-- Из деревни выедете на телеге, скажете -- на вызов. Только быстрей.
-- Сергуня обернулся к Лешке. -- Пашка где?
-- В школе сидит.
-- А, черт!.. У вас когда встреча?
-- Как стемнеет.
Сергей посмотрел в окно и сказал ветеринару:
-- Доезжайте до моста, остановитесь и чините колесо. Ждите Павла, с ним
уйдете к партизанам. Если к десяти вечера его не будет, поезжайте на кордон,
к Самохину. Я буду там.
-- У немцев посты стоят вокруг деревни, -- сказал Гаврин.
-- Сейчас они вас пропустят, пока нет тревоги. Поторопитесь!
-- Эх-хе-хе!.. -- Гаврин сокрушенно покачал головой и развел руками. --
Ну, прощайте тогда... Будь она неладна!
Он ушел.
-- Леша, -- Сергуня взял его за плечи, -- мы временно расстаемся.
-- Почему?!
-- Слушай внимательно. Сейчас пойдешь к школе и будешь ждать Пашку в
том месте, где условились. Пусть он доберется до моста, найдет Гаврина и
доведет его к партизанам. Женька говорил, что тропой у реки пройти можно,
постов нет. Я тоже там пойду. Потом проберешься к Жене в сарай и дождешься
его. По той же тропе уйдете из деревни и придете к Самохину. Мне надо
узнать, с кем встретится Краузе. Завтра, если их не хватятся, Пашка с
Женькой в деревню вернутся. А мне надо будет поговорить с Житухиным.
-- А к партизанам мы не пойдем?
-- Потом пойдем. В общем, там разберемся, когда встретимся.
-- А если Пашка документы вытащит?
-- Да ничего он не найдет! -- Сергей задумался. -- Но если он
что-нибудь достанет, пусть передаст тебе, а сам выберется из школы и делает,
как я сказал. Документы передашь Жене -- пусть он с ними прямо идет к
партизанам. На всякий случай: вместе с документами пусть Никитич передаст на
Большую землю: "Карточки агентов осветлены. Игнатий". Но это маловероятно. В
любом случае придешь ко мне на кордон.
Они были уже во дворе, у забора.
-- Так, что еще?.. Кажется, все. Будь очень осторожен, Леша, помни все,
чему тебя учили, и не торопись. Ты -- разведчик, будь внимателен и не бойся.
-- Оружие брать?
-- Нет времени. Ничего, все будет нормально. Ну! Сергей прижал к себе
Лешку, поцеловал его и подтолкнул к забору.
-- А может, Матвей здесь от партизан, в разведке? -- спросил Лешка.
-- А если нет? Иди, Леша, до встречи.
В темноте Лешка не видел его лица, но почувствовал, что Сергей
улыбнулся. Лешка перелез через забор, но, прежде чем войти в густой
кустарник, обернулся. Он увидел, как мелькнула над забором бесшумная тень,
потом слабо треснул сучок, и стало тихо.
24
Пашка действительно весь день просидел в школе. Сначала топил печи,
потом слонялся без дела, сидел у Житухина. Играли в карты -- в дурачка.
Житухин шепотом сказал, что есть еще задание на карточки для десяти
человек и что он их отпечатает, как договорились. Житухин громко шептал, и
глаза у него горели азартом.
-- Передай, -- шептал он, -- что я теперь основной фон усиливаю, он
через несколько дней потемнеет, а печать выцветет. Это будет исключительно
заметно!
-- Ладно, вечером передам, -- сказал Пашка. Он ждал своего часа, был
вял и неразговорчив.
Когда стемнело и пришло время топить вторично, Пашка оживился. Он зашел
в комнату Краузе, чтобы растопить печь, но майор одевался и выгнал его.
Пашка растапливал вторую печку в коридоре, когда Краузе прошел мимо него.
Майор был в теплой куртке и меховой шапке.
Обер-лейтенант Курт последние дни из кожи вон лез, чтобы выслужиться
перед майором. Он работал и вечерами, все время попадался майору на глаза с
озабоченным видом и какими-то бумажками в руках. Сейчас он проводил майора
до двери, услужливо распахнул ее. Майор брезгливо поблагодарил.
