— Она меня будет учить, чем здесь торгуют, а чем не торгуют! — проворчал аптекарь и открыл дверцу стойки. — Идите же.
Деревянный, по форме и сам напоминавший домашнюю аптечку аппарат висел на стене в большой полутемной комнате, где пахло эфиром, валерьяной и карболкой, а на столах в беспорядке стояли фарфоровые кружки и штанглассы из синего толстого стекла.
Алексей завертел ручку телефона. Аптекарь потоптался у стола и, убедившись, что посетитель действительно вызвал ЧК, вышел из комнаты.
Голос дежурного был едва слышен. Он с трудом пробивался сквозь треск и шипение мембраны.
Алексей вжимал губы в медный рожок микрофона, забранного тонкой проволочной сеткой:
— Передайте Иннокентьеву или Оловянникову: в порту на элеваторе предательство! Пусть примут меры! Сегодня ночью его собираются спалить… Вы поняли меня? Пожар, говорю! По-жар!.. Ну да! Сегодня ночью! Там кто-то орудует. Пусть как следует обшарят весь элеватор… Элеватор пусть обшарят, говорю! И нужно усилить охрану! Все поняли?.. Охрану усилить!..
— Кто передает? — донеслось издалека.
— Скажите, херсонец.
— Кто?
— Херсонец. Так и передайте, они поймут.
— Будет сделано… — прохрипело вдали.
Алексей повесил трубку на рычаг. Прислушался. Потом шагнул к двери и рывком отворил ее. За дверью стоял аптекарь. Вид у него был сконфуженный.
Алексей поманил его пальцем.
— Должен предупредить, — негромко сказал он, прикрывая дверь, — то, о чем я сейчас говорил, кроме нас с вами, не знает ни один посторонний человек. Если начнутся разговоры… Все понимаете?
У провизора лицо стало под цвет его халата.
— Что вы, что вы, товарищ комиссар! — замахал он руками. — Я же совсем не имел в виду… Просто, знаете, незнакомая личность, так я немножко боялся. Ай-яй-яй, какой ужас, какой ужас!..
— Я вас, кажется, предупредил? — нахмурился Алексей.
— Ради бога, не беспокойтесь! Все умрет в этой комнате.
— И жене своей скажите, если она слышала…
— Ничего она не слышала! А у меня прежде язык отсохнет, чем я доверю женщине такое дело! Ай-яй-яй…
— Вот именно! За телефон спасибо.
— Об чем речь! — закричал провизор. — Какое может быть спасибо! Заходите еще, когда нужно! Приходите запросто! Я всегда с большущим удовольствием!..
Он проводил Алексея к выходу мимо изумленной жены и долго кланялся, стоя на пороге, Алексей поспешил свернуть за угол.
НА ЭЛЕВАТОРЕ
В обрыве на морском берегу имелась узкая щель, заросшая репейником. Протискиваться в нее надо было боком, но затем ход расширялся и постепенно переходил в низкую пещеру. Здесь и увидел Алексей «гвардию Шаворского», которой предстояло сегодня «обеспечивать» пожар на элеваторе.
Это было пестрое сборище, человек двадцать. Большая часть — обыкновенные уголовники, те, что по ночам наводили ужас на одесских обывателей. Среди прочих Алексей разглядел людей с военной выправкой, заметной, даже несмотря на затрепанную, с чужого плеча одежду, в которую они были облачены. В третий раз он встретил здесь и небезызвестного «представителя гужевого транспорта» Фому Костыльчука. Фома тоже узнал Алексея и по-приятельски подмигнул ему.
Распоряжался в пещере плотный мужчина с выпуклой грудью и интеллигентской острой бородкой. Низкий рокочущий голос его показался Алексею знакомым. Он подошел ближе, вслушался. И вспомнил: лестничная площадка, витражи в оконных проемах, медная дощечка на двери… Баташов!..
Это было важное открытие, но за ним тотчас последовали новые.
Как и Шаворского, Алексей давно знал этого человека. На фотографии, принесенной Инокентьевым, он был изображен в морской форме с погонами капитана второго ранга. И фамилия у него была другая: Сиевич. Один из организаторов прошлогоднего заговора в Одессе…
Трое ускользнули в двадцатом году от ЧК: Шаворский, Сиевич и Краснов. Краснов был убит. Относительно Сиевича существовало мнение, что тот убрался за рубеж. Ан нет, тут голубчик!..
