— Не забывай, что он и мой сын тоже и будет поклоняться тем же богам, каким поклоняюсь я.
Это вызывало новые слезы, и я поспешно выбегал из дома. Взяв с собой гончих, я уходил в леса, гадая, уж не скисла ли моя любовь к жене, как молоко.
После Синуита я так хотел поскорее увидеть Милдрит, но теперь меня порядком раздражали ее вечная плаксивость и набожность, а она не могла вынести моего гнева. Жена хотела, чтобы я мирно обрабатывал землю, пас скот и убирал урожай, дабы заплатить тот огромный долг, который она принесла мне в приданое. Долг этот появился из-за того, что покойный отец Милдрит в свое время сделал почти половину своих земель церковными. Церковь не владела этими угодьями, но имела право на все, что они приносили, будь то зерно или скот, причем этот договор распространялся и на его наследников. Потом пришли датчане, перерезали скот, начались неурожаи — какой уж тут доход. Однако церковь, ядовитая, как змея, настаивала на том, что обещанное все равно должно быть выплачено. Нас предупредили, что, если я не смогу заплатить, владения у нас отберут. Каждый раз, приезжая в Эксанкестер, я чувствовал, как монахи и священники наблюдают за мной, предвкушая грядущее богатство.
Эксанкестер снова принадлежал англичанам, а не датчанам, потому что Гутрум, оставив Альфреду заложников, ушел на север, после чего в Уэссексе воцарился мир. Фирды (фирдом называлось ополчение, выставлявшееся каждым графством) были распущены, и люди вернулись на свои фермы. Во всех церквях распевали благодарственные псалмы, и Альфред, чтобы отметить победу, посылал дары абсолютно во все мужские и женские монастыри. Одда Младший, которого чествовали как самого могучего воина Уэссекса, получил земли неподалеку от того места, где была битва у Синуита, и приказал, чтобы там построили церковь. Ходили слухи, что в тамошней церкви возведут алтарь из золота — в знак благодарности Господу, позволившему Уэссексу уцелеть.
Но как долго еще протянет Уэссекс? Гутрум был жив, и я не разделял веры христиан в то, что Бог даровал Уэссексу мир.
И не я один так полагал, потому что в середине лета Альфред вернулся в Эксанкестер, где собрал своих советников, всех главных танов и церковников королевства (в число последних попал Вульфер из Вилтунскира).
Однажды вечером я отправился в город, где узнал, что олдермен и его люди поселились в «Лебеде», таверне близ восточных ворот. Вульфера там не оказалось, зато племянник Альфреда Этельвольд, похоже, задался целью выпить весь эль в этом заведении.
— Только не говори мне, что ублюдок призвал на витан[2] и тебя! — хмуро приветствовал он меня.
Под ублюдком Этельвальд подразумевал своего дядю Альфреда, который умыкнул у него трон.
— Нет, — ответил я. — Я пришел, чтобы повидаться с Вульфером.
— Олдермен в церкви, — сказал Этельвольд. — А я — нет. — Он ухмыльнулся и указал на скамью рядом с собой: — Сядь и выпей. Напейся вдрызг. А потом найдем двух девочек. А если хочешь — трех. Или четырех?
— Ты забываешь, что я женат.
— Как будто это когда-нибудь кого-нибудь останавливало.
Я сел, и одна из служанок принесла мне эля.
— Ты тоже входишь в витан? — спросил я Этельвольда.
— Да ты что! Думаешь, ублюдок нуждается в моих советах? Если бы он спросил моего совета, я бы сказал: «О мой король, почему бы тебе не спрыгнуть с высокого утеса, предварительно помолившись Господу, чтобы Он дал тебе крылья?!»
Этельвольд толкнул ко мне тарелку со свиными ребрами.
— Меня прихватили сюда для того, чтобы дядюшка мог за мной присматривать. Хочет быть уверенным, что я не замышляю измены.
— А ты, случаем, ее не замышляешь?
— Конечно замышляю, — ухмыльнулся он. — А ты, если что, присоединишься ко мне? Не забывай, ты у меня в долгу.
— Хочешь, чтобы я поработал для тебя мечом? — спросил я.
— Да. — Этельвольд говорил серьезно.
— Ну что же, ты да я — против всего Уэссекса. А кто еще будет сражаться на нашей стороне?
