– Ничего, забухнет! – сказала Анна, ушла в дом и вскоре вернулась оттуда с туго набитым мешком на плече и квасной веселкой[249] в руке.
– Чего это ты, маменька, квас, что ли, затирать собралась? – спросил Веня.
– Лучше квасу, милый, будет, лучше пива, лучше браги, лучше всякого вина!
Приговаривая так, Анна насыпала из мешка в кадушку соли и начала ее размешивать веселкой. Попробовала и похвалила:
– Ох, хороша стала вода!
И Веня попробовал – не понравилось, сплюнул:
– Голая соль!
– В том-то и смак! В таком жару сладкой водой не напьешься… Пить станут – хвалить будут.
Вернувшись с пустыми ведрами, Маринка и Ольга дробно затараторили, зачерпывая воду из кадки:
– Ах, маменька, вот где пекло-то! Бомбы лопаются, ядра по земле катаются… На башне все пушки подбило. Мертвые тела везде лежат. Раненых несут, несут – нет конца! Которые и сами идут.
– Ох, Никола милостивый! Вот беда! А Павел Степаныч на кургане был?
– Крестный Хонин, слышь, на Пятом бастионе действует, – сказала Ольга.
– Сохрани его, Царица Небесная! А хороша ли ваша вода, девушки, показалась?
– Да что вода – два-то ведра. Они бы сразу две бочки выпили… Только и кричат со всех сторон: «Давай, давай!»
– Поди, Нефедову целое ведро споила?! – упрекнул Маринку брат и, подмигивая на окно, громко спросил: – А Стрёме дали напиться?
Из окна выглядывала и прислушивалась к разговору Наташа.
– Стрёма! Ох! – закричала Маринка со смехом. – Он отказался: «Умру – пить не буду. Разве что принесет мне напиться Наталья свет Андреевна! Из ее белых рук только напьюсь!» Да как сунет банник в пушку. Пушка даже захрипела! Сам черный весь! И видать, так ему пить хочется…
Ольга и Маринка рассмеялись, подхватили ведра и побежали со двора.
– Да что вы простоволосые бегаете? Повязались бы платочками, срам какой!.. – кричала вслед девушкам мать.
Вычерпанный колодец
Во двор вбежали две соседки с ведрами и коромыслами. За ними еще две. Потом сразу три. Набрав воду, матроски одна за другой шли в гору вереницей, меняя ногу, чтобы ведра не расплескались на коромыслах. Кадка опустела.
– Давай качать еще, сынок!
Анна с сыном принялись за работу и снова наполнили кадку водой. Анна опять насыпала в воду соли и размешала веселкой. У Вени ныли плечи, руки от веревки горели, на ладонях вскочили мозоли.
– Умаялся, милый? Поди отдохни, погляди, чего Наташа делает. Только руки не мочи: больнее будет… Громыхает-то как – даже уши заложило. Дым-то свет белый застит! Солнца не видно! Где-то батенька наш? Где Павел Степанович родной?
– Батенька при своем деле, Павел Степанович при своем. Мы с тобой еще пять кадушек накачаем.
– Ох, утешение ты мое! – обнимая и целуя Веню, говорила Анна. – Поди-ка Наташу утешь, небось слезами обливается… Воды на пять кадушек, пожалуй, в колодце и не хватит.
Веня тихо приоткрыл дверь и крадучись вошел в комнату. Наташа сидела за рабочим столиком и щипала корпию. Белая пухлая горка заметно выросла. Пальцы девушки проворно шевелились. По щекам Наташи скатывались крупные редкие слезинки.
Веня кинулся к сестре:
– Не плачь, Наталья! Чего ты, глупая? Стрёму жалко, а пойти к нему боишься? Идем. Я там был – ничуть не боялся. Только лихорадка. Да уж от перца прошла. Пойдем снесем Стрёме воды.
– Ведра нет, – улыбнувшись, ответила Наташа.
– А мы кувшин возьмем. Ему и довольно. Вставай, повязывайся, пойдем. Совсем не страшно! Только на всякий случай ты проглоти три зернышка перцу.
Веня нашел берестяную коробочку с перцем и сунул ее в руки Наташе.
– Только не жуй, а прямо глотай!
Наташа, смеясь, достала из коробочки одно за другим три зерна и проглотила. Девушка повязалась белым платком, утерев уголками мокрые глаза. Веня схватил с полки красный глиняный кувшин и зачерпнул им из кадушки воды.
– Мы с Натальей пойдем Стрёму поить. Она одна боится.