Обер-лейтенант ушел в свою канцелярию, а Пашка подождал немного и с
ведром и совком в руках пошел в кабинет майора. По коридору, заложив руки за
спину, прохаживался дежурный унтер-офицер с большой кобурой на поясе. Пашка
деловито открыл дверь в кабинет, вошел. Было темно, он зажег керосиновый
фонарь и поставил его на пол. Дрова и растопка были сложены загодя на
железном листе у печки. Пашка стал выгребать золу в ведро. Выгреб до
половины и прислушался. Шаги были далеко, в той стороне коридора.
Пашка бесшумно метнулся к коробкам, торопливо открыл верхнюю. В ней
рядами лежали тушки синиц. Пашка подцепил ватную подстилку, отогнул ее --
ноготь скребнул по картонному дну, Пашка и так вертел коробку, и сяк, пока
догадался смерить ее глубину. Сверху палец уходил в нее до половины. А когда
приложил палец снаружи, то сразу увидел: коробка была толстой, почти на всю
длину пальца. Значит, двойное дно.
Шаги дежурного были уже у самой двери, Пашка прикрыл коробку и бросился
к печке. Стал догребать золу. Дверь открылась, дежурный посмотрел на Пашку,
обвел глазами комнату и закрыл дверь.
Шаги стали удаляться -- Пашка снова был у коробок. Он достал из кармана
короткий сапожный нож и резанул внутри вдоль стенки коробки. Торопясь,
отогнул картонное дно и просунул палец...
Есть! Он выдрал дно, тушки посыпались на стеллаж. Под верхним дном
лежали стопки бумаг. Бросились в глаза фотокарточки, как на документах. Он
зы-греб бумаги и стал вскрывать вторую коробку, потом третью. Документы были
во всех! Особенно много в четвертой. Возясь с шестой коробкой, он услышал в
глубине школы четкие шаги обер-лейтенанта. *· Пашка сгреб тушки,
вывалил их кое-как в коробки, закрыл и наспех поставил друг на друга.
Шаги были уже рядом! С охапкой бумаг в руках он добежал до печки. Шаги
остановились, Курт что-то коротко сказал и взялся за ручку. Пашка сунул весь
ворох бумаг в топку, как можно дальше.
Обер-лейтенант вошел и посмотрел на Пашку, который сидел на корточках и
засовывал в печку щепки. Обер что-то недовольно пробурчал и подошел к шкафу.
Стал перебирать в нем папки.
Пашка не мог дольше тянуть, надо было разжигать.
Страха не было, был азарт. Так бывало раньше, в драках против двоих или
троих. Его охватывала холодная ярость -- он лез на кулаки, бил зло и
побеждал.
Обер, насвистывая, листал бумажки. Пашка зажег спичку и поджег кусок
бересты. Потрескивая, занялся огонь. Пашка стал раздвигать щепки, чтобы не
слишком разгорелось.
Обер пошел к двери, не закрыв шкафа. В руках у него была какая-то
папка. Он опять недовольно посмотрел на Пашку и вышел, оставив дверь в
коридор открытой.
Пашка протянул руку над огнем и стал вытаскивать документы. Огонь лизал
руку, но Пашка вытащил все бумажки и всунул их в ведро. Зола просыпалась на
пол. Наспех он разровнял золу в ведре, чтобы закрыла бумаги.
Обер уже возвращался, и Пашка торопливо насовал в печку дрова. Курт
вошел, и Пашка кряхтя поднялся. Фашист показал ему на просыпанную золу и
что-то сказал, видно, сердился.
-- Сейчас, не все сразу, -- спокойно сказал Пашка и показал на полное
ведро, -- вынесу вот...
Он вышел во двор и прошел за уборную, к забору.
-- Эй!..
-- Я тут! -- прошептал Лешкин голос.
-- На, бери! -- Пашка стал просовывать бумаги в щель между досками. --
Там еще есть, сейчас схожу.
-- Сергуня велел тебе к мосту идти, там Гаврин ждет. По тропе у реки
постов нет. Гаврина к партизанам отведешь.
-- Куда идти?! Я еще дело не сделал!
-- Это приказ! -- звенящим шепотом сказал Лешка. -- Уходи немедленно.
