– Да не боюсь я, – с боязливым восторгом шептал Стасик и прижимался под одеялом к теплому надежному Яшкиному плечу…
Но чаще ночи были ясные, и зеленоватыми лучами пробивалась сквозь траву и сеть луна. Тогда Вильсон и Яшка вели долгие разговоры. И Стасик понял, что не всегда Яшка веселый и беззаботный… Однажды Яшка сказал:
– Иногда думаю: кто же я все-таки на самом деле?
– А разве… ты не знаешь?
– Бывает, что и не знаю. Белый шарик или Яшка?
– Ну… и то и другое…
– А можно ли, чтобы и то и другое? Человек и звезда…
– Но… ведь можно же! Раз ты есть, вот такой!
– А какой?.. Вильсон, знаешь, это я благодаря тебе понял, как хорошо быть звездой. Раньше казалось, что все обыкновенно, а когда стал тебе рассказывать про те свои дела, про Кристалл, то будто со стороны увидел…
– Ну и хорошо. – Стасик подавил невольную зависть.
Яшка сказал печально:
– А чего хорошего? Звезда-то из меня так, третий сорт… Или еще хуже. Шары правильно ругают…
– Чего правильно! Ты черное покрывало уничтожил!
– Ну, уничтожил… И еще кое-что сделал, только все равно мало. И даже там веду себя как человек.
– А это, что ли, тоже плохо? – спросил Стасик ревниво.
– Не в том дело. Если бы я человек был настоящий…
– А ты какой? Искусственный, по-твоему?
– Может, и да… Я иногда боюсь, что просто играю в человека. Вы тут на Земле живете так… по-настоящему. Трудности всякие бывают и горе. А я будто на праздник прихожу, в гости.
– Ничего себе «в гости»! Ты вон сколько хорошего сделал!
– Опять потому, что я не человек, а… шарик. А вот если совсем по-человечески, я, наверное, не умею.
Стасик помолчал, отодвинулся даже чуть-чуть. Спросил с тяжкой неловкостью, с боязнью горького открытия:
– А вот со мной… то, что ты подружился… Это, значит, тоже играешь?
– Нет, – выдохнул Яшка. – Это как раз по-настоящему… Иначе зачем бы я приходил к тебе? Ты, Вильсон, для меня… все равно что весь Кристалл.
– И ты… Для меня…
Даже ночью, когда почти не видишь друг друга, даже шепотом – не очень-то легко делать вот такие, от души, признания. Связывает язык тяжкое смущение. Зато, когда скажешь, тепло становится и свободно – как на горячем от солнца берегу! И Стасик торопливо зашептал:
– Понимаешь, мне все равно. Звезда ты, или комета, или… ну, самый простой мальчик. Главное, что это ТЫ. И ты не бойся, ты еще много хорошего сделаешь. И по-звездному, и по-человечески. У тебя же столько сил…
– Не так уж много, – вздохнул Яшка.
– Много… Ты даже по времени умеешь летать. Туда-сюда…
– Ну и что…
– Я… – По Стасику холодной судорогой прошла вдруг догадка. О том, что можно сделать. – Яш… А ты ведь можешь оказаться у нас, чтобы раньше… ну, год назад?
– Могу. По обратному темпоральному вектору… Ну и что?
– А сделать так… чтобы патроны у Юлия Генриховича оказались с плохим капсюлем. Чтобы осечка…
Яшка молчал.
– Или это очень трудно? – с упавшим настроением спросил Стасик.
– Конечно, трудно. Но не в том дело… Неизвестно ведь, что получится.
– Хуже-то все равно не получится!
Яшка ответил с непривычной, почти боязливой ноткой:
– Думаешь, я знаю, что такое Время? Никто не знает, даже самые мудрые шары… Конечно, можно замкнуть темпоральное кольцо. Но это локально… то есть на каком-то участке пространственной грани. И время будет бегать, как по кольцевым рельсам. Ну, помнишь, как паровозик в витрине?
Стасик помнил. Кивнул в темноте.
– …Только это ведь не все Время, не полное, – задумчиво рассказывал Яшка. – Понимаешь, это как если бы рельсы разложили на деревянной площадке, а площадку пустили в реку. И получится, что замкнутое в кольцо время поплывет в потоке общего Времени… И даже не общего. Река-то ведь движется вместе с Землей вокруг Солнца…
– А Солнце тоже куда-то летит… – вздохнул Стасик.