– Подите, родные. Поди, Наташенька! А чего ты в узле несешь?
– Да, может, его ранило – взяла ветоши да корпии на перевязку…
– Только бы не до смерти! Ступай, доченька моя милая, ступай!
Веня потянул Наташу за руку. Анна осталась во дворе одна. Ей хотелось плакать, но слез не было.
Вскоре во двор вернулись матроски с пустыми ведрами и вычерпали кадку до дна.
– Хвалят твою воду, Анна! – говорили соседки. – Там еще девушки с нижних колодцев стали воду носить. Да матросики говорят – не та вода…
– Моя вода особенная! – улыбнулась Анна, указав на мешок с солью. – Из вас бы, девушки, кто остался, а то мне одной не накачать кадушку. Хоть ты, Маремьянушка, останься.
– А что ж, и останусь, – согласилась соседка.
Женщины ушли с полными ведрами. Анна опустила бадью в колодец, закинула веревку на плечо и потащила. Маремьяна выливала воду в кадку из бадьи.
Пять раз еще наполнилась до краев кадушка водой, и мешок с солью опустел. Солнце уже склонилось к закату. Бадья в последний раз опустилась в колодец, сухо стукнулась о каменное дно и вернулась наполовину пустая.
Перевязочный пункт
Веня с Наташей свернули с Саперной дороги по взрытому боку кургана. Через несколько шагов они увидели сквозь дым старого матроса. Он лежал, опираясь на левый локоть, в спокойной и удобной позе, лицом к морю. Матрос, заметив Наташу с братом, вынул изо рта окованную медью трубочку и приветливо кивнул. Наташа остановилась в недоумении: странным и непонятным казался этот мирно отдыхающий человек в пороховом дыму при гуле канонады.
– Здравствуйте! – сказала Наташа смущенно. – Отдыхаете?
– Здравствуй, красавица! Отдыхаю. Милому несешь воды напиться? – взглянув на кувшин, спросил матрос.
– Да.
– Ну, ступай, милая, ступай: там нынче, что в сенокос, горит народ…
– А вы оттуда, дядюшка? – спросила Наташа, не отрывая глаз от важного и спокойного лица матроса.
– Угу! – заложив трубку в угол рта, ответил матрос.
Веня дернул Наташу за руку и указал на покойно вытянутую ногу матроса: около колена на земле виднелось черное пятно.
– Вас ранило, дядюшка? Что же вы сами пошли? Вас снесли бы…
– Всех не перетаскаешь: носильщиков не хватит. Думал, дойду, да вот и свалился. Прямиком шел. Рана-то пустая – кость не тронуло, – да, видно, черепок от бомбы застрял: не дает идти…
Наташа склонилась над матросом:
– Испейте, дядюшка, воды…
– А милого не обездолю? Признаться, внутри горит, как в топке пароходной.
Матрос вытер седые усы рукавом и отпил из кувшина.
– Хороша вода! – похвалил матрос. – Спасибо. Теперь ступайте, куда шли. Скажите: там-де под горкой боцман Антонов со второй вахты лежит. Когда черед дойдет, пускай придут возьмут.
– А может, дядюшка, мы вам поможем? – предложил Веня. – Вон у Наташи в узелке все есть – тряпки, корпия.
– Помочь? Что ж, и это можно, – согласился Антонов.
– Только я ничего не умею! – горестно воскликнула Наташа.
– Кто не учен – научится! А ученого учить – только портить. Ну-ка, хлопчик, стягивай правый сапог. Тяни, не бойся. Только, гляди, ногу не оторви.
Матрос сел на землю и, кривясь от боли, приподнял раненую ногу.
Веня сдернул сапог – из него на сухую траву полилась кровь.
– Ничего, девушка, не бойся крови. Видишь, какая ловкая!
Пачкая руки в крови, Наташа размотала мокрую портянку и хотела обмыть ногу из кувшина.
– Мочить не надо: кровь пойдет сильнее. Завертывай штанину. Выше, выше… Вот так, – командовал матрос, – я тебя научу. Не впервой ранило. В лазаретах всего насмотрелся. Мне хоть бы в фельдшера идти… Эх, трубка погасла! Хлопчик, вот огниво[250]. Выкресай огня.
Веня был польщен. Пока он возился с огнивом, матрос инструктировал Наташу:
– Я тебя и малой и большой хирургии научу. Не надо сразу бинтовать. Мы сначала кровь остановим. Нет у тебя каболки[251] в узелке?… Ручничок[252]? Ничего, и ручничок пригодится. Ишь ты, какая чудная работа! Сама плела?… Мастерица! Ну, перетяни ручником. Туже не можешь? Эй, хлопчик, гляди, вон палка лежит, давай ее сюда… Вставь накосо. Так. Крути…
Веня закрутил перевязку палкой.
