Ночь пришла звездная и холодная. Темная была ночь, хотя две маленькие луны быстро катились по черно-искристому своду. Фа-Дейк постоял у откинутой занавеси, посмотрел на эти светлые бегущие шарики, отыскал потом глазами знакомое созвездие Ориона, вздохнул и вернулся в теплоту шатра – в запахи земляного масла от светильников и старой меди от панцирей охраны. Лег на расшитые войлоки.
Шатер был Фа-Тамира. Маршал уступил его владетелю тарги, пока в королевском шатре лежит, дожидаясь погребения, великий Рах.
Десять ратников королевской стражи, не шевелясь и, кажется, не дыша, застыли вокруг широкого ложа. Фа-Дейк стеснялся их, но не решился приказать им выйти.
Он лег навзничь, вдавившись затылком в кожаный мешок, набитый шерстью. Тарга лежала в нагрудном кармане и плоской своей тяжестью напоминала о себе.
Фа-Дейк ужасно устал и ни о чем не думал связно…
Вошел Фа-Тамир, снял шлем, спросил:
– Я отошлю воинов, повелитель?
– Ага… – облегченно выдохнул Фа-Дейк.
Ратники неслышно вышли один за другим.
– Осмелюсь ли я просить владетеля тарги… – начал маршал.
Фа-Дейк устало сказал:
– Не надо, Фа-Тамир. Говори по-человечески.
– Хорошо… – Старый маршал сел в ногах у Фа-Дейка. – Ну что, Огонек? Как тебе сейчас?..
– Я не знаю, Фа-Тамир… Я не знаю: что делать дальше?
– А дальше ничего не надо, мальчик. Ты сделал самое главное: остановил войну.
– Но потом я тоже что-то должен делать!
Фа-Тамир покачал седой головой:
– Ничего. Завтра, после погребения Раха, мы объявим иттам и тауринам, что владетель тарги вернулся к себе, в свой далекий край.
Фа-Дейк помолчал. Затем спросил с облегчением, но и с обидой:
– Почему?
Фа-Тамир чуть улыбнулся:
– Ты хочешь найти одну причину? А их много…
– Ну, хоть одну… Скажи!
– Хорошо. Не обижайся, Фа-Дейк, но тебе иногда кажется, что нас нет и ты нас просто придумал…
– Ну и… Ну и какая разница? Вы же все равно есть!
– Конечно… Но вот еще причина: когда вы, сет… прости, Огонек… когда ты думаешь о наших заботах, ты думаешь о своей Земле. Я давно это понял.
– Ну и что? – неловко сказал Фа-Дейк.
– Нет, ничего. Иначе и быть не могло… Но ты еще многого не понял. Не знаешь даже, кто виноват в этих войнах: итты, таурины, лесные люди, жители южных скал? Вожди или простые люди?
– Это я как раз понял, – хмуро сказал Фа-Дейк. – Все хороши.
Раньше, когда жил он в королевском стане и в столице иттов, ему казалось, что итты – самые храбрые, самые честные, самые умные, а таурины виноваты во всем. Это они много лет назад начали войну и до сих пор не хотят признать справедливость иттов. И он радовался, когда случился пожар в крепости врага. И ликовал, когда, оказавшись в случайной схватке среди песков, увидел (правда, издалека), как воины иттов арканами свалили двух тауринских всадников…
А если бы в самом начале попал он не к иттам, а к тауринам?..
А маленький, похожий на Вовку Зайцева Хота разве в чем-то виноват?
Он учился у иттов скакать на коне, метать дротики и читать нацарапанные на тонких кожах старые карты пустынных земель. Но земли принадлежали не только иттам. И карты эти рисовали не итты, а древние художники – общие предки нынешних племен.
Среди песчаных равнин, среди холмов и дюн стояли высокие башни с колоколами, которые оставили нынешним людям неведомые, жившие в незапамятные времена народы – люди тех веков, когда на месте песков шумели кудрявые леса и плескались теплые озера… Ни итты, ни таурины, ни жители окраинных земель не трогали эти колокола даже тогда, когда не хватало меди для доспехов. На Марсе, несмотря ни на что, еще сохранялись давние обычаи: нельзя трогать колокола, нельзя убивать крылатых ящериц, нельзя не повиноваться тарге…
Был суров, сумрачен и дик этот пустынный фиолетово-красный мир, и все же он привязал к себе маленького Фа-Дейка.