В отличие от Шаворского, который сбрил бороду, бывший кавторанг отрастил эспаньолку. Но бородой не прикроешь крупного горбатого носа и вялых складок кожи, наплывающих на веки. Вот, значит, кто этот таинственный Баташов, который подсылал к Алексею старичка в рединготе!..
И еще один человек тревожил Алексея. Тревожил потому, что разглядеть его толком не удавалось, а Алексей не мог отделаться от ощущения, будто и с этим субъектом он уже где-то встречался. Ростом парень напоминал покойного Булыгу, но выглядел еще более громоздким и нескладным. Козырек насунутой на уши кепки бросал тень на его лицо. Ноги он ставил косолапо, носками внутрь, руки держал в карманах широченных клешей. Стоял он в обществе Фомы Костыльчука и еще каких-то уголовных типов.
Алексей старался не попадаться ему на глаза, но случай все-таки свел их вместе.
Наедине переговорив с Баташовым-Сиевичем, Микоша подошел к Фоме, сказал ему что-то, и вся компания двинулась к выходу. Фома нес фонарь, Микоша — большой ржавый бидон, пахнущий керосином.
— Айда! — сказал Микоша Алексею.
В проходе он остановил своих людей и стал давать указания:
— Загорит в два ночи. Слушайте все: вести себя тихо! Шпалерами не шуметь, только в особенном случае. Фомка, бери пару хлопчиков и дуй вперед, сделаешь пожарные краны, чтоб ни капли воды! Вразумел? Иди!
Костыльчук поднял фонарь и оглядел своих, выбирая помощников. Желтый колеблющийся свет побежал по лицам.
Алексей вздрогнул.
Моргая от света, как ослепленная сова, перед ним стоял не кто иной, как Петя Цаца, сосед Пашки Синесвитенко…
— Ты, — сказал Фома Цаце, — и ты, — он ткнул пальцем в костлявого сутулого мужика в брезентовой рыбачьей накидке.
Они ушли первыми.
Выждав немного, Микоша велел отправляться. По одному вылезли из катакомбы и двинулись в город. Шли через центр, растянувшись цепочкой.
Алексей шагал вслед за Микошей и думал о Пете Цаце.
Узнал он его или не узнал? Виделись они только один раз, в день приезда Алексея в Одессу. Цаца тогда вроде не особенно присматривался. К тому же Алексей уже с неделю не брился и сильно оброс щетиной.
А если все-таки узнал? Тогда худо. Родство с бывшим красноармейцем Синесвитенко не может украсить Алексея в мнении бандитов. Если Цаца начнет трепать языком и это дойдет до Шаворского, провал не минуем: у «хозяина» совсем другие сведения о биографии Алексея.
Алексей старался вспомнить, какое было выражение лица у Цацы, когда он увидел его. Вроде как равнодушное. Впрочем, поди разберись: рожа у Цацы, как окорок, ничего не выражает!..
Они спустились к порту. Вблизи Потемкинской лестницы Микоша остановился и подождал приятелей. Когда все подошли, он велел Алексею остаться с ним, а прочим идти к элеватору в обход, занять удобные места и ждать. Когда загорится и набежит толпа, учинить панику. Главное, помешать тушить.
— Займется покрепче, тогда смывайтесь, — сиплым шепотом наставлял он. — Если налетят чекисты, можно и пострелять. Однако не слишком! Эй, Гоша, слышишь ты меня? Не особенно разоряйся! Пусть Одесса думает, что мы здесь ни при чем
— Не учи ученого… — сказал Гоша, очевидно, большой любитель пострелять.
— На нас с тобой самый ответственный факт! — заявил Микоша, когда они с Алексеем остались одни. — Фома заклинит пожарный кран. Такой хороший дубовый клинышек!.. Хлопчики поработают в толпе. А мы в нужное время запалим в другом месте.
— Это еще зачем?
— Не доходит? Да чтоб они побегали туда и сюда! Вразумел?
— Ага…
— Держи! — Микоша сунул Алексею бидон. — И двинули скоренько.
…Они шли какими-то одному Микоше известными переходами. Сворачивали в переулки, перелезали через заборы, обходили склады и заброшенные мастерские, шагали по шпалам портовых железнодорожных путей. Алексей скоро перестал понимать, где они находятся, и заботился лишь о том, чтобы не потерять Микошу из виду.
Миновали какой-то пустырь, и дорогу преградила каменная стена, укрепленная толстыми контрфорсами. За ней возникла тень огромного здания. Элеватор.
