— Я же объяснил: датчане любят хорошую музыку! — Я помог ему встать. — Тебе еще повезло, что они тебя не убили.
— Они думали, что я тоже датчанин, — ответил Альфред и сплюнул кровь из распухшей нижней губы.
— Неужели были настолько пьяны? — изумился я. — Ты ведь даже толком не говоришь на их языке.
— Я прикинулся немым музыкантом. — Король скорчил мне гримасу, а потом ухмыльнулся окровавленными губами, гордый своей хитростью.
Я не улыбнулся в ответ, и он вздохнул.
— Датчане и впрямь были очень пьяны, но я хотел выяснить, каковы их настроения, Утред. Уверены ли они в себе? Готовы ли к атаке? — Он помедлил, чтобы вытереть кровь с губ. — Я мог выяснить все это, только если бы сам на них взглянул. Ты видел Стеапу?
— Да.
— Я хочу забрать его с собой.
— Мой господин, да ты глупец! — не сдержавшись, воскликнул я. — Стеапа закован в цепи! И его сторожат полдюжины датчан!
— Даниил был в львином логове, но спасся. Святой Павел попал в темницу, однако Бог освободил его.
— Тогда пусть Бог и присмотрит за Стеапой, — ответил я. — А ты вернешься со мной на мельницу! И немедленно!
Альберт согнулся и напряженно произнес:
— Они ударили меня в живот.
«А еще, — подумал я, — завтра у тебя расцветет шикарный фингал под глазом».
Альфред вздрогнул, услышав прозвучавшие во дворе оглушительные радостные вопли, и я понял, что Стеапа либо погиб, либо уложил очередного противника.
— Я хочу увидеть свой дом, — упрямо сказал Альфред.
— Зачем?
— Потому что это мой дом, неужели не ясно? Ты можешь пойти со мной или остаться, как пожелаешь.
— Но там Гутрум! Ты хочешь, чтобы тебя узнали и убили?
— Гутрум будет внутри, а я собираюсь только посмотреть на дом снаружи.
Его нельзя было отговорить, поэтому я провел короля через двор на улицу, прикидывая, не лучше ли просто связать его и унести. Но Альфред был в таком упрямом настроении, что, вероятно, начал бы бороться — и кричал бы до тех пор, пока не явились бы люди, чтобы посмотреть, что тут за шум.
— Интересно, что случилось с монахинями? — спросил король, когда мы покинули монастырь.
— Одна из них вон там ублажает датчан всего за несколько пенни, — ответил я.
— О всемилостивый Господь! — Альфред перекрестился и повернул обратно.
Догадавшись, что он решил спасти эту женщину, я решительно потащил его вперед.
— Это безумие! — запротестовал я.
— Пойми, Утред, иначе нельзя, — спокойно ответил Альфред и остановился, чтобы прочесть мне проповедь. — Во что сейчас верит Уэссекс? Мои подданные считают, что я побежден, думают, будто датчане победили, и смирились с тем, что весной здесь появятся новые захватчики. Поэтому людям следует объяснить, что все обстоит иначе. Они должны узнать, что король жив, что он ходит среди врагов и дурачит их.
— Что ему хорошенько расквасили нос и поставили фингал под глазом, — добавил я.
— Это мы от них скроем, — улыбнулся Альфред, — и ты не расскажешь народу о той бессовестной женщине, которая отшлепала меня угрем. Мы должны даровать людям надежду, Утред, и весной эта надежда расцветет и подарит нам победу. Вспомни Боэция, Утред, вспомни его! Никогда не оставляй надежды.
Альфред искренне верил в то, что говорил. Он верил, что его хранит Господь, что ему дозволено ходить среди своих врагов, ничего не боясь. До известной степени он был прав, потому что у датчан имелись хорошие запасы эля, самодельного вина и меда, и большинство из них были слишком пьяны, чтобы обращать внимание на покрытого синяками человека со сломанной арфой в руке.
Никто нас не остановил, пока мы шли к бывшей королевской резиденции, однако у входа стояли шестеро облаченных в черные плащи стражей, и я не позволил Альфреду к ним приблизиться.
— Стоит им посмотреть на твою окровавленную физиономию, и они докончат то, что начали другие, — заявил я.
— Тогда позволь мне хотя бы пойти в церковь.
— Ты хочешь помолиться? — саркастически спросил я.