Но через несколько месяцев Фаддейка затосковал по дому…
Сейчас Фа-Тамир словно угадал его мысли.
– Вы скоро затоскуете снова, – сказал он. – Вы все равно не сможете остаться.
– Когда затоскую, тогда и уйду, – неуверенно огрызнулся Фа-Дейк.
– Воля владетеля тарги бесспорна… Но лучше бы вам уйти сразу. Для всех людей лучше, Фа-Дейк…
Фа-Дейк опять почувствовал себя виноватым четвероклассником Сеткиным.
– Ну, хорошо, Фа-Тамир. Таргу я оставлю вам…
– Таргу вы возьмете с собой.
– Почему?!
– Фа-Дейк, мальчик мой, люди есть люди, они сильнее обычаев. Очень скоро те, кто поумнее, поймут, что войну остановила не тарга, а общая усталость… А те, кто злее и хитрее, подумают: как много власти может дать маленький кусочек меди! Появится множество подделок. Появятся и те, кто поклянутся, что подделка – настоящая тарга, а вас объявят самозванцем. Это будут люди вроде Уна-Тура и его волков, которые сегодня почти все ушли в пески. Их закон – сила и жестокость…
"Ты и сам не захотел спасти Хоту", – вдруг вспомнил Фа-Дейк.
И опять старый Фа-Тамир словно услышал его мысли.
– Думаете, маршал может все? – спросил он. – И маршалы, и сеты, и короли тоже бывают беспомощны. И вы быстро сделаетесь беспомощным, если останетесь здесь… А если уйдете, мы объявим, что вы унесли таргу и последний ваш закон был: покончить с враждой. Тогда не будет подделок тарги и никто не сможет заставить вас отменить свои слова.
– И получится, что я стал… каким-то священным духом, – невесело усмехнулся Фа-Дейк.
– Вы стане легендой и законом… Хотя бы на некоторое время. И люди отдохнут от вражды и, может быть… может быть, еще что-то смогут спасти…
– "Что-то" или планету? – тихо спросил Фа-Дейк. И представил опять: пески, пески и кое-где на скалистых буграх башни и арки с начищенными летучим песком колоколами.
Старый маршал молчал.
– Фа-Тамир, кто поставил в песках колокола?
Маршал не удивился вопросу. Но и ответа не дал.
– Ты же слышал, Огонек, что про зло никому не известно. Даже мудрый Лал не знает…
– Старые женщины, что готовят для воинов пищу, рассказывали, будто иногда колокола звонят сами собой…
– Это сказка. Про загадки песков много было сказок… Впрочем, кто знает, может быть, и звонят. Но, говорят, это бывает раз в сто лет, в самую холодную и черную ночь… Не знаю, мне слышать не приводилось.
– А как они звонят?
– Я же не слышал… Говорят, медленно, печально. Будто в память о ком-то.
– Похоже…
– Что похоже, Фа-Дейк?
– Видимо, на разных планетах одинаковый обычай – ставить башни с колоколами в память о ком-то… А может быть, это мы поставили их здесь?
– Мы? Итты?
– Да нет, Фа-Тамир, я не о том… Вы правы, маршал, надо ехать. Может быть, еще успею.
– Путь, конечно, тяжел, но не так уж далек. Вы успеете домой к рассвету.
– А вы проводите меня? Я один не найду дорогу.
– Тир знает дорогу…
Фа-Дейк быстро сел.
– Тир вернулся?
– Да, сет. Видимо, почуял, что вы здесь, и пришел в стан. Воины привязали его, он рядом…
Фа-Дейк прыгнул с постели и выскочил из шатра. Высокий конь мягко переступал на песке подковами. Он казался черным, но Фа-Дейк знал, что днем конь – огненно-оранжевый. Даже и сейчас от света крошечных бегущих лун по гриве проскакивали рыжие искорки.
Фа-Дейк протянул ладони, конь радостно фыркнул, потянулся к ним теплыми губами. Фа-Дейк обнял лошадиную морду, прижался к ней щекой.
– Пришел, мой хороший…
Тир постоял, замерев, потом осторожно освободил голову и тихонько заржал, радуясь встрече. Он не знал, что свидание будет коротким…
ВСЕ НЕ ТАК…
Фаддейкина мать приехала рано утром. Юля проснулась в полседьмого и услышала на дворе незнакомый громкий голос. Голоса Фаддейки и Киры Сергеевны она тоже услышала. Они перебивали друг друга. Разговор был шумный, суетливый и, видимо, веселый…
Юля почему-то вздохнула и стала торопливо одеваться.
