Конец формы
Э.Дубровский. Задание
Эта повесть написана на основании книг, документов и газетных
сообщений, рассказывающих об участии ребят Ленинградской области в борьбе с
фашистскими захватчиками в 1941--1943 годах.
Многие юные герои хорошо известны, они награждены орденами и медалями,
многие из них здравствуют и поныне. Например, Евгений Кухаренко, бывший
отважный партизанский связной. Это он, уничтожив гранатой засаду врагов, со
второй гранатой в руке добрался до партизанского штаба, переплыв несколько
речек. Другие -- как Леша Суханов и Паша Губарев -- погибли.
А сколько юных героев остались неизвестными! В первую очередь это бойцы
"невидимого фронта", те мальчики и девочки, которые помогали нашим
разведчикам. А у разведчиков такая работа, что о них не говорят при жизни и
далеко не все можно сказать после смерти. Да и документальные материалы о
них неполны и отрывочны.
В этой книге мы рассказали историю двух таких разведчиков, погибших, но
выполнивших задание Родины. Мы попытались представить не только что они
делали, но и что думали, что чувствовали, как они жили день за днем. Мы
считали бы свою задачу выполненной, если, прочитав эту книжку, новые отряды
красных следопытов вышли бы в поход за материалами о неизвестных юных героях
своих областей.
Гл. квартира фюрера
7.Х.41 г.
С-123
Верховное главнокомандование вооруженных сил
No 44
1675/41 секр. канц. нач. штаба (отд. Л/1 опер.)
ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ АРМИИ
(опер. отдел)
* * *
Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна
быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником...
О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего
человека, сообщило само русское радио.
Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения
поодиночке для эвакуации во внутренние районы России, следует только
приветствовать. И для всех, других городов должно действовать правило, что
перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским
огнем и воздушными налетами, а население обращено в бегство.
Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских
городов от огня, точно так же нельзя кормить их население за счет германской
родины.
Хаос в России станет тем больше, а наше управление и использование
оккупированных территорий тем легче, чем больше население Советской России
будет бежать во внутренние области России.
Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.
По поручению начальника штаба верховного командования вооруженными
силами -- Йодль.
Этот документ был подписан в октябре 1941 года, то есть уже после того,
как германские армии группы "Север" пытались взять Ленинград штурмом, но
были остановлены частями Северо-Западного фронта, прижавшимися спиной к
самым окраинам города.
Они были остановлены, и в двадцатых числах сентября 1941 года наша
разведка обнаружила, что противник начал строить землянки и бункера,
готовясь к зиме и долгой осаде.
Город был отрезан от страны, от баз снабжения продуктами, топливом и
боеприпасами.
Фашисты отказались от штурма, полагая, что город, который ежедневно
подвергается обстрелу из гигантских орудий, бомбежкам, спалившим еще в
первые дни осады крупные продовольственные склады, да еще под ударами лютой
зимы 1941 года, -- что этот город обречен. Голод выкосит большую часть
жителей, остальное довершит страх, моральное падение...
Кончалась зима. Город жил. Его заваленные снегом улицы были покрыты
трупами, люди двигались медленно, как во сне, но работали заводы, а по радио
звучали голоса поэтов и певцов, выходили литературные журналы, давал
спектакли Театр музыкальной комедии.
Прошло лето, началась осень -- целый год блокады! Город жил.
И тогда фашистское командование начало стягивать к Ленинграду свежие
силы. Из Крыма была переброшена 11-я армия генерал-фельдмаршала Манштейна.
Готовился штурм Ленинграда.
Но в конце августа наши войска Ленинградского и Волховского фронтов
начали неожиданное наступление сразу на нескольких направлениях. В ходе
яростных боев в течение сентября 1942 года 11-я армия Манштейна была
перемолота, и ни о каком штурме Ленинграда не могло уже идти и речи.
Снова наступило затишье.
