Конечно, Любаша никогда не слышала о Ленине. Поморцев рассказал ей о великом вожде. Девочка многого не понимала, но она уже стала во всём верить Егорычу — так, по примеру других ненцев, называла она сказочника. Она чувствовала в большом человеке, о котором говорил Егорыч и который жил далеко-далеко, в большом городе Москве, своего большого друга, друга ненцев. Она постоянно спрашивала:
— Когда Ленин приедет к нам? — И просила: — Привези к нам Ленина!
Поморцев подарил девочке маленький гипсовый бюст Пушкина и прочитал ей «Сказку о попе и о работнике его Балде». И опять многого не поняла Любаша. Держа бюст поэта, она спросила:
— Это болван? Это сядэй?
Сядэй был у бабки Тасей — деревянный божок. Таких божков русские торговцы и промышленники называли болванами.
— Нет, это не сядэй, — объяснял Поморцев. — Это тоже большой русский человек. Он писал стихи. Он писал книги.
Весёлый Пушкин со своими сказками сопровождал старика и девочку в их длительных походах по берегам бухты и ягельным просторам тундры. Впереди вышагивал кот учёный под охраной семи богатырей. А путешественников охраняли ещё тридцать три богатыря во главе с дядькой Черномором и князем Гвидоном. Тут же были отважный Руслан и хитроумный Балда. И даже золотая рыбка приплывала из Синего моря в Ледовитый океан и превращала Любашу то в прекрасную царевну Лебедь, то в добрую фею. И маленькой ненке очень хотелось самой делать хорошие дела для хороших людей.
О приезде русских с Большой земли прослышала Тасей. У неё давно кончились запасы пороха и дроби, давным-давно не было табака и чая, на исходе была мука. Велика была её досада, когда она узнала, что приехали не торговцы. Кое-что она выменяла на шкурки у команды. У советских моряков были табак и чай. Но не было пороха, муки и водки.
Переждав, когда Филипп ушёл из дому, Тасей зашла к невестке. Поморцева она видела и раньше, в прошлые его приезды на остров. Войдя в дом, Тасей прикинулась больной и доброй. Она даже подсунула Любаше песцовую шкурку, которую девочка тут же отодвинула от себя.
Незлопамятная Устинья накормила бабку, дала ей хлеба и сахара.
Старуха отказалась лечь на кровать. Валяясь на полу, на оленьей шкуре, она стонала от мнимой боли.
6. Хлебный божокПриподнявшись со шкуры, Тасей увидела на подоконнике бюст Пушкина. Вообразив, что это божок-болван, и забыв о своих болезнях, она вскочила. Тасей уже хотела схватить бюст, но Любаша опередила её и спрятала драгоценный подарок.
Узнав, что божком девочку одарил русский Егорыч, бабка пристала к сказочнику:
— Дай мне такого каменного сядэя!
— У меня больше нет бюста, — сказал Поморцев. — У меня был только один.
Но Тасей словно не понимала его. Она ходила за Поморцевым по комнате и настаивала:
— Дай каменного сядэя!
В это время Устинья замесила в квашне тесто.
— Хорошо, — согласился Степан Егорович. — Я вылеплю тебе бюст человека из теста.
Степан Егорович за полчаса слепил бородатого старика, похожего, может быть, на бога, а может быть, и на безбожника — учёного Дарвина. Сказочник подсушил свою хлебную скульптуру и отдал бабке Тасей. Изумлённая искусством Егорыча, Тасей бережно завернула хлебного болвана в пыжиковую шкурку и упрятала в мешок, предварительно смазав его губы салом. Этим она задабривала идола, чтобы он помогал ей на охоте.
Между тем Степан Егорович собирался уезжать на Большую землю. Плотники уже начали ставить здание школы. Нужно было разузнать, кто из детей будет посещать школу.
Учитель Алексей Иванович, приехавший на остров вместе с Поморцевым, должен был отправиться по стойбищам. Но он совсем не знал острова. И тогда Степан Егорович посоветовал ему взять в проводники Любашу, дочь Устиньи.
Любаша согласилась. Да, она знала если не весь остров, то почти все ближайшие стойбища.
Они распрощались со сказочником и отправились в путь по тундре. Но уже в первом же чуме первого стойбища их ожидала неудача.