— Да, — ответил он просто.
Я попытался его остановить.
— Если ты здесь погибнешь, погибнет и Исеулт.
— Тут нет моей вины, — возразил Альфред. — Епископ решит, что ты присоединился к датчанам, и остальные с ним согласятся.
— У меня не осталось друзей среди датчан. Мои друзья были в числе заложников и погибли.
— Тогда я помолюсь за души этих язычников, — сказал Альфред и пошел к дверям церкви, где машинально стащил с головы капюшон, чтобы выказать уважение к святому месту.
Я рывком водворил капюшон на место, дабы скрыть синяки короля. Альфред не сопротивлялся, он просто толкнул дверь и перекрестился.
В церкви тоже расположились люди Гутрума. На полу валялись соломенные тюфяки, груды плетеных кольчуг, кучи оружия, а в нефе вокруг недавно сделанного очага сгрудились несколько мужчин и женщин. Датчане играли в кости и не обратили особого внимания на наше появление, лишь кто-то крикнул, чтобы мы закрыли дверь.
— Пошли-ка отсюда, — сказал я Альфреду. — Тебе нельзя здесь оставаться.
Он не ответил, благоговейно глядя туда, где раньше стоял алтарь, а теперь были привязаны с полдюжины лошадей.
— Уходим! — настойчиво повторил я — и тут вдруг услышал громкий приветственный возглас.
Я обернулся и увидел, как один из игроков в кости встал и с изумлением уставился на меня. Из тени выскочила собака, радостно запрыгала, пытаясь меня лизнуть, и тут я понял, что пес — это Нихтгенга, а человек, узнавший меня, — Рагнар. Ярл Рагнар, мой старый друг.
Тот, которого я считал мертвым.
Глава девятая
Рагнар обнял меня.
У нас обоих в глазах стояли слезы. Мы не сразу смогли заговорить, хотя я сохранил достаточно здравого смысла, чтобы оглянуться и убедиться, что Альфред в безопасности. Он присел на корточки рядом с дверью, укрывшись в густой тени тюка с шерстью, спрятав лицо под капюшоном.
— Я думал, ты погиб! — сказал я Рагнару.
— Я надеялся, что ты придешь! — воскликнул он, и некоторое время мы говорили одновременно, не слушая друг друга, а потом из задней части церкви вышла Брида.
Я изумленно смотрел на нее: надо же, уже совсем взрослая женщина, а она лишь засмеялась и чинно меня поцеловала.
— Утред, — необычайно ласково произнесла она мое имя.
Когда-то мы были любовниками, хотя оба тогда едва вышли из детского возраста. Брида была саксонкой, но решила остаться с датчанами, вместе с Рагнаром. Остальные женщины в зале были увешаны серебром, гранатами, янтарем и золотом, но Брида не носила никаких украшений — только гребень из слоновой кости, удерживавший ее густые черные волосы.
— Утред, — повторила она.
— Как же вам удалось спастись? — спросил я Рагнара.
Он ведь был в числе заложников, а заложников должны были убить, как только Гутрум пересек границу.
— Мы понравились Вульферу, — сказал Рагнар.
Он обнял меня за плечи и повлек к центральному очагу, где пылал огонь.
— Это Утред, — объявил он игрокам в кости, — сакс, но в придачу мой друг и брат. Этот парень своего не упустит. Эль, — указал он на кувшины, — и вино. — А затем пояснил, отвечая на мой вопрос: — Вульфер нас пощадил.
— А вы пощадили его?
— Конечно! Он здесь. Пирует вместе с Гутрумом.
— Вульфер? Вы взяли его в плен?
— Он наш союзник! — Рагнар подвинул мне кувшин и усадил у огня. — Вульфер теперь с нами заодно.
Он ухмыльнулся, а я в ответ засмеялся: меня переполняла безмерная радость, что мой друг жив. Вот он, Рагнар: высокий, золотоволосый, такой же озорной и жизнерадостный, каким был в свое время и его отец.
— Мы общались с Вульфером через Бриду, — продолжал Рагнар. — Мы симпатизировали друг другу. Трудно убить человека, который тебе нравится.
— И ты уговорил его перейти на вашу строну?
— Вульфера не надо было долго уговаривать. Он видел, что мы победим, и понимал, что сохранит свои земли, если станет нашим союзником. Ты собираешься выпить этот эль или так и будешь просто глазеть на него?
