– Что? Умываться не хочешь? Расчесываться? Или к Регине?
Она не хотела к Регине… и я не знал, что мне с этим делать. Совершенно не знал. Но решил попробовать по-другому.
– Ладно. А если я тебя умою или ты умоешься сама, а я тебя подержу над раковиной? А потом ты пойдёшь обедать со мной?
Надо купить какой-то табурет или подставку, чтоб она сама доставала. Слишком высоко подняты раковины. Я посмотрел в заплаканные глаза, ожидая ответа. Но его не последовало. Кажется, ни одно из моих предложений ее не устроило. А я не знаю, что еще можно предложить. Я вообще ничего не знаю. И этот ребенок вышибает меня из состояния равновесия. Я рядом с ней сам не свой.
– Тогда я пошел к себе, мне самому надо умыться и переодеться, а к тебе сейчас придет Регина, и вы сами разберетесь.
Я вышел из комнаты и, пройдя мимо ошарашенной Регины и двух тупых охранников (надо их, на хер, уволить, идиотов), пошел к себе.
Сбросил пропахший больницей пиджак на кресло и пошел в ванную. На лице словно осели все эти часы ожидания и волнений, а во рту привкус сигарет и нескончаемых чашек кофе. Сплошная горечь. Я плеснул в лицо холодной водой, протер глаза, а когда открыл их, вздрогнул от неожиданности – из зеркала на меня смотрела маленькая физиономия с огромными глазами. Пришла, чертовка. Надо же… все-таки пришла. Обернулся к ней, а она вытянула руки вверх. И я без слов понял, что это означает – подними меня, чтоб я умылась сама.
Это были самые странные ощущения и самые странные дни в моей жизни. Я словно узнавал себя заново. Знакомился с каким-то совершенно другим человеком. Точнее, она меня с ним знакомила. Маленькая девочка, которая не произнесла ни единого слова, а кажется, что мы с ней говорим двадцать четыре часа в сутки обо всем на свете. Никогда не считал, что с детьми может быть интересно. Они были для меня объектами из другой вселенной, с которыми надо стараться ладить, кормить вкусно и покупать игрушки, возить на прогулки в парки и смотреть, как они катаются на качелях. Но с Машей все было по-другому. Или она была не такая, или я понятия не имел, что значит на самом деле заботиться о ребенке. Когда мы вместе поехали к Ане в больницу, и она села рядом со мной, это было очень странное ощущение. Точнее, понимание, что вот сейчас этот ребенок всецело на мне и больше некому о ней заботиться. А еще какое-то невероятное осознание, что она мне доверилась. Мне. Человеку, который знать не хотел о ее существовании и, можно сказать, ее ненавидел, как результат измены ее матери.
В машине я смотрел на нее, пока она прилипла к окну и с любопытством разглядывала дорожки от дождя на стекле, а я ее. Красивая девочка, какая-то маленькая-взрослая. Это необъяснимо. Вроде понимаешь, что это ребенок, но в то же время важно видеть ее реакцию. Одобрение, например.
На высоких ступенях больницы она дала мне взять себя за руку. И я разнервничался, сжав ее теплую ладошку. Почему-то вспомнилось, как еще совсем недавно она сказала мне, что ненавидит, и даже замахивалась на меня ножом. Мы шли по больничному коридору, и девочка сжала мою руку сильнее, а я в ответ пожал ее пальчики. Черт, это все же адски трудно – не иметь возможности ничего сказать. Потом мы вошли в палату Ани, и я ожидал чего угодно – истерики, неадекватного поведения, слез. Но меня снова удивили. Девочка просто села на стул возле постели и долго смотрела на Аню. Потом сплела свои пальчики с ее пальцами и прижала ладонь матери к щеке. У меня засаднило в груди и начало жечь глаза. Я бы вышел в коридор, но это было бы странным поступком. Трусливым. Поэтому просто старался взять себя в руки, и этот паршивый стыд вернулся… ужасно сильно. Рядом с ней он появлялся все чаще. Накрыл с головой. Не знаю, сколько времени она сидела вот так, а я стоял у стены и просто смотрел на них. Мне до сумасшествия хотелось, чтоб Аня прямо сейчас открыла глаза, проснулась и увидела рядом с собой дочь, но чуда не произошло. Мне все еще говорили ожидать. Нужно время. И я не знаю, как бы я смог ожидать, если бы не Маша.
