достать продукты.
Пашка догадывался, что они не здешние и пришли, вероятней всего, на
зимовку.
Он спросил, как их можно будет разыскать, но они посмеялись в ответ и
собрались уходить. Тогда Пашка стал им рассказывать про отряд "Мститель" и
про лагерь, что его можно запросто атаковать небольшими силами, охрана там
слабая, на вышках даже пулеметов нет. А пока из Кропшина прибудет
подкрепление, пленные уже будут свободны, вооружатся, и продуктов
.достанется много, и боеприпасов.
Партизаны слушали его недоверчиво, но напоследок сказали, что доложат
все командиру, а через пять дней Пашка пусть придет на это же место.
Пашка отдал им зайца, двух рябчиков, и партизаны ушли. Теперь Пашка
мучился: а вдруг они ему не поверили и не придут больше? Может, надо было
рассказать им, что в Кропшине находится наш разведчик со специальным
заданием?
Ребята пришли на гриву, забрались на ее вершину, и Пашка, как велел
Сергуня, показал Лешке здоровенную сосну. В развилке этой сосны удобно было
сидеть, и лагерь оттуда виден хорошо.
Лешка полез по стволу, но не смог забраться и сполз. Пришлось его
подсаживать. Странное дело: Сергуня мировой мужик, настоящий разведчик,
казалось бы, умный, но почему он с собой такого слабака взял?
Лешка долго сидел на сосне. Пашка сказал ему, чтобы он там не очень
вертелся, а то как бы с вышки какой-нибудь фриц его не углядел.
Ветер, начавшийся недавно, дул в сторону лагеря, и ничего не было
слышно. Обычно сюда и лай собак доносится, и даже голоса, только ничего не
разобрать.
Лешка слез и сказал, что можно идти. Надулся пацан, воображает,
раскомандовался!.. Ну, пусть его. Обидно, конечно, что Сергуня вроде бы и не
доверяет Пашкиному глазу, но ничего, вот он ему расскажет про партизан! А
этой мелкоте про то знать не надо. Сейчас он его заставит клюкву собирать, а
то припрется в деревню с пустой корзиной, с него станет!
17
Гаврин принес Сергею кусок мяса. Летом он лечил у Шубина корову,
которая отелилась бычком. Шубин подросшего бычка зарезал, и про Гаврина не
забыл.
Гаврин поставил мясо вариться, закурил, сел на лавку и сказал Сергею,
что Шубин говорил, будто немцы вышли к Волге и взяли Сталинград. Теперь
покатятся до Урала.
-- Все, что они говорят, делите на три, -- сказал Сергей. -- Ленинград
больше года взять не могут. А Москва? Они уже утюжили мундиры для парада на
Красной площади, но пришлось мундиры побросать, когда драпали.
-- Да, это все так... -- Гаврин затянулся самокруткой, закашлялся.
-- Чем вы озабочены? -- спросил Сергей.
-- Знаете, я иногда пугаюсь -- мне приходится много с ними общаться,
все-таки организованность у них поразительная. Казалось бы, далеко от
фронта, тихо, но как солдаты козыряют офицеру, вы бы видели!
Организованность и дисциплина. Просто железная машина! Что может этому
противостоять?
-- Сила духа! -- Сергей вскочил и заходил по комнате. -- У наших людей
гораздо больше душевных сил, чем у немцев, потому что немцы пришли
порабощать, а мы боремся за свободу.
-- Но чтобы сломить такую машину, нужна техника, одной силы духа,
знаете ли...
-- А вы не представляете, какую технику сейчас создают в тылу! И как
работают -- по четырнадцать часов. Женщины, дети...
Сергей замер, прислушиваясь, сделал знак Гаврину и быстро лег на сено.
Стукнула дверь, Гаврин поспешно обернулся. Но это был Лешка.
-- Здравствуйте, дядя Гриша.
-- Здравствуй, -- Гаврин встал, посмотрел на Сергея. -- Один их
грузовик поднимает четыре тонны, а наши полуторки... Ну да ладно. Вот что
еще. Тут у нас есть недостроенный скотный двор. Вчера вечером майор ходил
туда. Непонятно, что ему могло понадобиться. Причем я его там второй раз
вижу.
