Бабка завернула за угол и, громко стуча тростью, исчезла из вида. Тут меня вдруг осенило: ведь это та самая старуха, которую мы вчера с Жанной на кладбище видели.
Я вскочил со стула и кинулся следом.
— Федор? Куда? Стой! Вернись, тебе говорят! — кричала вслед мать.
Но я, не останавливаясь, несся вперед. Мне очень хотелось задать этой старухе пару–другую вопросов.
Черная спина ее мелькнула в дальнем конце коридора и снова исчезла. Старуха опять свернула за угол. Я добежал до угла. За поворотом оказался холл–тупик. Я ошалело оглядывался. Куда она могла деться? В холл выходили двери трех кабинетов. Возле каждого сидело по нескольку мам и бабушек с детьми и внуками разного возраста. «Может, старуха проперлась без очереди к какому–нибудь врачу? — начал анализировать ситуацию я. — Ну, например, за справкой для внука или внучки». Я обратился к одной из женщин в очереди:
— Извините, вы не подскажете, куда зашла такая старушка… Ну, она вся в черном и с черной палочкой.
— В черном? С черной палочкой? — посмотрела на меня, как на психа, женщина. — Никакой старушки тут не проходило.
— Как это не проходило? — я даже повысил голос от возмущения. — Вы, наверное, просто не заметили.
— Во–первых, ты чего раскричался? — обиделась женщина.
— Невоспитанная молодежь пошла, — с удовольствием поддержала ее ближайшая соседка. — Иди, иди отсюда! Мы тут уже целый час сидим. — Она перевела осуждающий взгляд с моей скромной персоны на плотно закрытую дверь кабинета. — И никаких старух тут даже близко не видели.
Дальнейший спор был бесполезен. Проще самому заглянуть в кабинеты. Но стоило мне потянуться к первой же двери, как все эти тетки хором взвизгнули: «Держите! Не пускайте! Он хочет пролезть без очереди!»
Образовав своими телами неприступную крепость, они принялись решительно оттеснять меня прочь от заветных кабинетов.
— Видали? — простерла ко мне руку та, которой я показался таким невоспитанным. — Еще молоко на губах не обсохло, а уже обманывает! Внимание наше отвлекал.
— Да мне только посмотреть… — принялся было оправдываться я.
— Федор, что происходит? — раздался за моей спиной голос матери.
— Ах, это ваш! — дружно накинулись на нее все тетки. — Плохо сына воспитываете! Мы тут, можно сказать, второй час сидим, а он без очереди намылился! Где уважение к старшим? Где вежливость?
Про старуху какую–то выдумал и прямо мимо нас — к врачу.
— Во–первых, я сама разберусь, как своего сына воспитывать, — немедленно заступилась мать. — А во–вторых, зря волнуетесь. Нам в этот кабинет не нужно. Мы совершенно к другому врачу сидим. Федор, — переключилась она на меня. — Пошли! Иначе очередь пропустим.
И она поволокла меня за собой. Вслед нам неслись возмущенные вопли теток. Мать стала меня на ходу отчитывать:
— Куда тебя понесло? Зачем ты полез в этот кабинет? И что ты там наплел про какую–то старуху?
— Ничего я не плел. Старуха была, — вырвалось у меня.
В следующую секунду я горько пожалел об этом. Потому что мать, смерив меня пронзительным взглядом, осведомилась:
— Где была старуха? И что она делала? «Ну, попал, — пронеслось у меня в голове. — Господи, что же мне ей объяснить?»
— Ну–у, — медленно начал я вслух, — старуха была в коридоре, где мы сидели. А этот мальчик с тысячью болезней втесался в нее. Я хотел ей помочь, а потом увидел, что она платок уронила. Бросился догонять, а она вдруг раз — и исчезла.
Мать не сводила с меня глаз.
— Федя, зачем ты врешь?
— И не думаю, — я пытался найти в сочиненной на ходу истории слабое звено, но не находил.
— Нет, врешь, — повторила мать.
— Не вру, — решил стоять до последнего я.
— Тогда покажи мне платок старухи, — потребовала мать.
Я порылся в кармане и извлек на свет свой собственный носовой платок.
— Это твой, — не поддалась на уловку мать.
— Правильно, — кивнул я. — А старухин я, видимо, потерял, когда тетки из очереди на меня налетели.
— Никакой старухи в коридоре не было, — снова заговорила мать.