И сейчас, глядя на них со стороны, я ощущал себя совершенно лишним, им было хорошо вдвоем. Маша как будто говорила с Аней на каком-то ментальном уровне, не слышимом человеку. Потом она сама встала со стула, поправила одеяло и подошла ко мне. Я автоматически присел на корточки и посмотрел ей в глаза.
И неожиданно сам для себя сказал, словно точно знал, что она хотела спросить.
– Она поправится. Доктор сказал, что обязательно поправится. Надо немного потерпеть. Мы будем приходить каждый день, она поймет, что ты ждешь ее, и обязательно проснется. Вот увидишь.
Маша ткнула в меня пальцем и вопросительно посмотрела мне в глаза.
– Я?
Кивнула.
– Да. Я тоже ее жду, – судорожно сглотнул и проклял все на свете, проклял свою ненависть и жажду мести. Сейчас я действительно ждал, чтоб она вернулась и… мне больше ничего не нужно. – Очень жду.
А Маша вдруг достала из своего потрепанного джинсового рюкзака книгу и протянула мне. Сказки Андерсена. Я понятия не имел, что она от меня хочет и что мне делать с этой книгой, но она сунула ее мне в руки и кивнула на Аню.
– Мама подарила тебе книгу?
Отрицательно качнула головой, взяла у меня сказки, открыла и снова дала мне.
– Читать?
Кивнула. И я вдруг вспомнил, что Аня говорила, что читает ей сказки и поет песни. Тогда я совершенно не понял, зачем это делать с глухонемым ребенком… а сейчас не мог понять, зачем читать книгу кому-то, кто лежит без сознания и ничего не слышит.
– Я… я не знаю. У меня ужасный голос. Да и зачем? Твоя мама меня сейчас не…
Маша не дала мне договорить. В ее глазах блеснули упрямые слезы. Она стукнула меня по рукам и снова показала на Аню.
Ладно. Окей, маленький деспот. Я это сделаю. Да, я это сделаю, потому что от меня ничего не отвалится, а подружиться нам с тобой придется. Иначе я ума не приложу, что мне с тобой делать.
Я сел возле кровати на стул, а она притащила второй и уселась рядом. Как всегда, вместе с ногами, подперла голову кулачками. И я читал. Сказку, которую знал еще с детства… и мне в этот момент было так легко. Мне вдруг показалось, что я стал моложе лет на сто, а те камни, которыми меня завалило в эти годы, постепенно кто-то снимает и отбрасывает в сторону.
А потом были похороны мамы… они снова вернули меня обратно в яму, засыпанную камнями, и сколько я не пытался сбросить хоть один, так и не смог. Для меня эта церемония ничего не значила. Я с ней попрощался задолго до нее, и меня раздражали пафосные речи гостей, поминки с обжорством и выпивкой, пьяные, которые к концу вечера забыли, где они находятся и по какому поводу пили. И Лена. Вездесущая Лена в черном платье с траурной миной, пытающаяся повиснуть у меня на шее и жалеть. От чего еще сильнее хочется сдохнуть.
***
Приехал после церемонии домой и, как всегда, уселся с бутылкой в кабинете. Но одному мне остаться не дали. В этот раз я ее прекрасно услышал. Она нагло открыла дверь, вошла, отобрала у меня бутылку и поставила обратно в шкаф. Первым порывом было выставить ее к чертовой матери, запереться изнутри и вылакать все спиртное в доме, но она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой. Когда пришли в ее комнату, девчонка включила телевизор и усадила меня на свою кровать.
Откуда-то из недр шкафа притащила две пачки чипсов… И я… а я остался там вместе с ней. Мы смотрели мультики. И она беззвучно смеялась… а я понять не мог, как у этого крошечного существа есть столько энергии жить. Ведь она даже не слышит, что говорят герои мультфильма, она не слышит музыку… но ведь радуется, смеется и хлопает в ладоши. Я не заметил, как умял пачку какой-то гадости, которую так любят дети, не заметил, что мы смотрим уже третий по счёту мультик… а потом она уснула. И я укрыл ее одеялом, выключил телевизор и ощутил странную тоску. Мне не хотелось возвращаться к себе. В свой кабинет, в свою комнату. Мне было хорошо рядом с ней.
Но я все же ушел, не уснул, конечно, сразу. Но и пить не стал. Под утро задремал на диване, а потом уехал в офис. Едва переступил порог, как позвонила Регина – Маша снова спряталась в шкаф и не хочет оттуда выходить, отказывается есть.