-- Ладно, -- засмеялся Пашка, -- наконец воевать будем!
Он еще хотел спросить, где они встретятся, но Лешка уже пробирался
кустарником. Пашка был раздет, пришлось вернуться в школу за ватником.
Дежурный не обратил на него внимания. Пашка оделся, вышел во двор и спокойно
прошел мимо часового в воротах.
Лешка, засунув документы на грудь под рубашку, спустился в заросший
жимолостью овражек, прошел по нему подальше и только там выбрался наверх, в
чистый сосняк. Дул ветер, небо нависло глухое, беззвездное, было
пронизывающе холодно.
Лешка остановился. Только сейчас он осознал, что в его руках те важные
документы, достать которые Сергей уже не надеялся. Теперь он остался один, и
все зависит от него. А если Женьку схватили, что он тогда будет делать?
Может, лучше сразу идти на кордон к Сергею? Страшно возвращаться в деревню,
где их, наверно, уже ищут.
Холодно, ветрено, жутко... Вершины сосен беспокойно шумят, зловеще
гудит черный бор.
Убежать? Переждать до утра?
Но был приказ идти к Женьке. И он пошел.
В деревне было спокойно. В доме Шубина шла гульба. Пьяное пение
разносилось по улице. Может, Матвей и не предатель, и вся тревога зря?
Лешка пробрался в Женькин двор, бросил камешком в стену. Женька не
появлялся. Лешка привалился спиной к забору, засунув окоченевшие руки в
рукава.
Окна в доме были темны, только в одном тлел тусклый огонек. Скоро
скрипнула дверь, кто-то вышел на двор. Лешка подошел к крыльцу. Это была
Таня, младшая сестра Женьки. Она испуганно ойкнула, когда Лешка позвал ее.
-- Это я, Лешка. Женя дома?
-- Да нету его целый день. Бис его знает, где. А ты чего бродишь?
-- Ничего, так...
Таня ушла, а Лешка прошел в сарай, забрался на сеновал и лег у круглого
оконца, в котором не было рамы. Отсюда он услышит, когда Женька вернется.
Лежать стало холодно, он набросал на себя сена, согрелся и незаметно
заснул.
25
Женька пришел к развалинам скотного двора засветло. Долго лазил,
выбирая место, где спрятаться, но не нашел: голо, одни стены. Была бы хоть
какая-нибудь куча мусора, так и той нет. Осмотрел колодец. Рыли его,
постепенно выкладывая камнем, но не дорыли -- воды не было. Женька нашел
длинную толстую проволоку, загнул один конец, проволоку спустил в колодец, а
загнутый конец зацепил за каменный край. По проволоке спустился на дно.
Здание строили П-образно, колодец находился внутри этого П, и когда
Женька присел на сухом дне и прислушался, то явственно услышал чириканье
воробьев, летающих над развалинами. Видно, стены отражали звук, а колодец
этот звук улавливал. Правда, здесь как в ловушке -- не убежать. Хорошо хоть
тепло, ветер не достает.
Женька подумал, что не мешало бы взять сюда если и не автомат, то хотя
бы ТТ. И чем подслушивать и прятаться, дождаться фашистского майора и эту
сволочь -- предателя и расстрелять их именем советского народа.
Женька выполнял приказы Сергея все менее охотно. Занимались какой-то
игрой в жмурки, а Женька хотел действовать...
Было уже совсем темно, когда Женька услышал хрустящие на битом кирпиче
шаги. Человек остановился недалеко, хорошо слышно было, как он прикуривает,
и Женька понял, что услышит все. Вскоре послышались шаги с другой стороны.
-- Здравствуйте, господин майор. -- Голос был знаком Женьке, но это не
был голос кого-то из жителей деревни.
-- Здравствуйте, Сирень. Что нового?
-- Никто не приходил, сижу целыми днями, не отлучаюсь.
-- Подождем еще. Думаю, что придет связной от партизан. Войдите к нему
в доверие. Но не навязывайтесь.
-- Это ясно. Будьте покойны.
-- Если придут из деревни, например этот дурачок, задержите его,
предложите себя для связи с партизанами. И дайте знать мне. Как вы это
сделаете?
-- Как и договорились: на плетень...
Опять захрустели шаги, голоса стали удаляться.