Я притворился, что пью, дав нескольким каплям стечь по моей бороде, и вспомнил слова Вульфера о том, что, когда придут датчане, всем нам придется искать способ выжить. Но чтобы Вульфер, двоюродный брат Альфреда и олдермен Вилтунскира, перешел на сторону врага? Интересно, сколько танов последовали его примеру и теперь служили датчанам?
— А кто это там такой? — спросила Брида.
Она пристально смотрела на Альфреда. Тот устроился в тени, но было нечто странное и загадочное в том, что он сидел на корточках в одиночестве и молчал.
— Мой слуга, — ответил я.
— Он может подойти к огню.
— Не может, — резко ответил я. — Я его наказал.
— Эй, что ты натворил? — окликнула его Брида по-английски.
Альфред чуть приподнял голову и посмотрел на женщину, но лицо его все еще затенял капюшон.
— Только попробуй подать голос, ублюдок, и я стану бить тебя кнутом до тех пор, пока не покажутся кости! — заявил я.
В тени капюшона я мог видеть только его глаза.
— Он дерзнул непочтительно говорить со своим хозяином, — теперь я снова перешел на датский, — и я наказал наглеца, заставив молчать. За каждое оброненное слово он получает десять ударов кнутом.
Это объяснение вполне их удовлетворило.
Забыв про странного слугу в капюшоне, Рагнар рассказал, как уговорил Вульфера послать гонца к Гутруму с обещанием пощадить заложников и как Гутрум предупредил Вульфера, когда начнется атака, чтобы олдермен успел забрать заложников и уберечь их от мести Альфреда.
«Так вот почему Вульфер ускакал рано утром в тот день, когда напали враги, — подумал я. — Он знал, что идут датчане».
— Ты назвал его союзником, — сказал я. — Означает ли это, что Вульфер просто друг датчан? Или он будет сражаться за Гутрума?
— Вообще-то он поклялся, что будет сражаться за Гутрума. Или, по крайне мере, за короля саксов.
— За короля саксов? — удивленно переспросил я. — За Альфреда?
— Нет, не за Альфреда. За настоящего короля. За того другого, мальчишку, законного наследника.
Рагнар имел в виду Этельвольда, сына покойного короля Этельреда, доводившегося Альфреду родным братом. Конечно, датчане захотят сделать королем Этельвольда. Всякий раз, когда они захватывали саксонское королевство, то назначали правителем сакса, дабы создать видимость законности, хотя король-сакс никогда не правил долго. Гутрум, уже провозгласивший себя королем Восточной Англии, хотел быть и королем Уэссекса, но, возведя на трон Этельвольда, мог привлечь на свою сторону восточных саксов, которые убедили бы себя, что сражаются за истинного наследника. А как только борьба закончится и утвердится датское правление, Этельвольда потихоньку убьют.
— Но Вульфер будет сражаться за вас? — спросил я настойчиво.
— Конечно будет! Если захочет сохранить свои земли, — ответил Рагнар и поморщился. — Но когда же дело наконец дойдет до битвы? Мы просто сидим тут, как овцы, и ничего не предпринимаем.
— Так на дворе зима.
— Лучшее время для драки! Все равно больше нечем заняться.
Он хотел знать, где я был, начиная с Йоля, и я сказал, что в глуши Дефнаскира. Рагнар решил, что я хотел позаботиться о безопасности своей семьи, а теперь пришел в Сиппанхамм, чтобы присоединиться к нему.
— Надеюсь, ты не принес клятву верности Альфреду? — спросил он.
— Кто знает, где сейчас Альфред? — уклончиво ответил я.
— Похоже, ты все-таки ему присягнул. — В голосе моего друга звучало неодобрение.
— Я и вправду дал клятву, — признался я, — но не навеки, а всего только на год, и год этот давно прошел.
Это не было ложью, но я и не сказал Рагнару всей правды.
— Стало быть, ты можешь ко мне присоединиться? — спросил он горячо. — Ты присягнешь мне?
Я ответил легкомысленным тоном, хотя, по правде говоря, вопрос меня обеспокоил:
— Ты хочешь, чтобы я поклялся тебе в верности? Но зачем? Затем только, чтобы потом сидеть тут, как овца, и ничего не делать?
— Мы иногда отправляемся в набеги, — возразил Рагнар, — и наши люди охраняют болото. Альфред, кстати, сейчас как раз там — на болоте. Но Свейн достанет его оттуда.
