричать, громко плакать. Никто не сказал ей, где ее мать, никто не успокоил ее. Я понятия не имел, как сказать ей об аварии. Я вообще не знал, как с ней общаться и что ей говорить. Я никогда раньше не проводил время с детьми. После развода с Аней я вообще их избегал, как только мог.
Когда приехал, меня встретила бледная, как стена, Регина. Ее лихорадило от волнения и от страха. Она знала, что будет, если девочку не найдут. Читала это в моих глазах и нервно кусала губы.
– Я ни на минуту ее не оставляла. Вышла только сделать чай.
– Где вы ее искали?
– Везде искали. Весь дом перевернули… но ее ведь трудно найти, она… она ведь не слышит нас, и кричать, и звать ее бесполезно.
Потом мы искали вместе. И я убедился, что мы действительно перевернули весь дом. Ее не было нигде. В полном смысле слова. Ребенок просто растворился в коридорах этого дома.
– Быть такого не может. Если она не выходила отсюда, то она в этом здании. Ищите. Надо будет – стены разломаете. Что на камерах? Не снаружи, а внутри вы камеры смотрели?
– Смотрели.
– И?
– То ли что-то зависло там, то ли не знаю. Она из комнаты вышла, а дальше не записано или не видно из-за темноты в коридорах.
Я сдавил пальцами переносицу и напрягся всем телом. Где она могла быть? Куда мог пойти маленький пятилетний ребенок? Что в этом доме могло ее привлечь? И ни одного ответа. Откуда я знаю, что может привлекать детей. Понятия не имею. Я выдохнул и вошел в комнату Ани, прикрыл за собой дверь. Малышка всегда спала именно здесь. Не в своей комнате, а чаще всего с Аней. А Регина пыталась уложить ее именно там. Я заглянул под стол, под кровать, посмотрел за шторами. Наверное, выглядел как полный идиот, но мне казалось, что девочка должна быть именно здесь. Именно в этой спальне. Никуда больше в доме она бы не пошла. Особенно без мамы. Но нет. Ее здесь все же не оказалось. Я обессиленно сел на кровать и закрыл лицо руками. Откинулся на спину и сгреб Анину подушку пятерней, и прижал к лицу. Даже наволочки клубникой пахнут. Или у меня этот запах ассоциируется именно с ней. Закрыл глаза, вспоминая, как когда-то по долгу валялись с утра в постели, она у меня на груди, а я гладил ее живот и с ума сходил, когда мне в ладонь толкалась… наша дочь. Тогда я считал, что это наша дочь. Сейчас кажется, что все это было в прошлой жизни… внезапно откуда-то послышался шорох, и я резко открыл глаза. Замер. И снова услышал легкий шорох в шкафу. Осторожно встал с постели и подошел к нему. Какое-то время постоял и потом резко распахнул дверцы.
Она сидела внизу, обняв Анину кофту и обхватив колени тонкими руками. Сидела и смотрела на меня своими невыносимыми глазами, полными слез. Заплаканная, несчастная и такая… такая маленькая. Сам не знаю, как протянул руки и, вытащив ее оттуда, прижал к себе, поднял на руки. Она начала вырываться, упираясь кулачками мне в грудь, а я не мог ее выпустить. Не знаю почему. От нее пахло Аней. От нее пахло тем самым прошлым. Я уселся вместе с ней на край постели и посадил ее к себе на колени, заставил смотреть себе в глаза.
– Успокойся. Слышишь? Я тебя не собираюсь обижать и никогда не обижу.
Она вроде затихла и вдруг снова попыталась вырваться, а когда я удержал, укусила меня за руку. Больно. Вот же ж маленькая ведьмочка… но я руки так и не разжал. Снова повернул ее к себе.
– Твоя мама в больнице. Попала в аварию на машине.
Маша тут же затихла, и ее глаза широко распахнулись, а губы побелели.
– Она живая. С ней будет все хорошо. Врачи ее лечат.
По бледным щекам снова потекли слезы, и я... я просто не мог на них смотреть. Со мной творилось что-то ужасное и совершенно мне непонятное.
– Неее. Не плачь. Все, и правда, хорошо.
Она отрицательно покачала головой.
– Ты мне не веришь?
Нет, не верит.
– Я завтра возьму тебя с собой в больницу, и ты увидишь, что с ней все хорошо, договорились?
Вот теперь неуверенно кивнула слегка, прижимая к себе кофту еще сильнее. И это выглядело так трогательно, так щемяще, что мне, взрослому мужику, было не по себе.
– Давай я сейчас отведу тебя к Регине. Ты умоешься, причешешься и сядешь обедать. А завтра мы поедем в больницу вместе.
Отскочила в сторону и вжалась спиной в шкаф. Отрицательно опять головой качает. От бессилия хочется постучать головой о стену.