Он нахмурился, размышляя, но не назвал ни одного имени. Этельвольд молча уставился на крышку стола, и мне стало его жалко. Этот парень всегда мне нравился, но никто и никогда бы ему не доверился, потому что он был слишком беспечным и несерьезным.
«Альфред правильно его оценил, — подумал я. — Дай Этельвольду волю — и он будет пить и распутничать до изнеможения».
— Мне следовало бы пойти и присоединиться к Гутруму, — сказал он.
— Почему же ты этого не делаешь?
Он поднял на меня глаза, но не ответил. Наверняка в душе Этельвольд догадывался: Гутрум радушно его примет, будет всячески ублажать, использует, а потом рано или поздно убьет. С другой стороны, может быть, такая перспектива была лучше его нынешней жизни. Этельвольд пожал плечами и откинулся назад, отбросив волосы с лица.
Он был удивительно красивым юношей, и это не способствовало тому, чтобы прилежно заниматься делами: девушек тянуло к нему, как священников к золоту.
Слегка заплетающимся языком Этельвольд проговорил:
— Вульфер думает, что Гутрум убьет нас всех.
— Возможно, так оно и будет, — ответил я.
— А если мой дядя умрет, — продолжал он, даже не думая понизить голос, хотя в таверне было полно народу, — его сын еще слишком мал, чтобы стать королем.
— Верно.
— Вот тогда и придет мой черед! — ухмыльнулся он.
— Или твой черед придет с помощью Гутрума, — сказал я.
— Так пей, дружище, — проговорил он. — Потому что мы все в одной и той же выгребной яме.
Этельвольд улыбнулся мне — ему никак нельзя было отказать в обаянии.
— Интересно, если ты не будешь за меня сражаться, то как же ты собираешься вернуть долг?
— А что бы ты хотел получить в уплату?
— Как насчет того, чтобы убить аббата Хевальда? Очень жестоко? И медленно?
— Я мог бы это сделать, — ответил я.
Хевальд, аббат в Винбурнане, был печально известен жестоким отношением к мальчикам, которых учил читать.
— Хотя, с другой стороны, — продолжал Этельвольд, — мне хотелось бы самому прикончить костлявого ублюдка, поэтому не делай этого для меня. Лучше я придумаю что-нибудь другое, чтобы досадить дядюшке. Ты ведь тоже его не любишь?
— Не люблю.
— Тогда мы состряпаем какую-нибудь каверзу. О господи, — вдруг всполошился Этельвольд, потому что снаружи внезапно послышался громкий голос Вульфера. — Он на меня очень зол!
— За что?
— Да одна из молочниц забеременела. Думаю, Вульфер сам хотел это с ней сделать, но я поспел первым. — Этельвольд допил свой эль и заявил: — Пойду-ка я в «Три колокола». Пойдешь со мной?
— Мне надо поговорить с Вульфером.
Юноша покинул таверну через заднюю дверь, в то время как олдермен, пригнувшись, вошел в переднюю.
Вульфера сопровождала дюжина громил. Завидев меня, он зашагал навстречу.
— Там освящают церковь епископа, — проворчал он. — Целый день, час за часом, вот проклятье! Сплошные песнопения да молитвы, долгие часы молитв — и все только для того, чтобы очистить это место от скверны датчан. — Он тяжело опустился на скамью. — Я и вправду видел тут Этельвольда или мне показалось?
— Он действительно был тут.
— Небось хотел, чтобы ты присоединился к его заговору, так?
— Да.
— Чертов дурак. Ну, рассказывай, почему ты здесь? Пришел предложить мне свой меч? — предположил Вульфер, имея в виду, что я принесу ему клятву верности и стану его воином.
— Я хочу повидаться с одним из заложников, — ответил я, — разумеется, с твоего позволения.
— Заложники! — Он щелкнул пальцами, велев принести ему эля. — Проклятые заложники! Мне пришлось построить несколько новых домов, чтобы было где их разместить. И кто, по-твоему, заплатил за постройку?
— Ты?
— Конечно. И еще мне полагается их кормить. Кормить, сторожить, возводить ограду вокруг их лагеря! И как ты думаешь, Альфред заплатит мне хоть что-нибудь?
— А ты скажи ему, что строишь монастырь, — посоветовал я.