– Ну да!.. Вот видишь, какой сложный путь у паровозика. Кто его угадает?
– Значит, никак нельзя… чтобы патроны подменить…
– Нет, можно, наверно… Надо только посчитать… Ты полежи, потерпи…
И примолк Яшка, натянув до подбородка ветхое одеяло, и даже шевелиться перестал.
И Стасик притих. Ждал. Осторожно скребли по фанере набухшие гроздья рябины. Где-то гукнул ночной автомобиль (уж не та ли «бээмвэшка»?). Прогудела сирена баржи-самоходки у пристани… Луна двигала в темноте свои желто-зеленые пятна. Яшка почти не дышал. Может, уснул? А может… вообще унесся мыслями в свою звездную пирамиду?
Лунная полоса ползла по одеялу, добралась до Яшкиного подбородка, до губ. Губы шевельнулись:
– Можно, чтоб ружье не выстрелило… Только, наверно, лучше не будет.
– Почему не будет?
– Потому что тогда его… Юлия Генриховича… его в сорок девятом году арестуют. Это точно.
– Почему?
– Откуда я знаю? Такие уж у вас порядки.
–«У вас», – горько сказал Стасик.
– Не обижайся…
– Яш… Ну, пусть! Все-таки это лучше, чем помереть! Потом все равно его отпустят.
– Нет, он умрет в тюрьме… А сейчас он все равно бы не жил, а мучился от страха. И вас бы мучил…
– Яшка, ну все равно. Нельзя же, чтобы из-за этого…
– И маму твою тогда… тоже могут взять, – еле слышно сказал Яшка.
– За что?!
– Потому что жена… А тебя и Катю в детдома. В разные…
Стасик обмер. Яшка объяснил виновато:
– Я не только считал варианты. Я… просто посмотрел, как бы это было.
– Яш… А если совсем далеко уйти по времени назад? И сделать, чтобы вообще ничего такого не было на свете. Может, Гитлера убить, пока он еще молодой? Тогда бы войны не было и фашистов, и шпионов не стали бы искать и всяких врагов народа! И невиноватых не забирали бы в тюрьму!
– Думаешь, одного Гитлера пришлось бы убить для этого? – жестко, не по-мальчишечьи спросил Яшка.
– А кого еще?
– Многих… Если скажу, ты сейчас все равно не поверишь.
Стасик молчал. Не только от обиды. Еще и от догадок, которые хотелось прогнать. Яшка заговорил примирительно:
– С прошлым надо быть вообще осторожным… Твоя мама в двадцать четвертом году была в Москве и там случайно познакомилась с одним человеком. Столкнулись в толпе, мама сумочку уронила, а он поднял… И потом он сделался твоим отцом… А не упала бы сумочка, и тебя бы на свете никогда не было. Видишь, от каких паутинных тонкостей все зависит: сделал полшага в сторону, и потянулась другая цепочка.
– А ты сделай полшага не в сторону, а куда надо, – хмуро сказал Стасик. – А про меня не волнуйся. Пускай меня и не будет. Лишь бы всем другим людям было хорошо. – И перепуганно напрягся: а вдруг и правда он сейчас исчезнет?
– Храбрый какой, – тихо и необидно усмехнулся Яшка.
– Ну и храбрый…
– Ты-то храбрый, а я нет. И не хочу, чтобы тебя не было… И где что менять в жизни, я не знаю. Да еще и убивать кого-то… Надо, чтобы потом, в будущем, было хорошо, а что случилось раньше, лучше не трогать. Вдруг еще хуже станет?
– Но если рассчитать как следует!
– А кто рассчитает? Тут даже все взрослые не справятся – хоть люди, хоть шары. А я ведь еще не взрослый. Мальчик, как ты. Только ты мальчик среди людей, а я среди звезд.
Мальчик среди звезд
Да, беседуя теперь с шарами, он продолжал ощущать себя мальчишкой. Обычным пацаном из Турени – с облезлыми от загара плечами, с кожурой от семечек подсолнуха в карманах. И в ответ на упреки научился говорить насупленно и с дурашливой ноткой: «Ну, а чё я такого сделал-то?» Так он чувствовал себя удобнее, привычнее. Защищеннее.