-- А первый раз когда это было? -- спросил Сергей.
-- Дайте вспомнить... На той неделе. В четверг.
-- Сегодня пятница... А что там, в этом скотном дворе?
-- Да ничего. Стены не кончены, стропила не начали ставить -- война
помешала. -- Гаврин заглянул к Лешке в корзинку, усмехнулся, с сомнением
глядя на Сергея. -- По ягоды ходим... Ну, ну...
Гаврин ушел. Лешка вертелся у печки, принюхиваясь к запаху из чугунка.
-- Скоро есть будем, -- сказал Сергей. -- Давай рассказывай!
-- Пашка что-то срочное сказать хочет.
-- Подождет до темноты. Ну, что в лагере?
Лешка начал рассказывать, и Сергей в который уже раз подивился его
зрительной памяти. За полчаса Лешка увидел и запомнил все, что возможно было
разглядеть с такого расстояния.
Прежде всего Сергея поразило одно Лешкино наблюдение. В стороне от
бараков была площадка, на которой имелись высокое горизонтальное бревно с
наклонными сходами и дощатая стена в виде фасада с двумя, одно над другим,
пустыми окнами.
Дальше -- больше! Недалеко от этого места Лешка разглядел группу людей,
одетых в наши, песочного цвета, шинели. Двое боролись, а остальные стояли
вокруг. Потом, когда один из боровшихся упал, стали бороться двое других.
И, наконец, третье. Лешка заметил две группы людей -- в наших шинелях и
в штатских пальто, среди которых видны были фигуры в немецких мундирах. Обе
эти группы медленно расхаживали по территории, словно гуляли, и вели мирные
беседы. Кроме того, Лешка утверждал, что форма у немцев была светлая,
армейская, а не черная, эсэсовская.
Хорош концлагерь, где для пленных имеется тренировочная полоса
препятствий, где они занимаются уроками борьбы и разгуливают, беседуя с
немецкими офицерами! Да и пулеметов на вышках нет, и собаку Лешка видел
только одну: солдат вывел ее за ограждение на поводке и скоро увел обратно.
Вот теперь для Сергея изменилась вся картина хозяйства Краузе, и все
встало на свои места. В лесу неподалеку от Кропшина находится немецкая
разведывательная школа, и готовит она, по всей видимости, диверсантов,
набранных из предателей, уголовников и просто запуганных фашистами
военнопленных.
Понятно и наличие в школе у Краузе картотеки. Только странно, что она
хранится открыто, в шкафах; маловероятно, чтобы такой опытный разведчик, как
Краузе, хранил ее таким образом. Это какая-то другая картотека, а секретная,
самая ценная, на агентов, засылаемых к нам в тыл, должна быть спрятана.
Здание школы занято Краузе недавно, вряд ли он мог устроить какой-нибудь
потайной сейф в стене, там стены бревенчатые. Краузе, конечно, ждет, что
наша разведка рано или поздно заинтересуется его хозяйством, ждет-- и
приготовился. И в простой сейф картотеку он не положит, это против правил --
сейф всегда притягивает разведку противника. И не в лагере он ее держит --
при себе, рядом, на случай неожиданностей. Нет, картотека у него в комнате,
в таком месте, которое всегда на виду и не вызывает никаких подозрений.
Сергей поймал себя на том, что для него уже изменился весь смысл
операции. Завладеть картотекой разведшколы! Но по зубам ли ему такой орешек?
Даже если он до нее доберется, что дальше? Фотоаппарата нет. Значит, надо ее
похитить. А это сразу -- тревога, оцепление деревни, облава... И как
передать картотеку в Центр? Нет, тут надо все как следует обдумать...
Да, теперь понятно, почему так мало карточек печатает Житухин: он
снабжает фальшивыми документами агентов, отправляющихся на задание. И тогда
правильно Сергей придумал -- эти изменившие цвет карточки помогут опознать
диверсантов при первой же проверке документов. Ведь в Ленинграде можно
оказаться без паспорта, но карточки должны быть у каждого... Как сообщить об
этом в Центр? Связь! Нужна связь -- и немедленно!
