Так или иначе, но после этого отношения директора и завуча еще больше ухудшились. Особенно когда Семен Михалыч принял в школу Васька. И все ребята, которые раньше табунком ходили за Владиком, переметнулись к Ваську. А Владик, между прочим, частенько появлялся в окрестностях школы, и, что самое странное, его иногда видели в компании той самой ОПГ, которую он однажды вечером так круто разгромил...
Впрочем, я опять отвлекся. О чем мы говорили? Да – ощетинились.
Я потом объяснил Алешке, что означает этот ходовой термин. Это вовсе не значит, что нужно, подобно ежу, выставлять во все стороны локти, коленки и иголки. Просто нужно собраться с силами и пустить все эти силы на достижение победы.
– Иголки тоже не помешают, – сказал мне тогда Алешка.
А сейчас он опять пошел в кабинет и позвонил папе на работу – проконсультироваться. По проблемам увеличителя. А проблемы были. Когда папа сам занимался изготовлением снимков, он и нас пытался в это дело вовлечь. Но сидеть в совершенно темной ванной или при совершенно красном свете – у нас на это не хватало терпения. Ведь сначала нужно было приготовить все растворы – для пленки и для фотобумаги. Проявить, закрепить и промыть пленку. Высушить ее. Потом сделать с пленки отпечаток на бумаге, проявить его, промыть и закрепить. И опять промыть и высушить. В общем, тягомотина. Правда, когда в ванночке появлялось изображение на белой до этого бумаге, было интересно. Как сначала всякие неясные тени концентрировались, контрастировались – и появлялось изображение. Это мама. И это мама. Мама в кухне, мама в пальто, мама возле магазина...
Но все это мы почти позабыли. Ведь теперь никаких проблем – щелкнул и отдал в проявку и в печать. И получай готовые снимки: это мама на скамейке, это мама у окна, это мама за швейной машинкой.
Теперь нам нужно было вспомнить и заново освоить все эти процессы. Получить снимки: это шпион, это его любимый пистолет, а это – его любимые дети...
– Здесь Штирлиц, – сказал Алешка в трубку. – Пап, где-нибудь в нашей стране имеются всякие проявлятели с закреплятелями? И с промывателями?
– Имеются, – сказал папа. – И довольно недалеко. А тебе зачем?
– Пап, я хочу сам творить фотографии. А то что это такое? Нащелкал – и сдал. И тебе – все готовенькое. А ты сам – ни при чем. Не клево, правда?
– Не клево, – согласился папа. – И не отпад. Проявлятели вместе с закреплятелями на антресолях, в коробке из-под маминых парадных туфель, на которой написано «Термос». Только, Алексей, у них давно истек срок годности.
– У туфель?
– У туфель тоже. Только ты маме об этом не напоминай. А я говорю про закрепитель и проявитель. Плохо получится, неконтрастно. Фотобумага там же, и она тоже старая.
– Фиг с ней, – сказал Алешка. – А промыватель?
– Это еще проще – кран в ванной.
– Тоже старый? – хихикнул Алешка. И попрощался с папой по-английски. Не английским «гуд бай», а просто торопливо бросил трубку.
И развил бешеную деятельность.
– Дим, достаешь коробку с туфлями, разводишь промыватели... то есть проявлятели с закреплятелями. Устанавливаешь увеличатель... то есть увеличитель. Все понял? Ощетинились!
Мы ощетинились... И все-таки сделали вполне приличный отпечаток со шпионской микропленки. Алешкин рисунок получился не очень точным, а для нас любая мелочь на схеме была важна.
Когда снимок высох, мы сели за Алешкин стол с папиным справочником. Но разобраться не успели: пришла мама. Сначала просто пришла, а потом пришла в ужас:
– Опять? Уберите это чудовище обратно! – Это она про увеличитель. И тут она увидала коробку из-под своих парадных туфель с надписью «Термос». – Кстати, надо бы напомнить отцу, чтобы туфли мне купил. В старых уже в приличное общество не выйдешь. Я из-за этих туфель все время дома сижу. И нигде не бываю. Ни в каких театрах. А только закупаю продукты, готовлю, стираю, глажу, убираюсь. И никто мне не помогает...
Мы сидели, виновато опустив головы. Всем своим видом показывали, как мы сочувствуем маме. А Лешка из сочувствия даже добавил:
– Тебя еще и в школу все время вызывают.
– Разве? – удивилась мама. – А я и не знала! Вот и еще одна проблема.