Вот и сейчас он видел себя в старой гостиной, где часы с кукушкой, люстра с подвесками и зеленая плюшевая мебель. Он сидел на диване, поджав ноги и привалившись к пухлому валику. Вот-вот ему скажут, чтобы не пачкал босыми ступнями диванную обивку и вообще сел как полагается. Но пока не сказано, Яшка не шевелился. Валик уютно вдавливался под локтем, шелковистый плюш приятно щекотал ноги. Яшка украдкой зевал.
Все было как всегда. Темно-красный шарик устроился с трубкой в качалке в дальнем углу. Красный шар – в обычном кресле. Большой Белый шар встал у окна. Тетушки-близнецы прямо и строго уселись рядышком на стульях. Сейчас начнется…
Но никто на этот раз не сказал «сядь как следует», и «заправь рубашку», и «опять у тебя колени как у негра и репьи в волосах». Большой Белый шар снял очки, потер ладонью глаза.
– Давайте, господа, говорить сегодня прямо и только по делу. Не надо воспитательных уловок и нотаций, все слишком серьезно… Белый шарик…
Яшка спустил ноги с дивана и сел прямее. Странно, так с ним еще не разговаривали…
– Белый шарик… Ты славный мальчик, храбрый мальчик. Но нельзя оставаться мальчиком дольше положенного срока. У людей это, может быть, и допустимо (хотя я сомневаюсь), а у шаров нельзя никак. Момент Возрастания откладывать очень опасно.
– Ну… а я чего? Я и не хочу откладывать…
– Не хочешь, голубчик, а делаешь все, чтобы Возрастание сорвалось, – кашляя, сказал в своем углу Темно-красный шарик. – Не ведаешь, что творишь…
– А чего я…
– Да подожди ты «чевокать», – без обычной усмешки перебил Красный шар. – Слушай. Есть же законы Кристалла, их не переплюнешь. Для Возрастания необходим минимальный энергетический потенциал. Понимаешь, о чем я говорю?
Яшка неловко кивнул. Он ощутил непривычную виноватость.
– Ну вот. Значит, запас энергии. А он у тебя на критическом пределе. И нарастания нет, есть расход. Ты не накапливаешь, а только тратишь, тратишь…
– И главное, тратишь на глупые игрушки! – воскликнула одна из тетушек. На нее посмотрели. Даже сестрица толкнула ее локтем.
– Неважно на что, – вступил опять в разговор Большой Белый шар. – В любом случае это смерти подобно. Поверь, Белый шарик, мы не шутим. Это горькая правда.
– Почему? – подавленно спросил Яшка.
– До чего же ты непонятливый! – не сдержался Большой Белый шар. – Извини… Но мы же тебе столько раз объясняли! В момент Возрастания ты должен сделать усилие. Чтобы перестроить себя, обрести новые качества. Для этого необходима очень упругая настройка энергетических полей… А ты расходуешь силы на своего Стасика. Вернее, на дорогу к нему, на пробивание пространства. Милый мой, это же кончится настоящей бедой!
– Какой? – буркнул Яшка.
– Трудно сказать. Если не хватит сил на Возрастание, ты можешь превратиться в белого карлика, в звезду-лилипута, которая не в состоянии ни излучать, ни воспринимать импульсы. Ты будешь лишен не только радости Резонанса…
– И в итоге, – сказал из-за облака трубочного дыма Темно-красный шарик, – раньше срока ссохнешься и превратишься в неживой шар, в мертвеца, окутанного черным покрывалом…
Все смущенно примолкли, словно Темно-красный шарик сказал что-то недозволенное. Нарушил приличие. Красный шар шумно возился в кресле. Белый протирал очки. Одна из Желтых тетушек вдруг всхлипнула:
– Конечно… мы тебе не родные, ты вправе нас не слушать. Но… у нас не было своих детей, и мы так привязались к тебе. Ты попал к нам совсем малышом.
Никогда Белый шарик не ощущал привязанности к занудливым тетушкам. Но сейчас что-то зацарапалось у него в душе, жалостливое такое… Ну, ладно! А что, к Стасику у него нет привязанности, что ли? Бросить Вильсона, да?
Большой Белый шар словно услыхал эту мысль.