1
Лешка жалел, что будет учиться в пятом классе, а не в четвертом. У
малышей уже занятия начались, а в старших классах -- только с пятнадцатого
октября. В школе же кормят три раза в день.
А Лешке до пятнадцатого октября ждать и ждать.
Если бы он не пошел сразу во второй класс, сейчас бы как раз ходил в
четвертый. Мама с папой тогда гордились, что он еще до школы научился читать
и считал запросто до тысячи. Конечно, никто не знал, что так получится...
Теперь читать нечего, все книги сожгли зимой. Но дел хватает.
Лешка сидел у окна и менял у рогатки резинку. Обе полоски надорвались у
рогатульки, где были перевязаны нитками, и могли порваться в самый нужный
момент. Поэтому он ставил новые полоски из отличной резины -- у него еще
оставался запас от маминого противогаза.
Лешка работал неторопливо и осторожно -- рогатка должна быть надежна.
Целый год он мечтал встретить в городе синицу. Воробьев не было, на ворону
рассчитывать не приходилось, а вот синицы, говорят, залетают. Только трудно
попасть в нее...
Начался обстрел, грохнуло где-то кварталов за пять. Лешка посмотрел на
ходики: минута в минуту начался. Каждый день в одно и то же время фашисты
начинали стрельбу по городу из тяжелых орудий.
Ходики Лешке подарил папа давно, до войны и до школы. Они были не
собраны: детали, колесики, гирька и длинная цепочка -- все это лежало в
картонной коробке. Вместе с папой они собрали все по инструкции.
Потом папа вбил гвоздь в стену -- он был высокий и мог вбить, не
вставая на табуретку, со стрекотом подтянул гирьку, толкнул маятник, и
ходики застучали.
-- Ну вот, твое время пошло, -- сказал папа, -- вырастешь, получишь
паспорт -- будут тебе наручные часы. А пока -- эти.
Первое время Лешка все бегал к ходикам, когда по радио говорили,
который час. Как-то не верилось, что из таких несерьезных штучек собрались
часы и показывают настоящее время. Но ходики шли удивительно точно.
Подряд разорвались еще два 220-миллиметровых снаряда: один недалеко, а
другой подальше, наверно на Охте.
Что-то Верка не идет... Из дома сегодня все жильцы пошли разбирать
старые дома. Каждому надо собрать и сдать четыре кубометра дров, тогда два
кубометра дадут на руки. А на чем их тащить? Конечно, если от
домоуправления, то близко. Но сестра говорит, что еще не скоро четыре
наберет, трудно этот дом разбирать, потому что он крепкий.
Лешка отложил рогатку, не доделав. Захотелось посмотреть, сколько это
-- два кубометра. Два метра на два это четыре квадратных, и один в высоту. А
можно проще: потолки у них четыре метра, значит, от угла на полу отложить по
метру и до потолка -- получится толстый столб! Ого, жить можно. Здесь и
сложим, чтобы до печурки далеко не носить.
Кстати, не затопить ли печурку? Вода согреется к Веркиному приходу, и
останется только пшено засыпать...
Дом вздрогнул от близкого взрыва.
Лешка отнес кастрюльку с водой в комнату и осторожно, стараясь не
расплескать, поставил на печурку. Не успел он зажечь растопку из щепочек и
кусков обоев, как пришла Верка.
2
Сестра сильно устала: дорогой она почти бежала и на третий этаж
поднялась одним духом. Хоть они с Лешкой все лето работали в подсобном
хозяйстве на овощах, где еды было вдоволь, но стоило пожить несколько дней в
городе -- с беготней на завод, да еще на дрова, -- и куда девалась вся
летняя сила!
-- За хлебом ходил? -- отдышавшись, спросила она.
-- Не привозили еще, -- сказал Лешка. -- А ты чего такая?
-- Будешь такая! Жиры дают на сентябрьскую карточку!
-- Ну да?! А какие?