– А ты не ходи, – посоветовал Алешка.
– И правда, – согласилась мама. – Чего я там не видела? У меня и туфель подходящих нет. Чтобы в вашу школу ходить.
Школа, подумал я, все-таки не театр. Хотя, как сказать. Может, и не театр. Но уж цирк – точно.
Мама еще немного пожаловалась на покупки, готовку, стирку и старые туфли, а потом весело сказала:
– Мыть руки! Обедать! Я такие сегодня пельмени купила. Во! – И она подняла торчком большой палец.
После обеда мы помыли посуду, чтобы маме легче жилось, убрали увеличитель и коробку с туфлями из-под термоса, чтобы ее не расстраивать, и закрылись в своей комнате.
И стали разбираться в схеме. Она получилась довольно «читаемой». Конечно, не все на ней было ясно. Но вот речку мы сразу угадали, без труда. Потому что рядом с извилиной было написано: «река Пехорка». Угадали мы и поселок, нарисованный в виде квадратиков и прямоугольников. Потому что рядом с ними было написано: «пос. Малаховка». Дальше пошло немного туго. Правда, мы еще разгадали крестик – церковь, и два отдельно стоящих дерева – хвойное и лиственное. Потому что они были нарисованы очень похоже: одно с кудряшками, а другое с иголками.
А потом мы стали листать папин «Справочник следователя». Дело пошло. Две фиговинки – скобочками – через реку оказались мостом. Прямоугольник, пересеченный по диагонали и с закрашенным нижним треугольником, оказался фабрикой. Силуэт самолетика (вид сверху) – это аэродром. Еще мы нашли на схеме железную дорогу и два шоссе.
Вот пока и все. Потому что все остальное было записями. Загадочными.
Ну, «пос. Малаховка» мы отгадали. А вот в углу было написано сокращенно: «Вт. Чт. 18.00 – 19.30».
Алешка сразу выдал:
– Часы работы предприятия. Или магазина. Или это, Дим, какой-нибудь прием каких-нибудь посетителей.
– С чего ты взял?
– Элементарно, Ватсон. Такое на всех магазинных дверях пишут. «Вт.» – вторник. «Чт.» – четверг. А цифры – это время.
– А вот это что? – И я показал на надпись возле моста: – «4-й ст. Аленка».
– Аленка, Аленка, – Алешка призадумался. – Сколько их у нас в Москве, не считал? В нашем классе их целых две штуки. Что, две шпионки в одном классе сразу?
– Лех, у нас в школе их вообще десятка два. И в нашем доме – четыре штуки. Если еще бабку Алену присчитать.
– Да, – Алешка не заметил, как отреагировал глупейшей рекламой: – Да, до десяти раз больше. – И вдруг высказался: – Это все ерунда! Я все понял. Эта Аленка-шпионка будет стоять на мосту по вторникам и четвергам с восемнадцати до девятнадцати тридцати. С четырьмя стаканами в руках.
– Бред!
– Ничего не бред. Эти стаканы – 4 ст. – они у них как пароль. Потому что у нас этих Аленок до фига. Вдруг шпион не к той Аленке подойдет?
Логика, конечно, в его выводах есть. Но что-то в ней не вяжется. Трудно себе представить стоящую на мосту Аленку с четырьмя пустыми стаканами в руках. «Продаете, девочка? Почем стаканчик?»
– Лех, – сказал я. – Мы так не разберемся. Надо ехать в Малаховку, найти этот мост...
– Точно! Молодец! – перебил меня Алешка. – И взорвать его на фиг!
Я так ошалел, что совсем растерялся. И спросил его:
– А чем взорвать?
– Гранатой! У меня есть!
– Она пустая, – возразил я по инерции.
– Ну и что? Мы в нее спичечных головок напихаем. Знаешь, как рванет! Ни моста, ни стаканов.
– Ни Аленки?
Алешка нахмурился.
– Она, Дим, все-таки помогает шпионам. Вредит обороноспособности нашей страны.
– Мост взрывать не будем, – решил я. – Мы на него просто посмотрим.
– И на Аленку тоже. И гранату на всякий случай возьмем. Вдруг там этих шпионов – целый мост?
Глава IV
«Я ВАС УМОЛЯЮ!»
Надо ехать в Малаховку. На электричке. Раньше, иногда, мы ездили на электричке без билета. Если нас заставал контролер, Алешка делал плаксивое лицо и сердито жаловался:
– Вам бы только билеты... А если дети потерялись? Если наши дорогие родители отстали от поезда вместе с билетами, нам что теперь – пешком идти к нашей больной бабушке? Так прикажете?
Контролеры терялись и испуганно спрашивали:
– А что с вашей бабушкой?
– Хлюс, – обычно отвечал Алешка.
И этого было достаточно – такая необычная болезнь. Но, на самом деле, ни «хлюс», ни флюс нашей бабушке не грозил. Потому что она была зубной врач на пенсии. И от скуки сама себе лечила зубы.
Но это было раньше. А теперь понаставили этих турникетов... До электрички не доберешься.
Мы шли из школы, раздумывая, где бы раздобыть денег на дорогу. Сумма по нашим временам (и по нашим карманам) довольно приличная.
– Я бы банк ограбил, – сказал Алешка задумчиво. – Съездили бы в Малаховку, а сдачу от билетов я бы им вернул. Или это нечестно?
– Заманчиво, – сказал я. – Маме на новые туфли немножко взяли бы.
– Тебе велосипед нужен, – вспомнил Алешка.
– А папе новый портфель, – вспомнил я.
– Тогда уж, Дим, заодно и мотор для нашего самолета.
– И для твоей подводной лодки.
– Что-то много набирается, – вздохнул Алешка. – Нам столько не награбить.
Я начал перебирать возможные варианты. Мама денег не даст. Папа – тоже, у него их никогда нет. Сосед Полпалыч? Пенсионер. Пенсионеры – люди, как правило, добрые. И денежки у них водятся. Небольшие, но водятся. Раз в месяц, когда они получают свою пенсию. Потом они отдают ее за квартиру, и после этого просить у них в долг бесполезно – им нечего дать.
– Какое сегодня число? – спросил я Алешку.
– Четверг.
Он до сих пор числа с днями недели путает. И сами дни недели тоже.
– А вчера? – спросил я для проверки.
– Пятница.
Все понятно.
– Пошли к Полпалычу, – предложил я. – У него деньжат стрельнем.
Полпалыч – он вообще-то Павел Павлович. Ну, конечно, его все называли сначала сокращенно – Пал Палыч. Но он такой из себя не очень крупный. Мелкий, в общем-то. С нашего Алешку примерно. И его постепенно начали называть – Пол-Палыча. Так и закрепилось.
Но нам к Полпалычу идти не пришлось. Навстречу нам плавно двигалась Марина из седьмого «А» по прозвищу «Я вас умоляю!» Она очень хорошая девочка. Из очень обеспеченной семьи. У нее всегда есть деньги, и она не жадничает. И во всех случаях жизни обходится одной фразой. И все ее понимают. Она очень убедительно произносит: «Я вас умоляю». И придает этой фразе вполне понятный смысл интонацией, мимикой, жестом.
Учится она очень хорошо.
– Садись, Марина, отлично.
– Я вас умоляю, – пожимает она плечами, будто говорит: а разве могло быть иначе?
– Мариночка, почему ты опоздала к первому уроку?
– Я вас умоляю! – И все ясно: у нас вчера были гости и я очень поздно легла, проспала, простите, не повторится.
– Дура ты, Маринка!
– Я тебя умоляю! – значит: ты на себя посмотри, козел!
Для вас (вам это немного непривычно) я буду переводить ее слова на полноценный русский язык.
– Как жизнь, Маринка?
– Я тебя умоляю! – с улыбкой.
Это значит: все хорошо, я рада, что ты об этом спросил.
– Деньги есть?
– Я тебя умоляю? (Сколько надо?)
Маринка дала нам сто рублей. Алешка спросил:
– А когда отдать?
– Я тебя умоляю... (Когда разбогатеете.)
– Мы никогда не разбогатеем, – предупредил я.
– Я вас умоляю. (Всякое в жизни бывает.)
Хорошая девочка, я вас умоляю!
Мы забежали домой, быстренько перекусили, захватили шпионскую схему и поехали в Малаховку.
Как только поезд отошел от Москвы, в вагон вошла пестрая тетка-цыганка. За спиной у нее висел рюкзак, из которого торчала черноволосая головка с любопытными глазами, а за теткой шли еще двое – пацан такой веселый и девочка с сумкой. И они начали обходить всех пассажиров. Ну, как обычно. С сумкой.
Шустрый пацан поравнялся с нами. Добрая тетка, сидевшая напротив нас, растрогалась и дала ему апельсин. Цыганенок присвистнул, размахнулся и запустил апельсином в открытое окошко. Очень точно запустил. Как раз во встречный поезд.
– Они только валютой берут, – объяснил я оторопевшей тетке.
– Сами они не местные, – сердито добавил Алешка, – а апельсинами швыряются.
Тут он, конечно, очень прав. Вот у нас дома, например, не то что апельсины – хлеб никогда не выбрасывают. Даже когда вдруг батон безнадежно зачерствеет. Мама тогда режет его на кусочки и делает в духовке сухарики. «Хлеб нельзя выбрасывать», – говорит она. И не объясняет – почему. А нам и объяснять не надо. Мы однажды всем классом ездили на экскурсию в Ленинград. То есть в Питер. И Алешку с собой взяли – попробуй его не возьми! И мы там насмотрелись всяких достопримечательностей. Ходили по всяким музеям. Здорово, конечно! А когда ехали обратно, наша классная спросила Алешку, что ему больше всего запомнилось. Она думала, что он расскажет ей о всяких картинах, о рыцарях и скульптурах. Но Алешке больше всего запомнился в одном музее кусочек блокадного хлеба. Этот кусочек, крохотный, съежившийся, черный, в трещинках, выдавали людям на весь день.
Так что у нас дома проблем с апельсинами не бывает...
Но я отвлекся. Ехали мы, ехали, поезд стучал колесами, а мы смотрели в грязное окно. Вот и Малаховка. Нам уже приходилось здесь бывать, и мы сразу пошли к озеру. Мимо церкви (крестик на схеме), мимо фабрики (теперь здесь не фабрика, а казино с рестораном), вдоль края спортивного аэродрома (теперь здесь ипподром и конюшни какого-то богача). Все, как на схеме.
Вот и озеро. На одном берегу у него поселковые дома, на другом – роща вроде лесочка, а с нашего края – мостик (две скобочки на схеме) через речку Пехорку, вытекающую из озера. На мостике должны были стоять Аленки со стаканами.
Но никаких Аленок там не было. Была только одна бабка, которая торговала из мешка семечками. Семечки она отмеряла стаканчиком. Но одним, а не четырьмя сразу. Алешка тут же задал ей контрольный вопрос:
– Здравствуйте, тетя Алена! Вам привет из Америки.
– И вам тоже, – ответила бабуля. – Только я не Алена, а Татьяна. А чего там, в Америке? Семечки есть?
– Там у них кукурузы полно. И индейцев. А вот Алены там нет. Мы ее здесь ищем.
– А почем там семечки? По сколько евров?
Бабуля явно прикидывала: не стоит ли ей со своим мешком и мерным стаканчиком махануть в Америку, сделать бизнес?
В общем, как мы ни крутились, бабулю, кроме мировых цен на семечки, ничего не интересовало.
– А какой сегодня день? – спросил меня Алешка. – Первое или второе? Вторник или четверг?
– Среда.
– Зря приехали, – вздохнул Алешка. – У шпионов сегодня неприемный день. Завтра надо ехать.
– А деньги?
– Достанем, – отмахнулся Алешка. И сразу же предложил: – Давай у этой бабки купим семечек.
– На фига?
– Для денег. Она стаканчик продает по десять рублей. Так? Так. Мы у нее купим десять стаканчиков по десять рублей... это сколько будет? Вот. А в Москве продадим по двадцать. Здорово я придумал?
Вообще-то он романтик. Фантазер. Оказывается – еще и спекулянт в душе. И я, наверное, нахмурился. Потому что Алешка сразу же защебетал:
– Да ладно, Дим. Всего один разок! Мама не узнает, папа не узнает. Любаша не узнает...
– Кто еще? – безнадежно спросил я.
– Никто не узнает, Дим. Сколько у нас денег осталось?
– Нисколько. Только на обратную дорогу.
– Жаль. А давай что-нибудь продадим, а? Твою куртку. За нее сто рублей дадут? Вон, смотри, как раз дядька идет без куртки. У него деньги точно есть, он сигару курит. Понаблюдай за ним.
Дядька с сигарой, с тросточкой, но без куртки, не спеша прошелся по мосту. Постоял возле мешка с семечками. Обсудил с бабулей цены на нефть... тьфу, на семечки! Вернулся. Остановился посреди моста, облокотился на перила и уставился на воду. Смотрел, как она выбегала из-под моста и текла дальше, по своим делам.