Это уж слишком. Ладно, платок. Но старуха–то действительно была. Поэтому я с чувством собственной правоты ответил:
— Может, ты еще скажешь, что мальчик с тысячью болезней ни на кого не налетал?
— Налетал, — неожиданно тихо проговорила мать. — Только не на старуху, а на колонну. Ой–ой–ой! Наша очередь! Ты, Федор, пока посиди. Я одна зайду к врачу. А потом тебя позову.
Она юркнула в кабинет. Дверь перед моим носом захлопнулась. Я совершенно не врубался в ситуацию. Предположим, мать была так увлечена болтовней, что не заметила в коридоре старуху. Это еще более или менее объяснимо. Хотя тоже странно. Колонну–то она заметила. Кстати, о колоннах. Никогда раньше не слышал, чтобы они шипели. Кроме того, я совершенно четко разглядел всю в черном старуху. А колонны тут грязно–розового цвета. Ну, хорошо. Допустим, я ошибся. Но почему врачу собирались показать меня, а пошла в результате к нему моя мама?
Впрочем, на последний вопрос я вскоре получил ответ. Дверь кабинета приоткрылась. Мать поманила меня внутрь.
— Заходи, Феденька, заходи! — голос ее звучал неестественно ласково.
Я насторожился и не спеша вошел. За столом сидела толстая тетенька в белом халате и белой шапочке. Больше всего она смахивала не на врача, а на повара. Увидев меня, она так радостно улыбнулась, будто хотела предложить что–нибудь вкусное.
— Ну, здравствуй, Федя. Меня зовут Капитолина Аркадьевна. Давай, раздевайся. Мы сейчас тебя послушаем.
Раздеваться мне не хотелось.
— Да я, знаете ли, вообще здоров.
— Охотно верю, — опять улыбнулась Капитолина Аркадьевна. — Но я ведь твой новый врач. Познакомиться надо.
— Ну, если познакомиться, — и я начал расстегивать рубашку.
Капитолина Аркадьевна принялась тщательно меня слушать.
— В легких чисто. Сердце хорошее, — наконец, вынесла мне приговор она. — Теперь открой пошире ротик и покажи горлышко.
Я исполнил просьбу и постарался как можно сильней высунуть язык. Докторша осталась довольна.
— А теперь поглядим, что у нас там с глазиком.
Тщательно изучив мой фингал, она повернулась к матери:
— С виду ничего серьезного. Ну–ка, Федя, садись. Сейчас давление будем мерить.
Давление у меня оказалось нормальное. Как, впрочем, и «животик», который мне щупали, уложив на тахту.
После «животика» мне велели встать и подвергли тщательному осмотру и ручки и ножки. Капитолина Аркадьевна почему–то все человеческие органы называла уменьшительно–ласкательно.
— Все в норме, — наконец выразительно покосилась она на мою мать. — Но я на всякий пожарный советую проконсультироваться у невропатолога. Тем более у него сейчас прием. Правда, к нему нужно записываться заранее, но я вас сама отведу.
— Зачем к невропатологу, если я в норме? — мне не улыбалось идти к еще одному врачу.
— Федя, так нужно, — ответила Капитолина Аркадьевна. — Я хочу наверняка исключить сотрясение мозга. Ведь тебя все–таки ударили по голове.
— По глазу, — уточнил я. — И потом, чего ты так волнуешься? Если все нормально, невропатолог посмотрит тебя и отпустит. Всего пять минут, — сказала врачиха.
Я тяжело вздохнул. Мое сотрясение мозга в первую очередь нужно было исключить из головы моей мамы. А это даже для хорошего невропатолога задача совсем не простая. Словом, я сдался.
— Ладно. Ведите.
Капитолина Аркадьевна, заперев кабинет, поднялась с нами на третий этаж и провела без очереди к невропатологу. Это был высокий, очень худой человек, с черной взъерошенной шевелюрой, черною же бородкой клинышком и в круглых очках, которые придавали ему сходство с совой–дистрофиком. И в имени его тоже было что–то совиное. Его звали Саввой Моисеевичем. Это я выяснил из карточки, приколотой к его халату, и невольно усмехнулся.
— Я разве рассказал тебе анекдот? — с ходу обиделся невропатолог.
— Вы — нет, — пытался выйти из неудобного положения я.
— Значит, сам вспомнил? — не сводил с меня совиного взора Савва Моисеевич. — Тогда излагай.