-- Не знаю, выдавать не начали, а очередь на улице стоит.
-- И я с тобой пойду.
-- Да там долго. -- Она торопливо складывала в сумку банку, бутылку,
клеенчатый мешочек: мало ли что могут дать. -- Ты начинай варить!
Вера достала из фанерного ящика два зеленых капустных листа.
-- Порежешь, положи. Как закипит, всыпь пшена-- ту рюмку, с ободком.
Горкой не насыпай, вровень. Долго не кипяти, ставь в подушки, а то с этими
дровами неизвестно еще, что будет. Давай карточки!
Карточки они хранили на себе. Это мама пришила всем холщовые карманы на
изнанке одежды. У Лешки карман застегивался на большую белую пуговицу. Вера
всегда настораживалась, когда Лешка лез за пазуху и начинал возиться с этой
пуговицей. Парень большой, но все-таки еще очень несобранный. А ну как
потерял? Иногда она замечала, что когда он расстегивает куртку, чтобы
достать карточку, то пугается. Наверно, тоже думает: а вдруг нету? Вот и
сейчас -- ручонку засунул, а глаза застыли. И его такого и жалко до слез, и
злость берет...
-- Хлебную тоже давай, может, подвезут, пока стою.
-- А вдруг растительного масла дадут? -- глаза у Лешки широко
раскрылись.
-- Ну ты нафантазируешь! -- Вера засмеялась. Она взяла у него две
карточки, серую и коричневую, уступчато вырезанные, похрустывающие. От этих
бумаг, расчерченных на дни и декады, от мелко напечатанных слов "хлеб",
"жиры", "мясо", "сахар и конд. изд." возникало ощущение надежной
уверенности. В руке лежала еда. Много будущей еды. Такого ощущения не давали
деньги, хотя новенькие они тоже хрустели.
Сестра спрятала карточки в карман и, помахивая сумкой, пошла к двери. И
тут обернулась.
-- Сварится, а меня нет -- поешь, если не дотерпишь.
-- А жиры туда не будем класть?
-- Положим, положим.
-- Я дотерплю!
-- Ну смотри, -- она подмигнула ему и вышла.
3
Прежде всего Лешка проверил крупу. С утра ему казалось, что в банке ее
больше половины, пальца на два от края... Посмотрел. Крупы было на два
пальца от дна.
Варить надо было начинать минут через сорок, чтобы не остыло к приходу
Верки. И он стал доканчивать рогатку.
Опять грохнуло близко, слышно было, как по крыше дома напротив глухо
простучали осколки.
Лешка вспоминал, что он ел этим летом. Вот это была еда! Уже с весны
стало легче. Появилась трава, ее зеленые ниточки можно было выбирать из
пучков прошлогодней травы часами, не торопясь. Потом пошли листья. Потом
одуванчики. Но по-настоящему стали есть, когда они с Веркой пришли в
подсобное хозяйство работать на грядках. Тут пошла редиска, свекольник! Это
была и еда и витамины. Хвойный отвар, который удавалось зимой достать в
столовой, вспоминался теперь с отвращением. Ну а потом... Картошка! Капуста!
Лешка зажмурился от воспоминаний.
-- Ле-ша! Ле-еша-а!..
Лешка выглянул в окно. Во дворе, у подворотни, стояла дворничиха тетя
Маша, она была в черной железнодорожной шинели, которую не снимала, кажется,
даже летом.
Тетя Маша подняла руку и медленно поманила его ладонью.
-- Чего? -- спросил Лешка.
Не ответив, она опять поманила его и ушла в подворотню. Лешка спустился
во двор и вышел на улицу. Тетя Маша шла в ту сторону, где магазин, и не
оборачивалась. Он догнал ее уже за углом.