Я выяснил, что Гутрум и его люди уже слышали, что флот Свейна обратился в пепел на морском берегу.
— Так почему же вы сидите здесь сложа руки? — спросил я.
— Потому что Гутрум не хочет делить свою армию, — ответил Рагнар.
Я невольно улыбнулся, вспомнив, как еще дедушка Рагнара посоветовал Гутруму впредь никогда не делить свое войско. Гутрум поступил так у холма Эска — и там восточные саксы впервые победили датчан. Он сделал это снова, когда бросил Верхам, чтобы атаковать Эксанкестер, и часть его армии, отправившаяся морем, была в буквальном смысле слова уничтожена штормом.
— Я говорил ему, что мы должны разделить армию на двенадцать частей и взять еще дюжину городов, а затем разместить там гарнизоны, — продолжал Рагнар. — Все эти города находятся в Южном Уэссексе — мы могли бы их завоевать! Но он меня не послушал.
— Гутрум удерживает север и восток, — сказал я, словно бы в его защиту.
— А нам полагалось бы владеть и всем остальным! Но вместо этого мы ждем весны в надежде, что к нам присоединятся новые люди. Да, подкрепление и вправду прибудет — там есть земли, хорошие земли.
Рагнар, казалось, на время забыл о моей клятве. Вместо этого он рассказывал о том, что случилось в Нортумбрии, о том, как наши враги, Кьяртан и его сын Свен, ограбили Дунхолм и о том, что теперь эти двое не осмеливаются покидать крепость, опасаясь мести Рагнара. Они взяли в плен его сестру и, насколько мой друг слышал, все еще держали ее у себя. Мы с Рагнаром когда-то поклялись их убить. Он не знал ничего о Беббанбурге, кроме того, что мой дядя-предатель до сих пор жив и все еще владеет этой крепостью.
— Когда покончим с Уэссексом, то отправимся на север, — пообещал мне Рагнар. — Вместе — ты и я. Мы явимся с мечами в Дунхолм.
— Да будет так: мы явимся с мечами в Дунхолм, — повторил я, поднимая свой кувшин с элем.
Я выпил не так уж много и совершенно не захмелел. И вот, сидя там, я думал, что одной-единственной фразой мог бы покончить с Альфредом навсегда. Мог бы предать его, мог бы притащить короля к Гутруму и стать свидетелем его смерти. Гутрум простил бы мне даже оскорбления в адрес своей покойной матери, если бы я отдал ему Альфреда — и таким образом с Уэссексом было бы покончено, ибо после Альфреда не нашлось бы человека, ради которого собрался бы фирд. Я мог бы остаться с Рагнаром, мог бы заработать еще больше браслетов, мог бы прославиться, и обо мне рассказывали бы везде, куда вели свои длинные суда северяне, — и достичь всего этого было так просто: достаточно было произнести одну-единственную фразу.
Признаться, той ночью в придворной церкви Сиппанхамма я испытал огромное искушение.
Хаос может принести огромное веселье. Спрячь все мировое зло за дверь и скажи людям, что они никогда, ни за что на свете не должны ее открывать, — и дверь обязательно будет открыта, потому что в разрушении кроется истинная радость.
В один из моментов, когда Рагнар разразился смехом и так хлопнул меня по плечу, что оно заныло, я почувствовал, что роковые слова готовы сорваться с моего языка.
«Это Альфред», — произнес бы я, указав на него, — и весь мой мир изменился бы, и не стало бы Англии. Однако в самый последний миг я передумал и сдержался.
Брида спокойно наблюдала за мной, и, поймав ее проницательный взгляд, я подумал об Исеулт.
«Через год или два, — подумал я, — Исеулт станет похожа на Бриду».
Они были красивы одинаковой дикой красотой, обе были темноволосыми, и в их душах тлел один и тот же огонь.
«Если я сейчас заговорю, — подумал я, — то Исеулт погибнет, и этого я не переживу».
И еще я подумал об Этельфлэд, златокудрой дочери Альфреда. Я знал, что малышку возьмут в рабство, и понимал, что отныне, где бы ни собрались в изгнании возле своих очагов уцелевшие беглецы-саксы, они станут проклинать мое имя. Я навеки стану Утредом Нечестивым, человеком, уничтожившим целый народ.