Вот привязался, с возмущением подумал я. Мы что сюда пришли анекдоты рассказывать?
— Ну, не хочешь, не надо, — махнул рукой сова–дистрофик. — Так. На что жалуемся?
— Ни на что! — выпалил я.
— Не слушайте его, — вмешалась мать. — Он вчера получил серьезную травму глаза.
— Знаю, знаю, — важно кивнул несколько раз невропатолог. — Капитолина Аркадьевна вкратце ввела меня в курс дела. Так что, приступим. Садитесь, мой юный друг.
И он указал мне на стул рядом с собой. Едва я уселся, он принялся задавать мне вопросы один глупее другого.
— Ты после удара сознания не терял?
— Даже не думал, — категорически опроверг я инсинуации Саввы Моисеевича.
— Думать для этого совершенно необязательно, — нервно зашмыгал маленьким крючковатым носом врач. — Ты просто падаешь в обморок.
— Я не падал.
— Ве–ли–ко–лепно, — потер костистые руки Савва Моисеевич. — А тошноты у тебя вчера или сегодня не было?
— Нет, — решительно отбил новый выпад я.
— А по–моему, его подташнивало, — объявила мать. — Потому что он очень плохо пообедал, а ужинать вообще отказался.
— Пообедал я как раз нормально, — внес ясность я. — А от ужина отказался, потому что спать хотел.
Глаза за очками совиного доктора хищно блеснули. И весь подавшись ко мне, он вкрадчивым шепотом осведомился:
— Так. Так. Значит, у тебя была сонливость?
Против этого я ничего не мог возразить и кивнул.
— Так, так, — повторил врач и начал дробно стучать карандашом по столу. — А голова у тебя случайно не кружится?
— Случайно нет. И не случайно тоже, — я уже едва сдерживался.
— А сынок у вас с юмором, — хохотнул доктор. — Теперь скажи мне: ты помнишь, что произошло до того, как тебе врезали, во время того, как врезали, и после.
— Все я помню, — буркнул я.
— Может, поделиться? — заговорщицки подмигнул мне Савва Моисеевич.
— Не поделюсь, — он раздражал меня все сильнее.
Невропатолог сперва посмотрел на маму, потом на меня и вновь подмигнул:
— Понятно. Личная жизнь.
Я почувствовал, что невольно краснею. Доктор заставил меня закрыть глаза и дотронуться пальцем до носа. Потом, наоборот, велел открыть их и внимательно проследить за движением его пальца. Прошелся молоточком по моим коленям.
Я надеялся, что все мои страдания уже позади, когда мать вдруг брякнула:
— А вот вы знаете… Может, это, конечно, неважно. Но Федору со вчерашнего дня все время что–то кажется.
— Ма–ама? — угрожающе взревел я.
— Подожди, — перебил меня доктор. — Ну–ка, ну–ка, — с интересом уставился он на мать. — Что, значит, кажется?
— Видите ли, вчера мы с мужем смотрели по телевизору фильм, а Федору показалось, будто мы смотрим какое–то экологическое ток–шоу.
— Экологическое? — с видом энтомолога, открывшего новый вид насекомых, посмотрел на меня Савва Моисеевич.
— Ну, может, я перепутал, — мне хотелось скорее замять неприятную тему.
— Нет, он не перепутал. Он настаивал на своем, — опять вмешалась мама.
— Оч–чень любопытно, — все сильней увлекался Савва Моисеевич.
— Но это еще не все, — подлила масла в огонь его исследовательского энтузиазма моя родительница. — Сейчас, в поликлинике, Федору привиделась в коридоре старуха. Хотя на самом деле никакой старухи там не было.
— Старуха? — переспросил невропатолог. — Положим, для нашей поликлиники — это совсем не экзотика. Бабушки с внуками тут явление постоянное.
— Вот именно, — горячо поддержал я.
— Да вы поймите, — снова заговорила мать. — Ее вообще–то там не было.
— Понятно, — сухо отреагировал врач, однако по его лицу было видно, что он пришел к каким–то выводам. — Федор, объясни мне, пожалуйста, почему ты обратил внимание на эту старуху. Ты с ней знаком? Или вы раньше с ней где–нибудь виделись?
— Да говорю же вам: не было никакой старухи, — плаксиво заявила мать.
— Погодите, — жестом остановил ее невропатолог. — Федор, ответь на мои вопросы.
