Днем я очень часто думаю о маме, я этого даже не замечаю, но когда идешь по улице, ты не один, в классе ты тоже не один, на самом деле человек почти никогда не остается один, даже лежа в кровати, потому что лежать одному в кровати — это так полагается, а вот когда ты сидишь один-одинешенек на верхней ступеньке, ты оказываешься так жутко одинок, что невольно вспоминаешь других очень остро, и от этого становится плохо.
Ух, как я нервничал.
Я боялся, что тетя Фи скажет: «Мальчик останется здесь».
Я хотел к Звану. Я хотел к Бет.
Но мне запросто не разрешит мама. Мама постоянно видит меня насквозь. Я не знаю, что именно она видит, но она ничего не упускает. Теперь, когда она умерла, она следит за мной дни напролет, где бы я ни находился. Раньше было не так, раньше, пока я сидел в школе или ходил по городу, она находилась просто в другом месте.
И мама все время что-то говорит — у меня в голове, вы же понимаете.
Разумеется, она точно так же говорит в голове у папы.
Он иногда поднимает на меня глаза, и я понимаю, что это она сказала: «Ты слишком многое ему позволяешь, устрой ему нагоняй, даже если он будет есть ногами, ты ничего не скажешь».
Но сейчас маме было меня жалко.
«Том, сыночек, — говорила она мне сейчас, — тебе там, на Ветерингсханс, не место, там живут солидные порядочные люди, они собьются с привычного ритма жизни от такого шалуна в доме. Я не хочу, чтобы мне было перед ними стыдно за тебя. Оставайся у Фи, не переживай из-за ее дурацкой ноги — с тобой же ведь тоже вечно что-то случается. И чур не плакать. Когда ты плачешь, я над тобой смеюсь, ты же знаешь».
В общем, мама занудствовала. Но я ей не возражал. Я ей никогда не возражал, когда она разговаривала у меня в голове, мы так условились.
Я чуть не чокнулся.
Ну пожалуйста, мама, думал я, вконец одурев от сидения в одиночестве, разреши мне переехать к Звану с Бет! Я не буду безобразничать со Званом, я буду хорошо вести себя с Бет, я не буду рассказывать дурацких историй тете, я буду все время думать о тебе — но это я и так делаю, для этого не надо прилагать усилий.
Из гостиной донесся смех.
Мне было уже наплевать.
Улица Ван Вау не слишком длинная, но пока мы по ней тащились вместе с тетей Звана, она казалась мне самой длинной улицей на свете.
Я нес набитую моими вещами сумку, так что не мог Держать тетю Звана за руку.
Она обхватила меня за плечи.
— А то упаду, — сказала она.
Вообще-то я был слишком возбужден для такой неспешной ходьбы. Мне хотелось бежать во весь опор и катиться по всем ледяным дорожкам, хотелось орать, чтобы все слышали, что я переезжаю к Звану с Бет.
— Ты всегда так много выдумываешь? — с улыбкой спросила тетя Звана.
— Кто это вам сказал? — ответил я сердито.
— Может быть, сам догадаешься?
Я ничего не ответил, это был глупый вопрос.
— Какая глупость, — сказала тетя Звана.
Я кивнул. Она угадала мои мысли. Лучше бы не угадывала, подумал я.
— Какая глупость с моей стороны, — продолжала она. — Зря я заговорила о твоих выдумках. Теперь ты будешь бояться рассказывать мне что бы то ни было.
Мы спокойно перешли через дорогу на перекрестке с Сейнтюрбан.
— Я буду помогать мыть посуду.
— Тебе сначала надо самому помыться. Примешь ванну, а потом переоденешься в чистую одежду Звана.
— Ты любишь аккуратных мальчиков, да ведь?
— Кто-кто?
— Ты… то есть да, я же должен говорить «вы»! А сколько дней мне можно у вас пожить?
— Посмотрим, как сложится.
— Если я завтра или послезавтра вам ужасно надоем, — спросил я, — то вы отправите меня обратно к тете Фи?
Тетя Звана рассмеялась.
— Простите, — сказал я. — Пардон.
— Не смеши меня, а то я упаду!
— У меня носки все в дырках.
[11].Я присвистнул.
— Ого, — сказал я, — в гимназии учиться трудно! Мой папа тоже кончал Барлеуса — давным-давно, он очень старый, я у него поздний ребенок. Ученикам там ставят оценки не выше восьми баллов из десяти, потому что считается, что на десять баллов знает Господь Бог, на девять баллов — учитель, а для ученика восемь — это самое большее. А ты в каком классе учишься?
— Я с этого года перешла во вторую ступень, — сказала Бет, — и никогда не получала больше семи баллов.
— И когда ты, милая моя, получала в последний раз оценку? — спросила тетя Йос.
— В ноябре.
— В гимназии думают, что у тебя каждый день приступы астмы. А у тебя вообще нет астмы.