В одном месте стена была разрушена. Темнел широкий пролом с острыми зубчатыми краями.
Микоша остановил Алексея.
— Тут, — шепнул он. — Подходяще: все увидим, как в театре,
Алексей поставил бидон и огляделся.
За пустырем сгрудились жилые дома, В них кое-где еще светились окна.
Слева, сразу за оградой элеватора, начиналась просторная территория грузовой пристани. Было слышно, как далеко-далеко, за молом, шумят волны. Свежий ве. тер гулял по пустырю, шевелил мусор…
Теперь надо было запастись терпением и ждать столько, сколько потребуется Микоше, чтобы осознать провал затеянного бандитами поджога.
Они сели на землю возле пролома, Микоша придвинулся к Алексею.
— Ветерок-то, а? — зашептал он громко, не слишком даже заботясь об осторожности. — Раздует будь здоров! Ох и погреются нынче комиссары)
— Слушай-ка, — сказал Алексей, — ты мне объясни, на элеваторе свои люди, что ли?
— А то как же! — охотно отозвался Микоша. — Главный кладовщик. Хозяин ему английскими фунтами заплатил, можешь себе представить? Иначе ни в какую!не соглашался.
— Но согласился же?
— Согласился… Две трети вперед, остальное после.
— А как он все устроил?
— Ну, то просто. Подрядил Фомку и еще пару биндюжников из наших зерно возить. Они ему и завезли под мешками ни много ни мало — тридцать четвертей керосину.
— Тридцать четвертей? — с сомнением повторил Алексей. — Силен ты врать!
— А на кой мне! — искренне удивился Микоша. — Правду говорю, Потерпи маленько, увидишь, как полыхнет.
Помолчав немного, Алексей спросил.
— Кладовщик сам и запалит?
— Тю! Больно ему надо! Кладовщик, гадюка, нынче дома сидит, деньги считает…
Микоша вдруг осекся.
По двору кто-то ходил. Алексей затаил дыхание: это могли быть чекисты.
В темноте за стеной тлел огонек папиросы. Трое мужчин прошли мимо пролома. Один говорил:
— …соснуть надо. Утром два пульмана разгружать… —
По-видимому, это были рабочие с элеватора.
Когда их шаги затихли в отдалении, Микоша иронически просипел:
— Ты слышишь, он еще беспокоится за разгрузку! Завтра он будет искать полку, куда зубы положить!..
Алексей подумал, что так бы, пожалуй, и случилось, если бы поджог удался. Тысячи рабочих семей не получили бы хлебного пайка. Тысячи людей, ребятишки!.. Их завтрашний день — в том здании, что темнеет впереди, в хлебных закромах, куда бандиты завезли тридцать четвертей керосина… Алексей почувствовал, как к горлу комком подкатывает ненависть…
«Спокойно! — сказал он себе. — Спокойно. Не распускаться. Все получат сполна, дай срок!..»
Больше они не разговаривали.
Прошло еще с полчаса. Становилось прохладно. Ветер то утихал, то занимался снова.
Вдруг Микоша приподнялся на локтях и потянул носом.
— Чуешь?
Алексей понюхал воздух и почувствовал только кислый запах давно не мытого тела, исходивший от Микоши.
— Ни черта нет, — сказал он, — помнилось тебе.
Микоша еще посопел, внюхиваясь, и лег. Но через минуту снова поднялся:
— Да что тебе, заложило? Пахнет!..
И тут Алексей действительно уловил тонкий, едва ощутимый запах гари.
У него похолодело внутри. Он оглянулся на пустырь, не горит ли там чего. Или от жилья нанесло?..
Пустырь был черен. В домах погасли последние огоньки.
А запах становился все отчетливей, все гуще.
И вдруг приутихший было ветер швырнул в лицо теплую удушливую горечь дыма…
— Теперь чуешь? — возбужденно прохрипел Микоша. — Началось… Алексей вскочил, бросился к пролому. Со стороны моря быстро розовел воздух, и на его фоне проступили четкие контуры здания с косой висячей галереей зерноподъемника. Темнота над ней шевелилась, меняла очертания, и с каждой секундой все заметнее было, что это не темнота, а дым, плотной массой текущий в небо…
Алексей еще не верил, еще надеялся на что-то. Но тут, на мелкие осколки дробя тишину, во дворе элеватора тревожно и часто забился пожарный колокол…
Все смешалось в голове Алексея. Из сумятицы мыслей выплыла одна, страшная в своей неопровержимости: предательство!.. Оловянников не узнал о готовящемся поджоге. Предупреждение Алексея не дошло до него!..