Алексей Иванович завёл с хозяином, пожилым ненцем, разговор о школе и о том, что его ребятам нужно учиться. А ребят в чуме оказалось двое.
— Ты учи её, — сказал охотник, указывая на Любашу. — У неё отец председатель. У меня Мартынко оленей пасёт, охотник будет. Катька — девка, тоже оленей пасти будет. Не надо школы. Учи Мэневу.
Заупрямился ненец и наотрез отказался записать детей в школу.
Так и уехали учитель и Любаша к другому стойбищу. Там стояли три чума. Но и там в двух чумах случилось то же самое. Отцы и матери не соглашались отпускать ребят.
— Одевать, кормить, обучать детей будем, и всё это бесплатно, — увещевал Алексей Иванович.
Но все его уговоры встречались упрямыми: «Нет», «Не надо».
В третьем чуме они неожиданно увидели бабку Тасей. Это был чум её брата Василия.
Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась её угощать олениной, гусятиной и гольцом.
У Василия жили внуки — двенадцатилетний Иван и восьмилетний Степан. Они хорошо знали Любашу и встретили её дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.
Вечером, за ужином, Алексей Иванович неуверенно начал разговор о школе. И велико было его удивление, когда, при молчании деда, бабка Тасей учителя поддержала.
— Пусть Иванко и Степан учатся, — говорила хитрая Тасей. — Будут, как Филипп, как художник и сюдбала[3] Егорыч с Большой земли.
После ужина Тасей уехала домой, а обрадованный и успокоенный первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами и хозяином улёгся спать.
Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу. Девочки в чуме не было. Не было и Василия.
Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.
Учитель спросил о Любаше.
— Мэнева? — равнодушно отвечал старик. — Э, Мэнева уехала, должно, в Медвежье.
Учитель недоумевал и даже растерялся:
— Как уехала? Почему? Любаша никуда не собиралась без меня уезжать…
— Она больная, — сказал Василий, усмехаясь и прикладывая указательный палец к виску. — Она исялмбада[4].
— А олени? — спросил потрясённый учитель.
— Оленей увела Мэнева…
Конечно, брат Тасей лгал учителю. По сговору с ним Тасей ночью вернулась в стойбище.
Девочка спала близ выхода. Ей заткнули рот тряпкой и бесшумно вытащили из чума. Связанную Любашу уложили на её же нарту, и Тасей с бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.
Не скоро поняла Любаша, что случилось. И поняла только, когда бабка сказала ей уже в своём чуме:
— Теперь всегда будешь жить с бабушкой.
Часами сидела девочка неподвижно, не произнося ни слова, не притрагиваясь к еде. А Тасей много дней караулила её и из чума не выпускала.
Наконец Тасей собралась в отъезд. У чума она не оставила ни оленей, ни нарт. Она знала, что без упряжки по гиблой болотистой тундре из этих мест далеко не уйдёшь. И Тасей спокойно уехала разыскивать русских промышленников. Голодная, бродила Любаша около чума. Долгое время пролежавшее в миске мясо начало гнить, зачервивело и смрадно, до тошноты, пахло. Любаша его выбросила.
Бежать девочке было некуда. Вокруг в тундре подстерегали трясина и чаруса[5], в которых, как она знала, гибли не только люди, но и осторожные, далеко чуявшие опасные места олени.
Прошло несколько дней, а бабка всё не возвращалась. Голод измучил Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.
Она думала, что к ней скоро приедут люди — учитель, мать Устинья, дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.
Подолгу лежала она в чуме, забываясь в тревожном полусне. К ней приходил сказочник Егорыч, а с ним — богатыри и волшебница Лебедь. Весёлый Балда подносил ей миски с горами жирной оленины, гусятины и рыбы. И было много-много хлеба — огромные ломти, мягкие и тёплые, только-только отрезанные от только-только испечённого каравая.
Любаша хватала хлеб, хватала куски мяса. Потом она приходила в себя, и ей становилось страшно. Не было Егорыча, не было хлеба. Ничего не было, кроме старых, пересохших оленьих шкур да бледной ночи, заглядывающей в чум через щели и входную дыру.
Хоть бы какой-нибудь кусочек, который можно съесть!
Под утро девочка хотела встать, чтобы напиться. Но, обессиленная, она не смогла удержаться на ногах и свалилась. Уже не думая ни о Егорыче, ни о матери, она впала в забытьё.