– Разумеется, – сказал он тихо, – мы понимаем, что какая-то сила тянет тебя туда… в этот странный микромир. Но ведь это может кончиться таким несчастьем, что страшно подумать…
– Уже всего наговорили, – хмыкнул Яшка, хотя ощутил неприятный холодок. – И что карликом буду, и мертвым шаром. Куда еще страшнее-то?
– А вот куда… Однажды ты не рассчитаешь, и энергетический потенциал иссякнет. Импульсный канал, который соединяет твою массу здесь с твоим сознанием там, у этого… Стасика… он прервется, этот канал. И звездное тело твое, лишенное души, вспыхнет, взорвется, рассеется в пространстве. А сознание… а сам ты останешься там, на Земле, навсегда… Хочешь ты этого?
Не холодок, а целая волна зябкого испуга заставила съежиться Яшку. Как бы ни рвался он душой к Вильсону, как бы ни стремился быть мальчишкой, а все равно он звезда. Покинуть звездный мир на веки вечные, лишиться звездной силы? А без этой силы он и Стасику-то, наверно, не очень нужен… Ведь именно благодаря Вильсону Белый шарик ощутил, какая это радость – быть звездой!
Однако и человеческие черты окрепли в нем благодаря Стасику. Самолюбие, например. И Яшка сказал хмуро и независимо:
– Ну и останусь там, если надо. Навсегда так навсегда.
Желтые тетушки всплеснули руками. А Большой Белый шар объяснил печально и веско:
– Глупенький. То, земное, «навсегда» – это краткий миг по сравнению с жизнью звезд. Мы существуем миллиарды земных лет, это почти вечность. А люди, а Стасик твой?.. И сам ты, если там останешься… Ты променяешь вечность на мгновение. Ну, допустим, хорошее, приятное мгновение. Однако стоит ли…
Но тут Яшка не испугался. Не так уж он прост, хотя и мальчишка.
– Это по-вашему – мгновение. А для человека его жизнь – это знаете сколько! И вообще… Время не сравнивают. Смешно даже…
– Смешно другое, – вмешался Красный шар. – Впрочем, это грустный смех… Смешно и печально, что ты не понимаешь разницы между собой и микробом, пылинкой.
Яшка сдержался, не нагрубил в ответ. Он нашел слова спокойные, взрослые, мудрые даже:
– Перед Бесконечностью, перед Великим Кристаллом все мы одинаковые пылинки…
Тетушки опять возмущенно и дружно взметнули руки. Но опустили их вразнобой, растерянно.
– Гм… – сказал в своей качалке Темно-красный шарик. – В рассуждениях мальчика есть какой-то философский стержень…
– Только на первый взгляд, – сдержанно отозвался Большой Белый шар. – А на самом деле… Какой же смысл сравнивать с шарами существа микромира? Ведь именно шарам предназначено осуществить идею Всеобщей Гармонии Великого Кристалла.
Яшка подался вперед, сжал пальцами коленки:
– Но если… Всеобщая Гармония – это ведь когда всему Кристаллу хорошо, да? Но тогда ведь и каждому в нем должно быть хорошо! И большому, и самому крошечному! Чтобы каждый… Ну, чтобы у любого, кто живет, было как бы свое окошко, когда оно в домике светится. У всех-всех… А иначе зачем она, эта Всеобщая Гармония?
– Не-ет, малыш, тут ты загнул, – как-то излишне весело сказал Красный шар. – Такого не достичь никогда.
– А если не достичь, тогда зачем всё на свете? И Кристалл, и все мы?
Темно-красный шарик закашлялся опять. Желтые тетушки посмотрели друг на друга и приготовились закудахтать.
– Видишь ли… – медленно начал Большой Белый шар. Но Красный перебил:
– Не вертитесь поперек оси, шары. Мальчик спрашивает в упор, надо отвечать честно: никто не знает, зачем на свете всё.
– А я знаю! – звонко сказал Яшка. – Чтобы каждому было хорошо!
Большие шары не засмеялись, только Красный слегка улыбнулся. Когда все повздыхали, он снисходительно сказал:
– Так никогда не бывает, милый Белый шарик. Спроси хоть кого… Хоть своего Вильсона…
Большой Белый шар тоже заговорил – с некоторым смущением: