Мое воображение рисовало, что Третий гусарский полк ожидает меня под окнами в полном составе, с боем барабанов, поднятыми штандартами и развевающимися на ветру чепраками. Тогда я начинал работать как сумасшедший, пока кусок железа не окрашивался кровью, сочившейся из растертых рук. Таким образом, ночь за ночью я одолевал этот чертов цемент и прятал крошки в обивку подушки. Наконец наступил день, когда после хорошего рывка прут оказался в моей руке. Первый шаг к свободе был сделан.
Вы спросите, каков был смысл в этом, ведь даже ребенок не сумел бы протиснуться в узкое отверстие. Я расскажу вам. У меня появились сразу два предмета: инструмент и оружие. Теперь я мог расшатать камни по бокам окна и мне было чем защищаться. Все внимание я сосредоточил на камнях. Я долбил их заостренным концом прута, пока известковая пыль не укрыла все вокруг. Вы понимаете, конечно, что, когда наступало утро, я прятал следы своих трудов, чтобы тюремщики не смогли обнаружить на полу ни пятнышка. Через три недели я смог расшатать камень и втянуть его внутрь. Теперь в расширенном отверстии, там, где раньше были видны только четыре звезды, сияли десять. Все было готово к побегу. Я установил камень на место, смазал края жиром и слегка запачкал сажей, чтобы спрятать трещины, между которыми была известь. Через три дня ночи будут безлунными, и тогда наступит лучшее время для побега.
Я был уверен, что сумею пробраться во двор, но некоторые опасения по поводу того, как выбраться наружу, мучили меня. Будет чересчур унизительно после неудачных попыток вскарабкаться на стену, вернуться обратно, снова забраться в камеру или оказаться арестованным и попасть в сырой подземный карцер, в который бросали заключенных, пойманных при попытке к бегству. Я принялся строить планы. Вы знаете, что я никогда не имел шанса показать, на что я способен, будучи генералом. Иногда, выпив стакан-другой вина, я оказывался способен на построение столь хитроумных комбинаций, что доверь мне Наполеон командовать армией или корпусом, наши дела могли бы пойти совсем по-другому. Как бы то ни было, в том, что касается маленьких военных хитростей и смекалки, которые необходимы офицеру легкой кавалерии, мне не было равных во всей армии. Меня уже не раз выручали эти качества, и я нисколько не сомневался, что и на этот раз они меня не подведут.
Внутренняя стена, по которой предстояло взобраться, была кирпичной, высотой 12 футов. Ее верхняя часть была утыкана трехдюймовыми металлическими шипами. На внешнюю стену мне удалось бросить взгляд лишь однажды или дважды. Она казалась такой же высоты, как и внутренняя. Ее вершина точно так же была усыпана острыми шипами. Расстояние между стенами составляло около двадцати футов. У меня были основания полагать, что там не будет часовых, так как они несли службу на башнях. С другой стороны, я знал, что снаружи тюрьму охраняет цепь солдат. Вот какой орешек мне предстояло раскусить, друзья, а я не имел никаких инструментов, кроме собственных рук.
Одно из преимуществ, которые я мог учесть и использовать, – это высокий рост моего товарища Бомона. Как я уже упоминал, он был настоящим великаном, рост – футов шесть. Я подумал, что, встав на его плечи и уцепившись за шипы, легко взберусь наверх. Смогу ли я втащить на стену своего тяжеловатого товарища? Эта мысль не давала мне покоя, ведь я никогда не оставлю в беде человека, даже если он мне не особенно близок. Если я влезу на стену, а ему не удастся это, то я буду вынужден вернуться. Бомон, правда, казалось, не задумывался ни о чем, и я понадеялся, что он не сомневается в своих силах и мы сумеем избежать проблем.
Очень важно было правильно выбрать часового, который будет дежурить напротив нашего окна в необходимый момент. Часовые менялись каждые два часа, чтобы не терять бдительности. Я регулярно внимательно следил за ними через окно и пришел к выводу, что их поведение во время дежурства было разным. Некоторые были настолько внимательны, что мимо них не прошмыгнула бы и крыса. Иные же заботились лишь о себе и могли громко храпеть на посту, прислонившись щекой к мушкету, словно к пуховой подушке. Один из часовых, который отличался необыкновенной толщиной, спал настолько крепко, что даже не реагировал, когда на него сыпались куски штукатурки из моего окна. Нам повезло, что его дежурство выпало на промежуток с двенадцати до двух в ту самую ночь, когда мы собрались бежать.
Когда последний день подошел к концу, я так нервничал, что бегал взад и вперед по камере. Каждую минуту я опасался, что тюремщик обнаружит расшатанный прут или заметит, что камень не покрыт известью: я не мог спрятать следы снаружи так же, как внутри. Что касается моего товарища, то он сидел насупившись на кровати, поглядывал на меня исподтишка и грыз ногти, как будто одолеваемый глубокими раздумьями.
– Держись, мой друг, – сказал я и хлопнул его по плечу. – Уже в конце этого месяца ты вернешься к своим пушкам.
– Прекрасно, – ответил он, – но куда ты направишься, когда выберешься из тюрьмы?
– К побережью, – ответил я. – Смельчакам всегда везет. У меня один путь – в свой полк.
– Ты скорее попадешь в подземный карцер или в плавучую тюрьму в Портсмуте, – сказал он.
– Солдат должен воспользоваться шансом. Риск – благородное дело, – заметил я. – Лишь трусы живут в ожидании плохого.
После моих слов лицо его покраснело, и я впервые отметил, что он как-то ожил. Он потянулся к кувшину, словно намереваясь швырнуть его в меня, но затем вроде бы передумал, пожал плечами, уставился в пол, продолжая грызть ногти. Взглянув на него, я подумал, что сослужу плохую службу конной артиллерии, если верну его в часть.
Никогда еще время не текло так медленно, как тем вечером. К ночи разыгралась буря, и чем темнее становилось, тем сильнее и страшнее завывал ветер. В небе не было видно ни одной звезды, низко над землей плыли черные тучи. Дождь хлынул на землю рекой. Сквозь шум дождя, завывание ветра не были слышны шаги часового. «Раз я его не слышу, – подумал я, – то и он меня, скорее всего, не услышит». Дрожа от волнения, я ждал, когда надзиратель, как обычно, заглянет в камеру через решетку. Потом вгляделся в темноту и, не увидев часового, который наверняка спрятался где-то от дождя и по обыкновению заснул, понял, что пришел мой час. Я вынул металлический прут, вытащил камень и махнул рукой товарищу, призывая вылазить наружу.
– После вас, полковник, – отозвался он.
– Ты не желаешь быть первым? – спросил я.
– Хочу идти за вами.
– Ладно, следуй за мной, но тихо. Помни, на карту поставлена наша жизнь.
Было слышно, как стучат его зубы. Не знаю, был ли когда-нибудь у кого-нибудь столь ненадежный партнер в столь серьезную минуту. Я вытянул прут и влез на табуретку, затем просунул голову и плечи в отверстие. Извиваясь, как змея, я высунулся до талии, как вдруг мой напарник схватил меня за ноги и во всю глотку заорал:
– На помощь, на помощь, заключенный убегает!
Ах, друзья, если б вы знали, какие чувства охватили меня! Конечно, я тут же раскусил, что за игру задумал этот мерзавец. Зачем мучиться, рисковать собственной шкурой, карабкаться на высокую стену, когда англичане и так отпустят тебя за пресечение попытки побега, да еще человека, намного более заслуженного? Я догадывался, что он подлый, но все-таки не ожидал, что человек способен пасть так низко. Тот, кто всегда жил в окружении порядочных людей, не допускает мысли о предательстве со стороны другого, пока с ним не столкнется.
Но тупица не предполагал, что потерял гораздо больше, чем надеялся получить. Я протиснулся назад, схватил его за горло и дважды ударил заостренным прутом. После первого удара он коротко взвизгнул, словно собачонка, которой по неосторожности наступили на лапу. После второго он, застонав, свалился на пол. Я же уселся на кровать и стал раздумывать, какому наказанию подвергнут меня тюремщики.
Но прошла минута, затем другая. Не было слышно ни звука, за исключением тяжелых хрипов лежавшего без сознания Бомона. Возможно, во время бури его никто не услышал? Поначалу это казалось несбыточной надеждой, но спустя еще пару минут во мне начала крепнуть уверенность. Нигде ни звука. Я вытер с лица холодный пот и стал раздумывать, что предпринять.
Одно я знал твердо: человек, лежащий на полу, должен умереть. Если он останется жив, то очень скоро придет в себя и опять поднимет тревогу. Я не осмелился зажигать свет. В полной темноте я нащупал руками что-то влажное. Это оказалась его голова. Я уже поднял свою пику, но нечто, друзья, не позволило мне опустить ее. Я убил множество людей в бою, людей чести, которые не причинили мне никакого вреда. Здесь на полу лежал подлец, который пытался сыграть со мной злую шутку, совершить страшную подлость, но тем не менее я не мог заставить себя покончить с ним. Подобное может позволить себе испанский разбойник или санкюлот{67} времен Революции, но солдату и благородному человеку вроде меня совсем не к лицу.
Его тяжелое дыхание давало мне основание предполагать, что он еще не скоро очнется. Я заткнул ему рот кляпом и привязал простынями к кровати. Вряд ли ему удастся высвободиться до очередного визита тюремщика. Но сейчас мне предстояло преодолеть другие трудности. Помните, я говорил, что очень рассчитывал на высокий рост Бомона, чтобы взобраться на стену. Если бы воспоминания о матушке и императоре не придали мне сил, то я уселся бы на кровать и разрыдался от отчаяния. «Крепись! – приказал я себе. – Для любого это стало бы настоящей катастрофой, но Этьену Жерару не впервой выходить из тяжелого положения!»
Я разорвал свои простыни и простыни Бомона на полоски, а затем связал их. Получился весьма прочный канат. Я привязал его к металлическому пруту, длина которого была не более фута. Затем я выскользнул во двор. Дождь стучал по земле, ветер завывал еще сильнее, чем прежде. Я старался держаться в тени тюремной стены. Было так темно, что я не видел ничего на расстоянии вытянутой руки. Если я случайно не натолкнусь на часового, то мне больше не придется его опасаться. Добравшись до стены, я забросил прут наверх. К моей величайшей радости, он с первой попытки зацепился за шипы на вершине стены. Я вскарабкался по канату, освободил металлический прут и прыгнул вниз. Таким же образом я забрался и на вторую стену и, сидя вверху между шипами, увидел странное мерцание внизу напротив. Это был штык часового. Поскольку вторая стена была намного ниже первой, я очутился настолько близко от английского солдата, что мог, протянув руку, вытянуть штык из гнезда. Трясясь от холода и пытаясь согреться, часовой плотно прижался спиной к стене и напевал что-то себе под нос. Он и представить не мог, что в нескольких футах от него обнаглевший беглец готов поразить его в сердце его же собственным оружием. Я чуть было не прыгнул, как вдруг часовой выругался и зашагал вдоль стены. Я лишь услышал, как захлюпала грязь у него под ногами. Тогда я осторожно соскользнул с каната и, оставив его на стене, помчался изо всех сил через торфяник.
Небеса, как я бежал! Ветер сек мне лицо. Дождь барабанил по спине и шумел в ушах. Я падал и спотыкался о кусты, отчаянно продирался сквозь колючую ежевику. Дыхание останавливалось, я исцарапался в кровь. Мой язык пересох, ноги стали словно свинцовые, а сердце выскакивало из груди. Но я несся вперед. Однако я не терял головы, друзья. Передо мной стояла цель. Беглецы обычно направлялись к побережью. Я же бросился в обратную сторону, чтобы сбить с толку преследователей. Я двинусь на север, а они станут искать меня на юге. Вероятно, вы спросите меня, как я мог различить стороны света в такую ночь. Я отвечу: мне помог ветер. Еще в тюрьме я заметил, что здесь дует только с севера. Таким образом, пока ветер бьет мне в лицо, я двигаюсь в правильном направлении.
Бежал я долго. Вдруг неожиданно два крохотных желтых огонька загорелись передо мной в темноте. На секунду я остановился, раздумывая, что предпринять. Я все еще был в мундире гусара, поэтому первым делом должен был раздобыть одежду, которая не выдаст меня. Если это свет из коттеджа, то я там найду все, что мне нужно. Я осторожно приблизился, сожалея, что оставил свой железный прут. Я был готов сражаться до последнего, но не сдаваться.
Однако очень скоро выяснилось, что никакого коттеджа не было и в помине. Свет испускали две лампы, которые висели по краям кареты, и я увидел раскинувшуюся передо мной широкую дорогу. Затаившись в кустах, я увидел двух запряженных лошадей. Невысокого роста ямщик стоял неподалеку. На обочине валялось сломанное колесо. Я вижу все, словно это случилось со мной вчера: дымящиеся от пота лошади, растерянный юнец, который гладит их по головам, и большой черный экипаж, сверкающий под дождем и балансирующий на трех колесах. Окно кареты было опущено, из него выглядывало прелестное девичье личико в кокетливой шляпке.
– Что же делать? – с отчаянием воскликнула юная леди. – Сэр Чарльз, видимо, заблудился, и мне придется коротать ночь одной на дороге.
– Возможно, я смогу помочь, мадам. – Я выбрался из кустов и подошел к карете.
Я никогда не мог оставить попавшую в беду женщину, а эта была к тому же еще и прехорошенькой. Вы не должны забывать, что, несмотря на то, что я уже дослужился до полковника, мне было всего лишь двадцать восемь лет от роду.
О Господи, как она закричала, как вытаращился на меня извозчик! Понимаете, после долгого бега в темноте мой кивер помялся, лицо было заляпано грязью, мундир покрыт пятнами и зиял дырами, которые процарапала колючая ежевика. Я совершенно не походил на человека, которого приятно встретить ночью в непогоду в пустынной местности. Вскоре незнакомка оправилась от первоначального испуга и поняла, что видит в моем лице лишь покорного слугу. В ее красивых глазах я прочитал, что мои изысканные манеры произвели на нее впечатление.
– Очень сожалею, что напугал вас, мадам, – сказал я. – Случайно я услышал вас и не смог удержаться, чтобы не предложить свою помощь, – произнес я с поклоном.
Вы знаете, как я умею кланяться, и видели, какой эффект производят мои поклоны на женщин.
– Буду перед вами в неоплатном долгу, сэр, – ответила она. – После того как мы покинули Тависток, путешествие было ужасным. В конце концов мы лишились колеса и остались совершенно беспомощными на ночной дороге. Мой муж, сэр Чарльз, отправился за помощью, но боюсь, что он заблудился в темноте.
Я собирался как можно убедительнее утешить ее, как вдруг увидел лежавший в карете черный дорожный плащ, отделанный серой смушкой. Именно это было мне нужно, чтобы замаскировать мундир. Надо заметить, я почувствовал некоторое смущение, но как бы вы поступили на моем месте? Необходимость не подчиняется законам, а я оказался во вражеской стране.
– Осмелюсь предположить, мадам, что это плащ вашего мужа, – сказал я. – Уверен, что вы простите меня, если я буду вынужден…. – После этих слов я вытянул плащ из кареты через окно.
Выражение, появившееся на ее лице, трудно было передать словами.
– О, как я ошиблась в вас! – воскликнула она. – Вы появились, чтобы ограбить меня, а не помочь. У вас повадки джентльмена, а вы крадете плащ моего мужа.
– Мадам, – сказал я, – вы не станете меня осуждать, когда все узнаете. Я беру этот плащ по крайней необходимости, но если вы скажете мне имя человека, которому посчастливилось стать вашим мужем, я пришлю ему плащ обратно.
Ее лицо немного смягчилось, хотя она и пыталась сохранить суровое выражение.
– Имя моего мужа, – ответила она, – сэр Чарльз Мередит. Он направляется в Дартмурскую тюрьму по важному государственному делу. Прошу вас, сэр, идите своей дорогой и не прикасайтесь ни к чему, что принадлежит моему мужу.
– Единственное, принадлежащее вашему мужу, я страстно желаю, – заявил я.
– Поэтому и вытащили из кареты! – отозвалась она.
– Нет, – возразил я. – Осталось в карете.
Она по-английски искренне рассмеялась.
– Вместо того, чтобы разбрасываться комплиментами, вы бы лучше вернули плащ моего мужа… – начала она.
– Мадам, – ответил я. – Это невозможно. Если вы позволите мне подняться в карету, я объясню, почему так нуждаюсь в плаще.
Лишь небеса знают, на какую авантюру я готов был пуститься, если б в это мгновение вдалеке не раздался возглас, в ответ на который извозчик завопил и замахал руками. Сквозь потоки дождя в темноте я увидел свет фонаря, который хотя и был еще далеко, но быстро приближался.