Вечером во времянке появился Пашка. Он рассказал о партизанах, и Сергей
даже не сразу смог поверить в такую удачу. Но есть ли у них рация?
-- Я днем в школе был, -- сказал Пашка напоследок, -- майор сказал, что
работу даст. У них дед Никифор печи топил, а теперь не может -- спина
заболела, не гнется. Вот майор хочет, чтоб я топил. А я не знаю...
-- Ну так хорошо! Будешь печи топить, значит, во всех комнатах
побываешь. И тут я очень надеюсь, Паша, на твою смекалку. Понимаешь, у
Краузе где-то должен быть тайник, он там прячет очень важные документы. В
кабинете или в комнате, скорей даже в комнате. Ты у него там был?
-- Ну, был.
-- Вспомни, что у него в комнате.
Пашка задумался. Сергей пожалел, что Лешка не может побывать у Краузе
-- тогда бы он знал все до последней мелочи.
-- Ну, там шкаф, он раньше в учительской стоял. Потом стол. С ящиками,
такие у него -- тумбы...
-- А что на столе лежит?
-- Книжки. Потом портфель. Такая вот, -- Пашка показал руками, --
толстая бутылка стоит металлическая, а крышка -- стаканчиком.
-- Термос... Нет, это не то. Ну еще что припомнишь?
-- Чемодан под кроватью. Потом у него такая штука есть, в ней разные
пузырьки, коробочки блестящие, бритва...
-- Несессер. Маловато по размеру. Это должно занимать такое место, как
толстый портфель.
-- Еще у него ящик есть.
-- А что в ящике? -- оживился Сергей.
-- Там стружка. Он ее берет, когда с птицы шкурку с перьями снимает. Он
мне показывал -- интересно делает. Значит, шкурку изнутри кисточкой
смазывает, мышьяком, чтобы не сгнила, потом из этой стружки комочек делает и
в шкурку вставляет -- как бы тело. Потом зашивает, и получается, будто птица
лежит на спине, крылья прижаты, клюв вытянут, как мертвая.
-- Ящик, говоришь... Может, на дне, под стружкой? Ты попытайся, когда
майора не будет...
-- А он сейчас уехал! -- перебил Пашка. -- За ним машина пришла, не
ихняя, откуда-то, не знаю.
-- А кто за него остается, когда он уезжает?
-- Обер-лейтенант. Его Курт зовут, а фамилия трудная.
-- Так, так, так! -- Сергей возбужденно потер руки. -- Хорошо бы
сегодня там протопить -- и в ящичке... того, а?
-- Я и пойду, они на ночь всегда топят. И ящик раскурочу.
-- Только осторожно! Если найдешь, ничего не бери, оставь все как было.
И вот что еще. Зайди к Житухину и скажи, только чтоб никто не слышал: нет ли
у вас в комнате чучела сойки?
-- Да нету, я и так знаю! Сергей засмеялся.
-- Это пароль. Это значит, что ты от меня. Он тебе передаст бумажку,
продовольственную карточку. Ты ее спрячь и принеси мне. И спроси, что еще
мне передать.
-- Все сделаю в лучшем виде! -- Пашка ухмыльнулся.
Похоже было, что этот парень вообще не знает, что такое страх. Пашка
вышел совершенно бесшумно, за окном слабо мелькнула его тень.
Сергей и Лешка поужинали мясным супом, и Лешка лег спать. Сергей сидел
на скамье у окна, хотелось курить, хотя бросил он уже давно, еще в
Ленинграде. Он смотрел на спящего Лешку. Это был уже не тот ленинградский
заморыш с бледно-голубой кожей и огромными, провалившимися глазами, который
спал у него на Васильевском острове. Мальчик окреп, поправился на
деревенских харчах, на воздухе и солнце. И от того, что ничего страшного не
происходило вокруг, стал спокойней, уверенней.
Сегодня за обедом он давился от смеха, рассказывая про Пашку, который
ничего не поймал в свои силки. В лесу он хотел поддеть Пашку, но сдержался.