— У меня часто бессонница, и тогда мне тяжело дышать, так что это вполне можно считать астмой.
— Знаешь, насчет болезней лучше не врать.
Бет смотрела на свои длинные пальцы ног.
— Послезавтра, — пробормотала она едва слышно.
— Завтра будет готовить мефрау Вис, — сказала тетя Йос. — Она приготовит еду на три дня и поприбирает в доме — не слишком долго, ведь у нее вены.
— А что она собирается готовить? — спросил я.
Они посмотрели на меня. Все трое. И долго смотрели, не отвечая, — по-моему, дико глупо с их стороны; я так разнервничался, что мне захотелось спрятаться под ковер.
— Какое это имеет значение, Томас? — спросила через некоторое время тетя Йос. — Если тебе покажется невкусно, то просто не ешь.
— Прежде чем садиться за стол, надо мыть руки, — сказала мне Бет. — А тебе, возможно, и лицо.
— Я теперь очень чистый.
— Я никогда не видела, чтобы в ванне была такая грязная вода, — сказала Бет.
— Значит, вся эта грязь с меня смылась.
Бет немного рассердилась.
— Послушай, Бет, — сказала тетя Йос, — не говори такого при Томасе. Он хороший мальчик, немного неаккуратный, хотя в этом ему можно и позавидовать. А вода в ванне после мытья должна быть грязной. Мне вот всегда очень обидно вылезать из ванны с совершенно чистой водой. Какая у меня скучная жизнь, думаю я тогда.
Бет приподняла большие пальцы ног, а все остальные остались на месте.
— Ого, — сказал я, — а я так не умею. Меня пальцы ног так не слушаются.
Бет испугалась и прикрыла ноги руками.
Я перевел взгляд с Бет на тетю Йос, с тети Йос на Бет, а потом посмотрел на Звана. Рад ли он, что я у них живу?
Зван заметил, что я смотрю на него. Поднял голову и подмигнул мне.
— Клево, что ты у нас живешь.
— Клево, — повторила Бет, поморщившись. — Ты сам не заметишь, как станешь таким же уличным мальчишкой, как Томас.
Я только сейчас заметил, что Бет без очков, глаза ее казались от этого маленькими, как у китаяночки, хотя китаянок я видел только на картинках. Я в нее втюхался уже по уши — но она не могла этого заметить по мне, потому что я тоже поморщился.
Мы со Званом стояли рядом в большой комнате на верхнем этаже и чувствовали себя довольно-таки неловко. Здесь не было печки, а на стенах не висели картины. Я дрожал от холода. Высокий торшер на деревянной ножке с завитушками и с абажуром из желтой блестящей материи слабо освещал комнату. В темном шкафу рядом с гигантской кроватью можно было встать во весь рост. Приятнее всего выглядели две большие подушки на кровати, сиявшие белизной.
Я подошел к окну, приоткрыл занавеску.
— Выключи-ка свет, Зван, — сказал я.
Зван выключил торшер.
Через стекло между двумя ледяными узорами я смотрел на свой собственный дом, на его темные окна. В мягком свете горящих фонарей мой дом выглядел очень красиво.
Зван подошел и встал рядом.
— Ты думаешь о маме? — спросил он.
— Нет, — сказал я, — с какой стати?
— Но я же имею право спросить?
— Нет, не имеешь.
— Прости.
— Вот было бы странно, — тихо сказал я.
— Что?
— Если бы я увидел сам себя в окне моего дома.
— Это было бы очень-очень странно, — сказал Зван, — потому что ты не можешь стоять одновременно и тут, и там. Ты балаболка, да?
— Мне наплевать, что ты считаешь меня балаболкой, — сказал я. — Я имею право думать, о чем хочу.
— Разумеется, — согласился Зван, — можешь думать о чем хочешь.
Зван помахал рукой дому на канале Лейнбан.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Я вижу тебя там в окне. И машу тебе.
Я хотел двинуть ему в бок, но он вовремя увернулся, прыгнул на большую кровать и в тот же миг залез под одеяло.
— Давай быстренько, — сказал Зван, — это отличная кровать. И у нас у каждого по грелке. Бет предусмотрела все.
— Пойду скажу ей спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Бет, — громко сказал я у закрытой двери ее комнаты.
— Не входи! — крикнула мне в ответ Бет. — Сначала надо постучаться. И тогда еще нельзя входить. Можешь войти только после того, как я скажу тебе «входи».
Я нажал на ручку двери.
— Нет! — заорала она.
— Но ты же сказала «входи».
— Ну ты и хитрец! Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — повторил я.
По дороге в большую спальню я думал о Бет.
Как знать, может быть, она на свой манер тоже была ко мне неравнодушна. Иначе почему она так резко на меня реагировала?
Я залез в кровать и страшно испугался из-за горячей грелки.