-- ...повешу красную тряпку, в чердачном окне-- фонарь...
Говоривший закашлялся сухим, каким-то металлическим кашлем, и тут
Женька узнал его. Это был Егор Самохин, лесник с кордона!
Разговор еще слышался некоторое время, потом стало тихо. Женька
подождал минут двадцать и вылез из колодца.
В деревне он пробрался к дому ветеринара, но во времянке было пусто.
Такого еще не бывало! В хозяйском доме не было света, но Женька стал
стучать. Старуха, разбуженная им, отчитала его, а про ветеринара сказала,
что уехал, а куда -- ей не докладывают. Про Сергуню Женька спрашивать не
решился.
Ясно было одно -- что-то случилось.
Он добрался до блиндажа и вскрыл тайник. Хотелось взять автомат, но он
был слишком громоздок. Женька взял две "лимонки" и оба пистолета.
И сразу почувствовал себя уверенней. Можно пойти на кордон и прикончить
предателя Самохина, пока не поздно. Но куда все подевались? Это очень
тревожило, и он решил подождать. Может, Лешка появится или Пашка. Он пришел
к своему дому, пробрался к сараю, наверх, на сеновал, не полез, а устроился
внизу, за дровами, -- оттуда можно уйти незамеченным, одна доска в стене
вынимается.
26
Матвей Говорухин, после того как привел Сергея и Лешку к Сотникову
бору, пошел не в сторону партизанской базы, а в свою деревню. Решил
отсидеться. На мостах его наверняка схватили бы полицаи, да неизвестно,
выйдет ли отряд к базе. Винтовку и немецкий ремень он бросил в лесу, а
сапоги пожалел.
Возвращение его было таким счастьем для жены и детишек, а дома было так
покойно, что он решил отсидеться подольше.
Он прятался в хлеву, на сеновале неделю, но потом его все же углядел
местный полицай. Сутки его били смертным боем, потом сказали, что
расстреляют. И пожалел Матвей, что не с оружием в руках встретит смерть.
Однако расстреливать его не спешили, предложили искупить вину и идти
служить в полицию. Подумал он, подумал -- что с семьей будет, если его
шлепнут? И какой прок от его смерти? А так он может еще и пригодиться
чем-нибудь дорогим своим товарищам партизанам...
Согласился Матвей, и пошла, закружилась постыдная, жуткая, но сытая и
пьяная жизнь. И сам не заметил Матвей, как увяз во всех полицейских грехах,
уже и бил он в деревнях людей, и сжег избу бывшего сельсоветчика, уже
отнимал скот и, напившись до зеленых мух, безобразничал. И только иногда, с
похмелья, смотрел он с омерзением на свои руки и тяжко опускал в них опухшее
лицо.
Встретив в Кропшине Лешку, Матвей сразу узнал его. И так всколыхнула
его эта встреча, так резанул испуг в больших детских глазах, которые глядели
на него, что Матвей, вернувшись в избу Шубина, стал пить самогон стакан за
стаканом. Ему даже в голову не приходило, что он может выдать своим дружкам
этого мальчонку и того хорошего парня, который сказал ему когда-то: "Так и
мы не в гости к бабушке". Нет, до такого свинства Матвей еще не опустился!
Ио, напившись, стал он расспрашивать Шубина, что это за мальчонка тут
вертелся, Лешкой зовут, как он тут, где живет, все ли хорошо у него.
-- Какой Лешка, немого, что ли? -- Шубин покосился на него, разрезая
пирог с капустой.
-- Ну, может, и немого.
-- А ты откуда его знаешь? -- опять покосился Шубин.
-- Да я и не знаю! Но уж больно мальчонка хороший, -- Матвей вспомнил
тут своих детей и как покорно тогда шел Лешка по лесам, хотя видно было, что
еле передвигает ноги. -- Тихий мальчонка... Люблю...
Матвей засопел, опустил голову на руки. Шубин смотрел на него.
-- Оба душевные, -- сказал вдруг Матвей, -- тот-то, Серега, ты не
думай, он хороший, душевный и ничего такого, ни-ни... Свои люди. И мы,
говорит, не в гости к бабушке... А? Митяй, а ведь жизнь у нас паскудная...