Очнувшись, она поползла к ящику с мисками, хотя знала, что миски пусты. И бочка, где Тасей хранила муку, была пуста. Девочка почти бессознательно протянула руку за бочку и нащупала мягкую шкуру. Она пальцами почувствовала, что это пыжик.
Любаша притянула к себе шкуру и принялась сосать. Потом она стала рвать шкурку зубами и вдруг под мехом ощутила что-то твёрдое. Если бы кусок сала! Если бы рыба.
Но это было не сало и не сушёная рыба. Это был бюст старика, слепленный художником Егорычем.
В полумраке чума Люба долго рассматривала бородатого божка, губы которого были густо вымазаны застылым гусиным салом. Она стала жадно слизывать сало и только тут вспомнила, что болван слеплен из теста. Хлебный болван, хлебный божок, которому молилась Тасей!
Хлеб! Кусок съедобного, без которого девочка вот-вот могла умереть.
Любаша впилась крепкими зубами в одеревенелую фигурку старика. Раздался сухой треск, посыпались крошки. Любаша вздрогнула. Она вскинула голову, и ей показалось, что в чум ворвалась взбешённая Тасей. Её лицо искажала злоба. Девочка уронила болвана и закрыла лицо дрожащими ладонями.
Но никакой Тасей не было.
И голод победил страх. Она схватила болвана и с силой разломила его пополам. Она грызла яростно и жадно, пока от одной половины не осталось ни крошки.
Покончив с сухарём, девочка успокоилась. Но вскоре её опять охватил страх перед возвращением Тасей.
Так Любаша неподвижно просидела несколько минут. Потом она спрятала шкурку на прежнее место и зачерпнула в кружку воды. Напившись, вышла из чума. Тундра была пустынна и безмолвна.
Всё ещё хотелось есть. Половина божка лежала под большой оленьей шкурой. Искушение было велико, и преодолеть его девочка была не в силах. Она вытащила оставшийся кусок и, отгоняя пугающие мысли, снова принялась грызть.
Она спала без снов и без тревоги. Она не слышала, как к чуму подъехали учитель Алексей Иванович и дед Хатанзей.
На шкуре около девочки Алексей Иванович нашёл крохотный кусочек сухаря. Это были остатки хлебного болвана-сядэя, которому ещё несколько дней назад молилась бабка Тасей.
7. Сын зверобояДалёкий Заполярный остров Новый, куда ехала Наташа, был хотя и не сказочный, но его история, его земля — тундра, сопки, скалы и коварные песчаные отмели, его бухты и быстринные речки хранили множество тайн и загадок.
Остров холодный, зимой с многомесячной полярной ночью и крепчайшими морозами. Но более всего страшны здесь ураганные ветры со снегом. Дикая пурга, или хад, как её называют ненцы, сбивает человека с ног, каждую секунду норовит погубить его.
А летом — непроницаемые туманы. В сумрачное безветрие комары и мошкара слепят глаза, назойливо рвутся в рот, в ноздри, в уши, доводя новичков до отчаяния.
Зато в летнее безоблачье солнце день и ночь незакатно бродит по кругу над островом — все двадцать четыре часа.
На острове — ни деревца, ни кустика. Летом тундра зацветает. Зацветает неярко, но пестро — морошечником, лютиком, меленькой незабудкой.
Весной долгое время прибрежные льды окружают остров и не подпускают к нему ни лодку, ни пешего человека. Весенние эти льды слабы, чтобы выдержать человека, и слишком плотны, чтобы через них пробиралась шлюпка. Посудине покрупнее, с двигателем, препятствуют и угрожают мели и подводные камни.
Таков остров, исстари русский, на который ещё в прошлом веке зарились чужеземцы. Они считали, что на острове есть залежи цветных металлов. Они знали, что остров богат пушниной, морским зверем, птицей и рыбой. Без ведома царских властей они забирались на остров и вели там разведки. Один из таких путешественников писал: «Исследование этого острова, расположенного близ границ Европы и Азии, обещает богатую жатву для натуралиста».
Жатва у этого «натуралиста» была в самом деле богатая. Его судно возвратилось с острова, переполненное шкурами белых медведей, песцами, пыжиками — шкурками молочных оленёнков, бивнями моржей и ненецкими божками-идолами. Чужеземцы выкрали с острова даже молоденькую девушку-туземку.