Что же теперь делать? Бежать спасать то, что еще можно спасти? А Микоша?!
Припав к пролому, Микоша жадно смотрел вверх, туда, где над крышей элеватора вот-вот должно было вынырнуть открытое пламя.
Зарево уже заметили в разных концах города. Где-то поблизости заревел фабричный гудок. Ему отозвались гудки с Пересыпи и с вокзала. Ударили в набат на колокольне женского монастыря, и густой протяжный звон разнесся над спящей Одессой.
— Пора! — Микоша оторвался от стены, обернул к Алексею застывшее в довольной гримасе лицо. — Сейчас второго петуха пустим! Они у нас побегают!
— Погоди!.. — выговорил Алексей.
Он еще не представлял, что будет делать. Знал только, что Микоше надо помешать…
— Чего годить? Самое время! Где бадейка?
Он нашел бидон, схватил его и приказал:
— Айда за мной! Живо!..
— Да погоди же ты!..
Микоша только рукой махнул. Пламя наконец вырвалось, осветив пустырь и груды строительного мусора. Микоша длинными кошачьими скачками бежал к стоявшим поодаль домам.
Путаясь в рваной подкладке пиджака, Алексей нашарил браунинг во внутреннем кармане.
В голове мелькало: «Нельзя! Ведь знают, что мы вместе, догадаются». Но раздумывать не оставалось времени: Микошу надо было остановить во что бы то ни стало!
…Посреди пустыря, оскальзываясь на мелкой щебенке, Алексей настиг его и сграбастал за плечо.
— Стой!
— Скорей! — Микоша взмахнул бидоном. — Пока не всполошились…
— Стой, тебе говорят!
— Ти-ха! Очумел, что ли!
— Брось бидон!
Трудно сказать, зачем он это делал: надо было стрелять не мешкая.
— Ты что, парень?!
Микоша, рванулся, высвободил плечо, но Алексей тотчас опять схватил его. Крикнул, задыхаясь:
— Бросай по-хорошему, бандитская морда, убью!..
Микоша отшатнулся. Было уже совсем светло Он увидел браунинг и — все понял.
— Ты?! — хрипло выдавил он. — Ты?!
Он выпустил бидон, присел и вдруг что было силы ударил Алексея по руке. Хватаясь за карман, метнулся в сторону.
— Стой! — еще раз крикнул Алексей.
В тот же момент Микоша выстрелил. Полыхнула вспышка. Грохот на несколько секунд оглушил Алексея. И он два раза нажал спуск, почти не слыша своих выстрелов…
РАЗНЫЕ ХЛОПОТЫ
Элеватор пылал, пламя бушевало, окутывая здание с четырех сторон. Алексей понял, что делать ему там нечего. Микоша валялся на спине, выкинув над головой кулак с револьвером. Присев на корточки, Алексей наскоро обшарил его карманы. Нашел пачку папирос «Сальве», немного денег, серебряные часы-луковицу и два конвертика с кокаином. Все это он оставил при Микоше. Револьвер тоже не взял. Бидон с керосином на всякий случай опрокинул.
Покружив в лабиринте переулков и тупичков, он выбрался к Потемкинской лестнице.
Навстречу бежали люди. Чтобы не вызывать подозрений, Алексей не торопясь поднялся на Николаевский почувствовал, что у него, как от удара, саднит предплечье. Он остановился, пощупал. Рукав был разорван и влажен.
«Э, да меня ранило!» — подумал он.
Микошина пуля скользнула чуть выше локтя и неглубоко распорола кожу. Ранка была пустяковая, но она сразу изменила планы Алексея… Он свернул на Пушкинскую, потом на Успенскую и припустил со всех ног к Резничуку…
Растерзанный, задыхающийся, предстал он перед Шаворским.
— Микошу убили!..
Вопреки ожиданиям, это известие произвело на Шаворского не слишком сильное впечатление.
— Спокойно! — сказал он. — Где убили? Кто?
Едва переводя дыхание, Алексей рассказал, что все произошло как раз в тот момент, когда они с Микошей собирались поджечь жилые дома вблизи элеватора. Он так, мол, и не разобрал, на кого они напоролись: то ли на милицию, то ли на чекистов. Алексей едва ноги унес, а Микошу сразу наповал.