Познакомились они во время завтрака. Когда Юля вошла в кухню, все уже были за столом, покрытым новой цветастой скатертью (подарок, что ли?). Фаддейкина мать сидела там, где обычно садилась Юля, а Фаддейка устроился рядом. Был он непривычно причесанный, в чистой белой маечке, сдержанный, но его веснушки так и сияли тихой радостью.
Все трое заулыбались навстречу Юле, а Фаддейкина мать сказала:
– Простите, кажется, я устроилась на вашем месте.
– Вот пустяки какие… – сбивчиво ответила Юля и потянула из-под стола четвертый табурет.
Фаддейка коротко засопел, и мать быстро и ласково посмотрела на него.
Она понравилась Юле. Она действительно была красива – той сдержанной красотой, которая не режет глаза, но такая законченная, «стопроцентная», что не к чему придраться. Каштановые волосы, мягкий взгляд, замечательно очерченный рот с крошечной родинкой над верхней губой (словно туда перескочила одна из Фаддейкиных веснушек). Юля всегда любовалась такими женщинами спокойно и без малейшей зависти. Зависть была бессмысленна.
Фаддейкина мать, ласково лучась глазами, сообщила Юле, что ее зовут Виктория Федоровна и что наконец-то она вырвалась из "суеты цивилизации" и несколько дней будет здесь, в тишине, спасаться от своей сумасшедшей работы.
Это известие почему-то слегка раздосадовало Юлю, и она старательно улыбнулась в ответ. Завтрак прошел с ощущением легкой неловкости, хотя улыбки продолжали цвести, а Виктория Федоровна шутливо ругала Фаддейку за сопенье и чавканье.
Из кухни Юля поспешно ушла к себе. Идти в библиотеку надо было только к десяти. Юля написала письмо домой, пришила пуговицы к ветровке, починила босоножку, у которой оторвался ремешок, минут пятнадцать почитала без интереса купленный накануне номер «Огонька» и отправилась на работу.
У калитки она увидела Фаддейку с матерью.
Фаддейка был еще больше непривычный и незнакомый.
Если бы Юля повстречала на улице такого мальчугана – с аккуратно расчесанными (и вроде бы даже подстриженными) оранжевыми локонами, старательно умытого, в отглаженных светлых брюках и голубой рубашке с погончиками, – она обязательно подумала бы: "Ишь какой славный…" Но прежний Фаддейка куда-то исчез. Лишь искорка в левом глазу напомнила о нем, когда ухоженный мальчик улыбнулся Юле.
Виктория Федоровна тоже улыбнулась. И сообщила:
– Мы отправились гулять. Это чудо-юдо обещает таскать меня целый день по каким-то «своим» местам… Имей в виду, дорогой мой, что на колокольню я все равно не полезу…
Фаддейка еще раз пустил привычную искорку и радостно сказал Юле:
– Пошли с нами!
Юля покачала головой и показала часы.
– Ну, тогда завтра! Юль! За грибами! В лесу знаешь сколько груздей!
Глядя на его причесанную макушку, мать плавно сказала:
– Ты, наверно, хочешь, чтобы Юле поставили двойку за практику. Не забывай, что у нее на первом месте должна быть учеба.
– В самом деле, – сдержанно согласилась Юля. Неловко подмигнула Фаддейке и пошла в библиотеку.
В этот день было неожиданно много читателей. То ли соскучились по книжкам за каникулы, то ли просто школьники разом съехались в родной городок из лагерей и гостей перед началом занятий. Кроме того, Юля ходила по двум адресам – искала «должников». Один был в отъезде еще, а второй – восьмилетний большеглазый пацаненок – с перепугу забрался в старый курятник: решил, что за утерянные на рыбалке "Приключения Травки" его сейчас поведут в милицию. Пришлось вместе с бабушкой извлекать ревущего читателя на свет и успокаивать…
В таких делах время летело незаметно. В середине дня Юля сумрачно поклялась себе, что на почту не пойдет. И не пошла. И даже не очень думала о письме, потому что царапала ее другая тревога: из-за Фаддейки. Хотя, казалось бы, что случилось? Мать приехала, отмыла, приласкала, радоваться надо.