Вначале я решил махнуть на это рукой и продолжить встречу с партнерами, но все время, пока передо мной чертили новые перспективы строительства в трех городах и показывали интересные проекты, я думал о том, что она там одна в этом темном шкафу сидит. И так худющая и прозрачная. Если не будет есть, то что от нее останется. Потом представил себе, что она там плачет, и послал к дьяволу встречу, поручил ее своему заместителю. Только вначале дал распоряжение снести к такой-то матери торговый комплекс своего конкурента. Выкупить контрольный пакет и расчистить место под строительство нашего центра.
– Ты с ума сошел, Гоша? Это же двоюродный брат Арсения Федоровича.
Я пожал плечами, собирая бумаги в папку и не глядя на Костика – моего верного советника и заместителя. По-хорошему было б называть его дядя Костя, так как он был возраста моего отца, и взял его на работу еще он, но Костик терпеть не мог вот этого пафоса и имен-отчеств и поэтому отзывался только на имя.
– И что теперь? Он может считать, что он схватил черта за яйца?
– Нет, но у тебя есть еще около пяти проектов с твоим тестем. Если вы сейчас испортите отношения, ты можешь потерять в деньгах.
– Я хочу построить детский комплекс именно в этом городе и именно здесь. Это удобное место, и все вот эти кафешки, игровые заведения и ночные бары здесь не в тему. Пусть переносит их в промышленную зону.
– Ты просто сейчас начинаешь войну с Добронравовым.
– И что? Мне надо бояться его гнева?
– Я думаю, тебе надо просто быть осторожным, и ты женат на его дочери, не забывай.
– Это ненадолго.
Я сунул папку в ящик стола и поднял взгляд на Костика. Он смотрел пристально на меня своими небольшими светлыми глазами под блестящими стеклами тонких очков.
– Я буду подавать на развод.
– То есть все реально серьезно, да? И слухи о том, что в доме твоего покойного деда сейчас живет твоя бывшая, это все же правда.
– Я пока что не хочу это обсуждать даже с тобой. Займись кузеном Добронравова. Предложи ему сделку еще раз. Откажется – сотри его в порошок. Я хочу на следующей неделе утвердить проект центра. Мне плевать на Добронравова и его семейство.
– Как знаешь, мое дело было предупредить. Ты вернешься в офис?
– Да. Кое-кого заберу и приеду.
Оказывается, я принял решение еще до того, как приехал домой. Сам от себя не ожидал. А потом смотрел, как она лихорадочно одевается, как довольная носится по комнате, как подставляет голову Регине, чтоб та заплела ей волосы и… все. И я растекся в вязкую лужу где-то у ног этой маленькой красотки, которая, кажется, начала мною вертеть, как ей хочется. Я привез ее в офис. Под удивленными взглядами работников и совершенно ошарашенным взглядом Костика, который тем не менее нашел где-то пачку новых фломастеров и притащил листы для принтера. Я снова вернулся к партнерам, а сам ловил себя на том, что поглядываю через стекло на то, как Маша рисует, она забралась с ногами на стол и усердно что-то выводила на листике. И мне стало ужасно интересно, что она там вырисовывает, прикусив маленький язычок… и какое-то дикое сожаление появляется – а ведь будь она моей дочкой, все эти годы я мог провести рядом с ней. И, возможно, она не была бы глухонемой.
Когда я уже собирался домой, она спрятала рисунок в свой рюкзак. Мне так и не показала, а я не просил. Мы снова поехали вместе к Ане, и я опять читал ей одну из сказок, а Маша сидела на стуле и, почти не моргая, смотрела на свою мать, опять прижималась щекой к ее ладони. Когда мы приехали домой, и я вручил ее Регине, а сам собрался идти в кабинет и тихонько достать из шкафа бутылку, Маша протянула мне свой рисунок, и я… я рассмеялся – она нарисовала меня, сидящего на полу с бутылкой в руках. Смотрелся я там ужасно и, скорее, был похож на бомжа на улице где-то в подворотне.
– Та ладно! Я не такой!
Она кивает, распахнув широко глаза и наморщив лоб. Словно говорит мне «такой-такой». А потом тянет к себе опять смотреть телевизор. У нее в шкафу спрятаны еще две пачки чипсов, и мне уже становится интересно, где она их берет. Я уснул у нее в комнате, сидя на полу. Просто отрубился под какой-то очередной диснеевский мульт, открыв для себя, что они чертовски интересные, и как я мог не смотреть их раньше. Я вообще не помнил, когда включал телевизор последний раз.
Утром она уже ждала меня совершенно одетая со своим рюкзаком за плечами. Она собралась со мной на работу… Несколько секунд я смотрел на нее – такую смешную и мелкую с двумя хвостами по бокам и снова со своим старым рюкзаком.
– А ты поела?
Кивнула и чуть склонила голову набок. Просит взять с собой.
– Ладно, поехали. Только мне не мешать.
Захлопала в ладоши. Я обернулся к Регине и удивленно заметил, что та улыбается. Едва я на нее посмотрел, как улыбка пропала с ее губ, и она снова стала привычной неулыбающейся Региной. Кажется, я знаю, кто носит маленькой ведьмочке чипсы.
Протянул руку Маше, и та схватилась за нее, а потом сплела свои пальцы с моими. И мне вдруг стало так тепло. Я внутренне начал согреваться. Как никогда и ни с кем.
Пиликнул мой сотовый – пришла смска от Антонины.
«Я прислала вам уроки по языку жестов для начинающих. Если что-то будет непонятно, звоните обязательно. И не забудьте про анализы и нашу встречу завтра. Это важно. Мне нужно закончить обследование».
Да, я решил научиться говорить с ней. Я захотел ее понимать.
ГЛАВА 23
Я открыл анализ, который прислала мне Антонина, и так ни черта в нем и не понял. Там говорилось о каких-то патологиях, куча терминов, совершенно мне незнакомых, но ничего настолько важного, как говорила мне сурдолог, я там не увидел. Надо будет к ней приехать, и пусть объяснит, что за чертовщина с этими проверками… а еще я решил, что все же сделаю тест и сам. Да, я сделаю этот проклятый тест. Я пройду через это еще раз. Последняя проверка. Последний шанс себе, что мог ошибаться. Хотя это было бы из области фантастики. Но я помнил выражение глаз Ани. Помнил их, наполненные слезами и таким яростным упреком… что я начинал сомневаться в собственной адекватности и трезвости ума. Или же она была настолько хорошей актрисой, что снова смогла водить меня за нос… но я больше не мог об этом думать. Я не хотел снова в ту самую яму.
Я набрал Антонину, но она была вне зоны доступа, автоответчик ее голосом сообщил, что ей пришлось уехать в срочную поездку на несколько дней и она будет на связи, едва появится возможность. Я пожал плечами и пошел в комнату к Маше.
Она лежала животом на ковре и опять что-то рисовала. Меня заметила почти сразу, подняла голову и перевернула лист. А я ей «сказал» первую выученную наизусть фразу, чуть-чуть сбился, и пальцы запутались, но у меня получилось:
– Как дела?
Ее глаза округлились, и она… она мне улыбнулась. Мне ужасно нравилась ее улыбка, искренняя, с ямочками на щеках. Почему-то захотелось пристрелить каждого, кто ее обидит. Вот такое ощущение возникло, что я способен убить любого, кто заставит ее расплакаться.
Маша показала мне загнутый кверху палец, но тут же поникла и тяжело вздохнула. По Ане скучает. Я уселся на пол рядом с ней и щелкнул пультом от телевизора. Оказывается, и я по ней скучал. И я понятия не имел, что буду делать, когда она откроет глаза. Как-то все изменилось и перевернулось внутри. Я больше не хотел держать ее здесь насильно, но самое страшное – я боялся, что как только ее отпущу, она сразу же сбежит. Не захочет быть со мной, и я ничего не смогу с этим сделать. От этих мыслей свело желудок и вывернуло кишки. Паршивое ощущение собственного бессилия.
Повернулся к Маше и невольно усмехнулся, ноги скрестила и размахивает ими, лежа на животе. Волосы все еще в хвосты собраны с какими-то кружевными резинками. Наверное, опять не далась Регине, чтоб та ее расчесала. Вредная девчонка. Я смотрел на эти хвостики, а потом дернул ее за один из них. Она обернулась, вначале удивленная, а потом свела брови на переносице и запустила в меня подушкой. Через пару минут мы превратили ее комнату в поле боя, мы умудрились разодрать несчастные подушки, выпотрошить наполнитель, разбросать его по всей комнате. И конечно, она победила, завалила меня на пол и придавила подушкой. Глаза блестят, щеки раскраснелись. Точно пристрелю каждого паршивца, кто посмеет ее обидеть.