Я замялся. Положение было трудное. Скажи я, что раньше старуху не видел, меня примут за психа. А если скажу, что видел, наверняка зададут кучу новых вопросов, на которые отвечать мне лично совсем не хочется. Однако перспектива стать психом улыбалась мне еще меньше. Поэтому в результате я выдавил из себя:
— Видел.
— Где? — хором поинтересовались невропатолог и мама.
— Тут. На кладбище, — честно ответил я.
Глава IV
МОЙ ДРУГ МАКСИ–КОТ
В кабинете на мгновение воцарилась гробовая тишина. Глаза доктора совсем округлились. Почти до размера очков.
— На кладбище? — наконец, дрожащим голосом произнесла мать. — Мы ведь только позавчера переехали. Когда ты успел на кладбище побывать?
— Вчера, — коротко пояснил я.
— Та–ак, та–ак, — не сводил с меня научно–исследовательского взгляда доктор. — А теперь скажи мне: кто–нибудь еще эту старушку видел?
— Конечно, — с облегчением выдохнул я. — Жанна видела. Так что, ма, если мне не веришь, можешь у нее спросить.
Опять Жанна, — прошептала мать и многозначительно покосилась на невропатолога.
Тот, едва заметно кивнув, снова обратился ко мне:
— А Жанна старушку видела тоже на кладбище? Естественно, — подтвердил я.
— Федя, подумай–ка хорошенько, вы с Жанной перед тем, как увидели эту черную старушку–бабушку, ничего не ели и не пили?
Это было уже слишком, и я проорал:
— Не ели! Не пили! И даже не курили!
— Федор, — нахмурилась мать, — не хами!
— Я не хамлю, а отвечаю, — в прежнем тоне продолжал я. — Почему, если люди просто пошли погулять на кладбище, надо подозревать их неизвестно в чем?
— Федя, Федя, — примирительным тоном проговорил сова–дистрофик. — Я совсем не хотел тебя обидеть. Но, согласись, кладбище не совсем обычное место для прогулок с девочкой.
— Мы всего–навсего хотели взглянуть на могилу Князя Серебряного, — на сей раз я сказал чистую правду.
— Кого, кого? — уставилась на меня мать.
Взгляд ее сказал мне о многом. Кажется, моя дорогая родительница решила, что я окончательно сбрендил и кроме старухи в черном мне еще пригрезился Князь Серебряный из романа Алексея Константиновича Толстого. Поэтому я поспешил с объяснениями:
— Князь Серебряный — это тот тип, кого вчера под громкую музыку хоронили. Крупный местный авторитет.
— Совершеннейшая правда, — к счастью, поддержал меня сова–дистрофик. — Я даже лично присутствовал на его похоронах. По просьбе руководства нашей поликлиники.
— Вот возле его могилы мы с Жанной и увидали старуху в черном, — скороговоркою произнес я.
— Вы с ней говорили? — задал новый вопрос Савва Моисеевич.
— Вообще, я бы это разговором не назвал, — внес ясность я. — Она объявила нам, что Князь Серебряный на самом деле никакой не князь. А после на склеп упало старое дерево, мы отвлеклись, а когда снова посмотрели, старухи уже нигде не было.
Мне всегда было непонятно одно. Почему, когда говоришь чистую правду, тебе чаще всего не верят? Мать и невропатолог, кажется, окончательно убедились, что с головой у меня не все в порядке.
— А в глаз тебе дали до кладбища или после? — спросил врач.
— После.
— Ну, ну, — задумчиво посмотрел на меня сова–дистрофик. Было неясно, доволен он моим ответом или нет.
Чуть помолчав, Савва Моисеевич велел мне раздеваться.
— Сейчас осмотрю, — добавил он.
— Меня уже у терапевта осматривали.
— Я тебя осмотрю совсем по–другому, — многообещающе проговорил невропатолог.
Тяжело вздохнув, я разделся, Савва Моисеевич тщательно осмотрел мои руки и ноги. Осведомился, не сохнет ли у меня во рту. И, наконец, заглянул мне в глаза. После чего мне было разрешено одеться.
— Подожди в коридоре, — улыбнулся сова–дистрофик. — А мы еще немного поговорим с твоей мамой.
Убравшись из кабинета, я испытал изрядное облегчение. Однако тревога до конца не проходила. Что этот чокнутый врач сейчас наговорит матери? И чем это для меня обернется? Тем более предки уже и без того почти уверены, что у меня съехала крыша. В общем, я сидел в коридоре, как на иголках.