По возвращении из своего хищнического похода владелец судна рассказывал: «Оказалось, что это прежде всего не совсем пустыня. Там живут и даже чувствуют себя счастливыми люди; скупая там на свои дары природа набросала зато живописные ландшафты, дикие, но величественные по своей красоте».
Что ж, во многом иностранец был прав. Хотя природа острова сурова, он несметно богат и своеобразно красив.
Местные жители — ненцы — раньше жили в чумах. Чум — высокую, круглую, конусообразную палатку — строят из жердей и обтягивают оленьими шкурами. В чуме разжигают костёр для тепла и приготовления пищи. Теперь чумы остались только далеко в тундре для пастухов, охраняющих и перегоняющих по острову стада оленей.
Островитяне живут в домах. На берегу Медвежьей губы стоят два посёлка: русской фактории и ненецкого колхоза — база оседлости. В посёлках построены клуб, школа-интернат, электростанция, магазин, склады продовольствия и пушнины.
Живёт на острове в колхозном посёлке мальчик Илюша Валей, сын тундрового охотника и морского зверобоя. Зимой Илюша учится в школе, а летом вольготно проводит время на берегу моря и в тундре.
Хотя чужеземный путешественник и говорил в прошлом веке о счастливых островитянах, дед и прадед Илюши никакого счастья не знали. Прадед был безоленным ненцем и пас оленей у богатея. Дед не захотел стать пастухом, ловил в тундре капканами песцов, потом на песцовые шкурки купил у русского промышленника старое ружьё-кремнёвку. Но Илюшиного деда и охота не вывела из бедноты. И сына своего Ефима, Илюшиного отца, он приучил к охоте. Вдвоём они справили другое ружьё — берданку. Она и досталась Ефиму Валею в наследство после смерти старика.
Пожалуй, на всём острове нет более опытного следопыта и зверобоя, более меткого стрелка, чем Ефим Валей. Потому он и возглавляет бригаду охотников. И Илюша будет охотником. Отец ему уже давал стрелять из ружья, хотя Илюше всего одиннадцать. Другим ребятам отцы стрелять не дают, а Илюше отец давал, строго приговаривая:
— Без баловства только! Ружьё — не палка. С ружьём шутить — со смертью шутить. Учись, хорошим охотником будешь!
А когда Илюша убил первого чистика, отец сказал:
— Саво! Хорошо! — И повторил раньше сказанное: — Хорошим охотником будешь!
Конечно, отец давал Илюше ружьё на две-три минуты, когда сам был рядом, да и то очень редко. А дома к ружью даже прикасаться строго-настрого запрещал.
Весенний перелёт птиц уже давно прошёл. Они улетели дальше на север и на другие острова, но много птиц загнездилось и на Новом. Вчера отец со своими охотниками ушёл в глубь острова и к западному побережью.
А сегодня островитяне ожидали с Большой земли теплоход. Илюша никогда ещё не бывал на Большой земле. Он проснулся рано и вышел на берег, хотя хорошо знал, что теплоход придёт не раньше полудня. Он зайдёт в бухту — Медвежью губу и отдаст якоря на рейде. К деревянному помосту-пристани теплоходу не подойти. Тут мелко. Даже колхозный бот подходит к пристани только на самой большой воде.
Едва теплоход войдёт в губу и ещё не успеет отдать якоря, к нему скорёхонько устремятся доры и карбаса. С завидной быстротой и ловкостью по штормтрапу — верёвочной лестнице с деревянными выбленками-ступеньками — взберутся на палубу теплохода ненцы и русские зимовщики. Начнётся перегрузка с теплохода на бот и доры мешков, ящиков, бочек. За несколько рейсов доставит теплоход островитянам муки, сахару, чаю, соли, крупы, картофеля, табаку и папирос на всю будущую зиму. Привезёт теплоход разную мануфактуру и обувь, строительные материалы, машины, бензин, оружие, патроны, порох, дробь, рыболовные снасти. Привезёт теплоход ещё новые фильмы, книги для школы и библиотеки, ребятам — учебники и тетради, школьную форму и игрушки. И последним рейсом привезёт для школы-интерната большую ёлку. Ёлку нужно сохранить до Нового года, чтобы не осыпалась. А ещё её нужно перевезти с теплохода на остров так, чтобы никто из ребят не видел.