Улица была затянута пылью как дымом. Половину углового дома срезал
снаряд, обломки засыпали проезжую часть. Черная "эмка", видимо отброшенная
волной, стояла, уткнувшись передним крылом в стену дома. Какой-то человек в
сером брезентовом плаще, всунувшись в открытую дверцу машины, что-то делал
там, изредка повторяя:
-- Михеич... Михеич!..
У развалин уже появились люди. Лешка все это видел отчетливо и сразу.
Обычная картина. От пыли саднит глаза, и запах как на чердаке.
Тетя Маша обошла машину, прошла до первых обломков, обернулась и
посмотрела на Лешку.
И тогда он понял, зачем она привела его сюда, и вдруг стал легким и
пустым, как во сне, когда падаешь в темноту.
Он увидел то, что привык часто видеть на улицах. Видеть и ке
отворачиваться. Тем более когда этого совсем немного. Кусок материи в пыли
был знакомой расцветки...
Лешка прислонился к стене спиной. Стена казалась горячей.
-- Домой иди! -- громко сказала тетя Маша. -- Я зайду потом.
Лешка разлепил губы и тонким, обрывающимся голосом сказал:
-- А там... карточки есть?
Тетя Маша с испугом взглянула на него, нагнулась, но сразу выпрямилась
и махнула рукой:
-- Где тут... Господи, когда же это кончится!
Уже начали убирать обломки. Ветер продул из улицы пыль. Приехала
полуторка с людьми. Стало шумно. Лешка не сразу понял, чего от него хочет
человек в сером плаще.
-- Телефон где? Идем, покажешь, где тут позвонить можно.
Человек взял его за руку.
-- Куда вы его? -- спросила тетя Маша.
-- Мне позвонить.
-- А в домоуправлении! Идемте покажу.
Человек отпустил Лешкину руку, но Лешка продолжал идти за ними. Пришли
в домоуправление, телефон висел в коридоре. Горела пыльная лампочка. Человек
стал звонить, тетя Маша вошла в темную каморку, а Лешка опять прислонился к
стене. Тетя Маша, погремев в каморке, вытащила две лопаты. Человек стучал по
рычажку -- все время было занято.
-- Быстрей дойти... -- Он повесил трубку и стал закуривать.
-- Эх, малой, малой... -- тетя Маша смотрела на Лешку. -- Вот что с ним
делать? Сестру убило, а карточки все... там.
-- Один? -- Человек мельком взглянул на Лешку.
-- Один! Мать зимой померла, -- заторопилась тетя Маша. -- Отец без
вести... Должны же быть приемные дома!
-- Дома есть... -- Человек опять посмотрел на Лешку и снова стал
звонить. -- Теперь -- никого! Что за черт!..
Он застегнул плащ, пошел было к двери, но остановился.
-- Что, и родственников нет?
-- Может, есть у тебя кто? -- наклонилась к Лешке тетя Маша.
Лешка проглотил слюну и качнул головой. Человек в плаще посмотрел на
тетю Машу, потом на часы, подумал немного, вздохнул.
-- Ну, идем, парень. Попробую тебя пристроить.
-- А квартира как же? -- забеспокоилась тетя Маша.
-- Это потом уладят.
Человек в плаще -- он был еще не старый, лет тридцати -- сел за руль
"эмки" с безнадежным видом, но машина легко завелась, и он даже головой
покачал:
-- Смотри пожалуйста!.. Ну, садись сюда. Лешка сел рядом с ним. На
заднем сиденье лежал
кто-то.
-- Да-а, -- сказал человек, -- был хороший шофер Михеич и вот... Как
тебя зовут?
-- Леша.
-- Леша... Ну а я Сергей.
Пока задним ходом выезжали из улицы на перекресток, Лешка видел людей,
неторопливо разбирающих обломки.
Ехали долго. Сергей всю дорогу молчал. Приехали к какому-то зданию,
Сергей ушел.
-- - Посиди, -- сказал он.
Скоро вышли люди с носилками и забрали Михеича. Через час вернулся