Вульфер посмотрел на меня, как на сумасшедшего, но потом понял, что я шучу, и рассмеялся.
— Вот уж точно, тогда бы король заплатил, а? Ты слышал про монастырь, который он возводит в Синуите?
— Я слышал, там будет алтарь из золота.
Он снова засмеялся.
— И я слышал то же самое. Хотя в такие слухи не очень-то верится.
Вульфер некоторое время молча наблюдал за служанкой, которая шла через комнату.
— Чтобы повидать заложников, нужно разрешение не мое, а самого Альфреда, — сказал он наконец, — а король его тебе не даст.
— Разрешение Альфреда? — переспросил я.
— Эти люди не просто заложники, они узники. Мне пришлось обнести стеной здания, где их держат, и день и ночь за ними следить. Приказ Альфреда. Может, он и вправду думает, что Бог принес нам мир, но все-таки позаботился о том, чтобы получить заложников из благородных семей. Проклятье! Шестеро ярлов! Знаешь, сколько у них вассалов? А сколько женщин? Сколько ртов мне приходится кормить?
— Если я отправлюсь в Вилтунскир, смогу я увидеться с ярлом Рагнаром?
Вульфер нахмурился, уставившись на меня.
— С ярлом Рагнаром? Это такой шумный? Он мне нравится. Нет, парень, ничего у тебя не получится, потому что никому не разрешено видеться с ними, кроме чертова священника, разговаривающего на их языке. Альфред послал его, чтобы тот попытался обратить датчан в христианство, и если ты отправишься туда без моего разрешения, король узнает, что ты там был, и потребует от меня объяснений. Никто не имеет права видеться с этим отродьем.
Вульфер помедлил, почесывая то место под воротником, куда его укусила вошь.
— Мне приходится вдобавок кормить и священника, и за него мне Альфред тоже не платит. Мало того, я должен кормить за свой счет даже Этельвольда!
— Когда меня самого держали в заложниках в Верхаме, — объяснил я, — ярл Рагнар спас мне жизнь. Гутрум убил всех остальных, но Рагнар меня защитил. Он сказал, что прежде им придется убить его.
— А этот Рагнар не похож на человека, которого легко убить, — сказал Вульфер, — но если Гутрум нападет на Уэссекс, мне приказано сделать именно это — убить заложников. Убить множество датчан. Может быть, всех, кроме женщин. — Он мрачно уставился на двор перед таверной, где несколько человек при лунном свете играли в кости, а затем негромко добавил: — А Гутрум обязательно нападет.
— Я слышал другое.
Вульфер подозрительно взглянул на меня.
— И что же ты слышал, юноша?
— Что Бог ниспослал нам мир.
Вульфер рассмеялся, оценив мой сарказм.
— Гутрум в Глевекестре, а оттуда всего полдня пути до нашей границы. И говорят, с каждым днем приходит все больше датских кораблей. Они в Лундене, они на реке Хамбер, они на берегу Гевэска. — Он нахмурился. — Новые корабли, новые воины, а Альфред строит церкви! А еще этот парень, Свейн…
— Что за Свейн?
— Он привел свои корабли из Ирландии. Этот мерзавец сейчас в Уэльсе, но он там не останется, верно? Он обязательно явится в Уэссекс. И говорят, все больше датчан прибывает к нему из Ирландии.
Вульфер пригорюнился: так огорчили его эти новости.
Я не знал, правду ли он рассказывает, потому что ходили самые разные слухи, но Вульфер явно верил во все, что говорил.
— Самое лучшее — немедленно отправиться маршем в Глевекестр, — заявил он, — и перерезать там как можно больше датчан, прежде чем они перережут нас. Но какое там, ведь нашим королевством правят священники.
«Это верно, — подумал я, — так же верно, как и то, что Вульфер не поможет мне увидеться с Рагнаром». И поинтересовался:
— А ты не передашь Рагнару мое послание?
— Каким образом? Я же не говорю по-датски. Я мог бы попросить священника, но он все расскажет Альфреду.
— А у Рагнара есть женщина? — спросил я.
— Говорят, есть.
— Худенькая такая девушка? — предположил я. — Черноволосая? С ястребиным лицом?
— Похоже, так, — настороженно кивнул. — У нее еще есть собака, да?
— Да, — ответил я, — по кличке Нихтгенга.