"Увезет она его скоро", – печально сказала себе Юля. И сразу же сердито возразила:
"Ну и увезет! Что это, новость для тебя?"
"Не новость, но все равно грустно".
"Грустно не грустно, а все на свете когда-то кончается".
"Как-то не так кончается. Не по-хорошему…"
"Перестань!" – одернула она себя.
Но беспокойство не прошло. И Юля не удивилась, а только еще больше запечалилась, когда пришла домой и увидела на своем крылечке Фаддейкину мать. Не было сомнения, что она поджидала Юлю.
Виктория Федоровна ласково сказала:
– Вот вы и вернулись… Как дела, Юленька?
Юля аккуратно улыбнулась:
– Дела обычные – библиотека. Никакой романтики… Особенно, если смотреть со стороны.
– Вы, наверно, скучаете в здешнем захолустье?
– Некогда скучать-то. Работы невпроворот.
– А по вечерам? Тут и сходить некуда…
– Вы знаете, я домоседка.
– Так и сидите в этой конуре?.. Кстати, как вы там устроились? Можно взглянуть?
– Вполне уютно устроилась, – опять улыбнулась Юля. – Заходите…
В комнате она подвинула Виктории Федоровне единственный стул, сама присела на топчан. Фаддейкина мать со старательным любопытством оглядывала пустые углы и дощатые стены. Молчание затягивалось. Чтобы разбить его, Юля спросила:
– Как погуляли?
– Ох, он умучил меня! Таскал по каким-то развалинам, по зарослям… Брюки изорвал, погон отодрал на рубашке. Я еле дышала, когда вернулась… Представляю, как надоел он вам!
– Почему?
– Он мне только про вас и говорил. Наверно, целые дни от вас не отстает…
– Да что вы, Виктория Федоровна. Днем я на работе.
– Ну, утром и вечером… Вам и отдохнуть-то некогда.
– Он мне ни капельки не мешает.
– Юля… – мягко сказала Виктория Федоровна. – Дело не только в вас… дело в нем.
– А… что случилось? – с неприятным ожиданием спросила Юля.
– Не случилось, но… поймите меня правильно. Эта его привязанность к вам… Он непростой ребенок. Излишне впечатлительный, фантазер. И я, честно говоря, опасаюсь…
– Боюсь, что я все-таки не понимаю вас, – насупленно сказала Юля. На нее навалилась тяжелая неловкость.
– Сейчас я объясню… Думаете, он только с вами так? У него странный интерес к взрослым людям. Он прилипает к ним, морочит головы своими выдумками, мучает вопросами. А потом мучается сам: вспоминает, писем ждет. А какие письма? У взрослых людей свои дела, они забывают мальчишку через неделю после отъезда…
Юля могла сказать, что она Фаддейку не забудет и письма писать станет обязательно. Сама знает, как плохо без писем. Но она понимала, что эти слова Викторию Федоровну не обрадуют. Она только сказала:
– Что поделаешь, раз такой характер…
– Дурацкий характер! – с неожиданной плаксивой злостью отозвалась Фаддейкина мать. И сразу перестала быть красивой. – Я замучилась… Выдумал себе предка-адмирала, переделал нормальное имя Федор (в честь деда!) в какого-то Фаддея. И ведь заставил всех признать себя Фаддеем!.. А эти непонятные слезы по ночам! Спрашиваю: что случилось? Какой-то Вова Зайцев из их класса уехал в другой город. Но они с этим Зайцевым сроду не были приятелями! А он ревет: "Теперь уже никогда и не будем…"
– Выходит, не только среди взрослых он друзей ищет, – вставила реплику Юля.
Виктория Федоровна утомленно замолчала. Юля добавила:
– Бывает, что он целый день с мальчишками носится. Мяч гоняют, плот строят. Шар недавно запустили…
– Ну да, шар! Он писал мне. Марсианский глобус… Вы, наверно, не видели его "Марсианский дневник", он его ни единому человеку не показывает. Я однажды нашла и заглянула…
Юля пожала плечами:
– Чуть не все ребята фантастику сочиняют. Даже в здешней библиотеке куча рукописных журналов.
– Да, но какая фантастика! Знаете, как начинается его тетрадка? "Это самая настоящая правда! Это больше правда, чем наш город, наш дом и я сам. Потому что, если я даже умру, Планета останется. И лишь бы они больше не воевали…" Это в его-то годы! Умирать собрался.