– Теперь, дивчина, и ранку можно повязать. А может, лучше ногу напрочь отрезать, хлопчик? Ножик у тебя есть? – подмигивая Вене, спросил матрос.
Веня нащупал в кармане складной матросский нож.
– Нету у меня ножа! – ответил Веня в страхе, что матрос заставит отрезать ногу.
– Эге! Дома нож забыл? Плохой из тебя выйдет матрос. Вынь нож из моего кармана.
– Дяденька, не надо! – закричал Веня. – Не надо резать: она срастется!
– Надеешься? Ну ладно. А нож все-таки достань.
Веня сунул руку в его карман, достал нож и раскрыл. Юнга со страхом и любопытством ждал, что станет делать боцман. Охая и кряхтя, тот запустил острие ножа в зияющую рану и выковырнул из нее небольшой осколок чугуна.
– Я и говорю: черепок. Теперь, красавица, накладывай повязку.
Наташа положила на рану корпию и сделала повязку. У матроса на лице выступили капельки пота. Наташа отерла ему лицо смоченной тряпкой и поцеловала в щеку.
– Спасибо, красавица! Теперь идите, куда шли. Спасибо, дорогие мои!
– Дядюшка, лучше мы вас доведем до нашего дома. Тут недалече. Там вы отдохнете.
– А кто же твоего милого напоит? Как его звать-то?
– Туда еще сестрицы воду носят. Стрёмой его звать.
– А-а, Стрёма! Ну, Стрёме зачем вода?! Веди меня, пожалуй, до дома. Стрёма подождет, ему не к спеху! Юнга, помоги встать…
С помощью Вени и Наташи раненый поднялся, встал, опираясь на левую ногу, и обнял Веню за шею.
– Сапог возьми, – приказал Антонов, – вещь казенная.
Наташа и Веня повели матроса под руки. То прыгая на одной ноге, то пробуя опереться на раненую, он шел, охая и бранясь. Они шли медленно, часто останавливались отдыхать.
Боцман держал голову Вени, крепко зажав под мышкой, словно клюшку. Юнга задыхался. Завидев каменную ограду дома, Веня взмолился:
– Дяденька, пусти! Ты меня совсем задавил. Постой на одной ноге. А я домой сбегаю. Там кто есть – тебя и снесут.
– Беги, юнга. Видишь, повязка ослабла, кровь опять пошла.
Веня вырвался из-под руки матроса, побежал к дому, размахивая сапогом, и закричал, увидев Анну у колодца:
– Маменька, к нам раненого ведут!
– Батюшки мои! Кого? Мишу? Стрёму?
– Да нет. Боцман Антонов. Поди Наташе помоги…
Анна кинулась со двора.
Вместо одного раненого она увидела двоих: Антонова с одной стороны вела Наташа, а с другой – молодой матрос, заменивший Веню. Правая рука у матроса с засученным по локоть рукавом рубашки висела плетью, и с окровавленных пальцев, словно с весенней сосульки вода, капала алая кровь.
Дойдя до дома, оба раненых, обессилев, сели рядом на ступеньку. Антонов потрогал молодого матроса за руку. Матрос дико вскрикнул.
– Ключицу перебило. Руку отнимут. Вчистую, парень, вышел. Ну-ка, бабочки, займитесь с братишкой. Кровь надо остановить. А потом мне ногу покрепче закрутите.
– Веня, чего ты там стучишь? Поди подсоби!
Из дома слышался стук молотка.
– Сейчас, маменька, – отозвался Веня.
Юнга выскочил из дома и перепрыгнул на землю через перила крыльца. В руках у него была палка от ухвата с красным флагом: он приколотил к палке Ольгин красный платок.
Юнга воткнул флажок в расщелину каменной изгороди. Красный флаг обозначал перевязочный пункт.
Казенная фура
К вечеру канонада стихла. Только изредка то там, то здесь тявкали пушки, словно перекликались. В слободке лаяли псы. До сумерек мимо дома Могученко тянулись, напоминая усталых странников, легкораненые. Тяжелораненых несли другой дорогой в госпиталь. Увидев красный флаг, некоторые раненые заходили в дом. Около раненых хлопотала Анна с тремя дочерьми. Они потратили на перевязки всю чистую ветошь и часть новых холстов. Командовал и учил, что делать, боцман Антонов. Корпия, нащипанная из казенной ветоши по заказу госпиталя, кончилась.