А когда вечером пришел Пашка и рассказал про партизан и как он им отдал
добычу, Лешка насупился, затих -- ему было стыдно. После Пашкиного ухода он
был задумчив, быстро лег и сказал, поворочавшись:
-- Сергуня, а наверно, люди часто думают про других совсем не то, что
на самом деле.
-- Часто. Если бы люди не ошибались друг в друге, жизнь была бы простой
и ясной. И многих бед не произошло бы.
Мальчик долго молчал, потом сказал с уверенностью:
-- Лучше про людей сразу думать хорошее.
-- Теперь он спал, а Сергей размышлял о том, что, когда мальчик это
сказал, он не подумал о фашистах, и полицаях, и о старосте Шубине, которые
тоже люди. Или он попросту исключил их из числа людей? Конечно, прекрасно
считать всех людей хорошими, а мерзавцев -- редким исключением, но для
разведчика это недопустимо. Он вынужден подозревать каждого. Может быть, это
одна из самых тяжелых сторон его профессии.
И снова, в тысячный раз, всплыла в его памяти строчка, коряво
написанная рукой Миши Панова: "Кто предал?" Эта строчка сидела в нем как
заноза. И зачем Краузе ходит по четвергам на скотный двор? Ясно -- для
встречи со своим агентом. А почему не пошлет обер-лейтенанта или еще
кого-нибудь? Тоже понятно, агент, значит, не говорит по-немецки. И понятно,
почему встреча проводится тайно и в стороне от села: агента в Кропшине знают
в лицо. Все понятно в поведении майора Августа Краузе. Одно лишь в этой
простой картине ускользает от взгляда, неясно, расплывчато -- лицо его
собеседника. "Кто предал?"
Сергей долго сидел на лавке у окна, глядя в сад. В комнате не было
света, над лесом висела луна, свет ее лежал на полу желтым квадратом.
Квадрат передвигался. Сад за окном казался гуще от теней, отбрасываемых
ветвями деревьев. Стекло начало запотевать, наутро, наверно, потеплеет.
Очень тихо было в деревне, покойно.
А Сергею становилось все тревожней и тревожней. Словно шел он впотьмах,
ощупью пробирался по короткому коридорчику, и вот-вот должна была
обнаружиться дверь, а за ней -- выход и свет. Но вдруг он почувствовал, что
стены раздались, ушли в темноту, а за ней угадывается огромное опасное
пространство, настороженно ждущее его.
Дело оказалось много серьезней, чем полагал Центр. Не походная
типография фальшивых документов, а целая разведшкола абвера, армейской
разведки. Теперь ясно, что их появление в деревне не осталось незамеченным.
Конечно, их засекли. Но раскусили или нет?
Можно ограничиться вербовкой Житухина и уходить. Меченые карточки
помогут вылавливать диверсантов. Но если у Житухина не получится? А главное
-- рядом, под носом, документы разведшколы, картотека агентов, да и не
только это: мало ли какие ценнейшие сведения могут накопиться в личном
архиве майора за двадцать лет работы. И он кажется таким доступным, этот
архив.
Но как хочется уйти сейчас! И партизаны появились -- помогут выйти к
своим. Уйти, пока не захлопнулась ловушка. А он чувствует: капкан для него
уже насторожен. В добродушии Краузе, в том, что так гладко все выходит, что
не происходит никаких осложнений, -- во всем чувствуется напряжение
смертельной пружины, готовой вот-вот сработать. И Краузе ходит по четвергам
на скотный двор... Гуляючи, насвистывая мелодию из "Нибелунгов",
прислушиваясь к голосам птиц, летящих ночами над деревней все на юг, на
юг... Спокоен Краузе.
Как хочется уйти, пока не поздно. Разве можно овладеть этими
документами -- без прикрытия, без тщательной разработки, без помощи Центра?
А разве можно, уйти, не попытавшись?
Попытаться... Надо попытаться. Надо.
x x x
"...За 24 дня круглосуточного дежурства в эфире "Потап" на связь не
выходил. Подтверждения успешного внедрения "Игнатия" нет. Никаких иныХ
сообщений от "Игнатия" не поступало.
Считаю целесообразным снять дежурство в эфире, задание групп "Потапа" и
"Игнатия" считать невыполненным.