Вульфер пожал плечами — его не заботило, как зовут собаку. Но потом до него кое-что дошло.
— Нихтгенга, говоришь? — заинтересовался он. — С чего бы это датская девушка дала своей собаке английскую кличку?
— Она не датчанка. Ее зовут Брида, и она саксонка.
Некоторое время Вульфер молча смотрел на меня, а потом рассмеялся.
— Вот хитрая маленькая сучка. Выходит, она подслушивала наши разговоры, так?
Брида и вправду отличалась хитростью. Она была моей первой любовницей, эта девочка из Восточной Англии, воспитанная Рагнаром Старшим, а теперь спавшая с его сыном.
— Поговори с ней, — попросил я, — передай от меня привет и скажи, что если дело дойдет до войны…
Я помедлил, не зная, что именно сказать. Обещать сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Рагнара, не имело смысла: ведь если начнется война, заложников убьют задолго до того, как я смогу до них добраться.
— Если дело дойдет до войны, то что? — поторопил меня Вульфер.
— Ну, тогда, — повторил я то, что сказал сам Вульфер перед моим покаянием, — мы все будем думать лишь о спасении собственной жизни.
Он долго глядел на меня, не говоря ни слова, и по этому его молчанию я догадался, что, хотя я и не сумел найти нужных слов для послания Рагнару, Вульфер все прекрасно понял. Он допил свой эль.
— Выходит, эта сучка говорит по-английски, да?
— Она англичанка.
Вообще-то я и сам был англичанином, но ненавидел Альфреда и, будь такая возможность, присоединился бы к Рагнару, хотела того Милдрит или нет. По крайней мере, я лелеял в душе такие планы. Но где-то глубоко под землей, где страшный змей гложет корни Иггдрасиля, древа жизни, сидят три пряхи, которые и прядут нити нашей судьбы. Хотя людям кажется, будто они сами принимают решения, однако на самом деле все наши жизни в руках этих трех женщин. Они прядут нити наших судеб, а судьба правит всем. Датчане это знали, и даже христиане знали это. «Wyrd bi? ful ar?d», — говорим мы, саксы. «Рок не остановить». И пряхи устроили мою судьбу совсем иначе, потому что спустя неделю после той встречи с Вульфером, когда в Эксанкестере снова стало тихо, они послали мне корабль.
* * *Первым мне сообщил об этом раб. Однажды утром он прибежал с полей Окстона и сказал, что в устье Уиска видели датский корабль. Я натянул сапоги и кольчугу, схватил висевшие на колышке мечи, крикнул, чтобы мне привели лошадь, вскочил в седло и поскакал к берегу, где гнил «Хеахенгель».
Теперь там появилось еще одно судно. Оно приближалось к длинной песчаной косе, отделявшей Уиск от открытого моря. Парус этого корабля был подобран к рее, весла поднимались и опускались, словно крылья, а длинный корпус оставлял за собой кильватерную струю, мерцавшую серебром в свете восходящего солнца. На высоком носу судна стоял человек в полном вооружении, в шлеме, с копьем — и за моей спиной, там, где жили в землянках несколько рыбаков, это вызвало настоящую панику: люди спешили к холмам, прихватив с собой те немногие пожитки, какие могли унести.
Я окликнул одного из беглецов:
— Стой! Это не датчане! Это судно западных саксов!
Но люди не поверили мне и все равно поспешили убраться прочь вместе со своим скотом. Их можно понять, ибо они поступали так многие годы: при виде судна бросались бежать, потому что на кораблях приплывали датчане, которые несли смерть. Но у этого корабля не было на носу дракона, волка или орла, и я узнал судно — то был «Эфтвирд». Его имя, пожалуй, единственное среди всех судов флота Альфреда, было мне по душе. В отличие от докучливо-набожных названий вроде «Хеахенгель» («Архангел») или «Кристенлик» («Христианин») слово «Эфтвирд» означало «Судный день». Хотя название и было вдохновлено христианством, однако оно довольно-таки точно описывало, какую участь этот корабль сулил датчанам.
Человек на носу помахал мне, и впервые с тех пор, как я подполз на коленях к алтарю Альфреда, у меня стало легко на душе: я узнал Леофрика. А потом нос «Эфтвирда» уткнулся в грязный берег, и длинный корпус, содрогнувшись, замер.