После перевязки раненые благодарили хозяйку и девушек и уходили. Но в доме осталось еще несколько раненых – те, кто, обессилев, не мог стоять на ногах. Их накопилось, считая и боцмана Антонова, семь человек. Они лежали на голом полу, запятнанном кровью, смешанной с землей, нанесенной на сапогах. К полу липли ноги.
Девушки устали и, сидя на крылечке, думали каждая о своем. Ольга про себя бранила Тараса Мокроусенко: в такой день – и не показался! Сидит, должно быть, в своей хате под горой и в ус себе не дует. Маринка, улыбаясь и хмурясь, вспоминала, как мичман Нефедов, когда она предложила ему напиться, выхватил у нее из рук ведро и вылил на пушку, словно купая коня, и ласково похлопал разогретое орудие рукой по стволу. Всё кругом на кургане было черно от копоти: люди, их одежда; станки пушек казались сделанными из мореного дуба. Но тела бронзовых орудий сверкали, а чугунных – лоснились: копоть не приставала к накаленному металлу.
Анна не знала, куда девать раненых, и сердилась на боцмана. Он сидел за столом, как будто забыв о своей раненой ноге, и не отказывался, когда хозяйка ему предлагала «выкушать еще одну чашку чаю». Он выпил уже шесть и, как сообразил Веня, рассчитывал выпить еще четыре: об этом можно было догадаться по тому, что, взяв из сахарницы кусок рафинаду, Антонов аккуратно расколол кусок своим ножом на десять равных кубиков и с каждым кубиком выпивал одну чашку.
«Ишь расположился! – ворчала про себя Анна. – Все тело болит – а как лечь спать? В доме чуть не десяток чужих мужиков и шагать приходится через ноги. Грязи натаскали! И колодец пустой – полы нечем помыть».
Наташа, видя, что мать сердита, упрекала себя за то, что привела первого раненого в дом. Слова боцмана, что Стрёме воды не нужно, не выходили у Наташи из головы: наверное, он видел Стрёму убитым! И Ольга с Маринкой видели на батарее Панфилова, Нефедова, брата Мишу, а о Стрёме ни слова. Спросить же о нем Наташа не решалась – вдруг скажут: «Да, Стрёму убило»…
Девушка залилась слезами, выбежала во двор и кинулась к колодцу. Рыдая, она склонилась над камнями. Веня последовал за сестрицей, обнял ее и старался утешить.
– Слезами колодец наливаешь? Давай-ка поглядим, сколько ты накапала.
Юнга осторожно опустил бадью, тормозя блок, чтобы, ударившись о каменное дно, она не разбилась. Бадья шлепнулась в воду.
– Ай да Наташа! – похвалил сестру Веня. – Плачь еще.
Веня вытащил бадью и хотел нести воду домой.
– А то маменька все на полы поглядывает…
– Веня, погоди, – остановила брата Наташа. – Поди сбегай на бастион – погляди, там Стрёма или нет, а воду я сама маменьке снесу.
Поднялся месяц. Дым растворился в прохладе вечера. Мимо дома шли в гору проворным деловым шагом музыканты морского оркестра.
Веня согласился на просьбу Наташи и припустился за музыкантами. Вслед за оркестром к дому Могученко подъехала фура, запряженная двумя верблюдами.
Погонщик верблюдов, фурштатский[253] солдат, сказал что-то верблюдам. Они остановились. Из фуры вылез Мокроусенко и вошел в дом.
Приоткрыв дверь, он громко возгласил:
– А нет ли у вас, добрые люди, поклажи для чумакив[254]?
Увидев раненых на полу, шлюпочный мастер сконфузился и смолк.
– Вот он! – радостно воскликнула Ольга. – Все меня задразнили: «А где же твой Тарас, куда спрятался?» – а он и явился, когда надо.
– Здравствуй, любезный Тарас Григорьич. Вот уж кстати-то! Да как же догадался ты? – радовалась Анна. – Гляди, какая у нас беда…
– Да как же мне не догадаться, любезнейшая Анна Степановна! Целый день с фурштатами возил всякое на батареи: порох, бомбы, а потом еще приказали брусья возить. И все одна у меня думка: вам помочь, любезнейшая Анна Степановна. Оно конечно, фура казенная, да один раз можно. Ох, велика гроза пришла, сколько хат пошарпала[255], а ваша хата чистенькая стоит! А все же… Завтра совсем будет погано!