Шаворский сплюнул:
— Влип… матери его черт! Туда и дорогая..
Против этого Алексей ничего не мог возразить, его только удивило, что Шаворский с такой легкостью отнесся к судьбе своего вернейшего телохранителя.
— Хорошо, что наповал, — сказал Шаворский, — в чека он бы всех выдал. Ты сам-то цел? — спросил он грубо, впервые обращаясь к Алексею на «ты».
— Тоже немного задело…
— А ну, покажи!
Резничук прибавил огоньку в лампе. Алексея внимательно обследовали.
— Вон где скребнула, — сказал Резничук, запуская палец в рваную прореху на его рукаве. — Рядышком прошла, чуть бы левей — и каюк!
Он принес марлю и помог Алексею забинтовать руку.
— Давай, Седой, обмоем удачу, — сказал Шаворский.
Только теперь Алексей заметил, что Шаворский пьян. Глаза его лихорадочно блестели, движения были размашисты и неточны. Он достал из кладовки четвертную бутыль, расплескивая, налил спирт в кружки, одну придвинул Алексею:
— Пей! Чистый, медицинский, из личных погребов… Помянем раба божьего Микошу, имевшего в незапамятные времена христианское имя Николай!.. — Выпив, он с хрипом выдавил воздух из обожженной глотки и, не закусывая, помотал головой. — Убили, значит?.. Та-ак… Ничего-о: в сражениях потери неизбежны… Но бой выигран! Слышите, вы? Бой выигран!.. — заорал он.
— Поаккуратнее, Викентий Михайлович! — попросил Резничук, боязливо оглядываясь на дверь,
Шаворский громыхнул кулаком по столу:
— Не учить меня, холуй! — и неожиданно приказал: — Гаси свет!
Резничук поспешно задул лампу. Шаворский сдернул маскировку с окна, толчком распахнул раму.
Сквозь черные кусты нездоровым воспаленным багрянцем просвечивало небо.
— Горит! — Шаворский лег животом на подоконник. — Горит!.. — бормотал он. — Пылает… Вот так всю Россию очистительным огнем… во искупление!..
Ночевать Алексея отвели на чердак. Остаток ночи он пролежал на жестком волосяном матраце. Перед глазами металось пламя, выплывало окровавленное, все в неровных отсветах пожара лицо Микоши — пуля ударила его над правой бровью. Потом появились еще лица. Люди бежали на пожар, и среди них Алексей увидел Галину. «Что вы наделали?! — спросила она с ужасом. — Что вы наделали?!» Он схватил ее за руку, хотел объяснить, что не виноват, что это предательство… Она не стала слушать, оттолкнула его и легко пробежала по мягкому зеленому изволоку туда, где бушевало пламя. Он догнал ее, крикнул: «Да поймите вы!» Но девушка снова оттолкнула его, и Алексей проснулся.
Рядом стоял Резничук,
— Иди, — сказал он, — хозяин зовет. Мычишь ты во сне, ровно бык…
Было утро. В чердачном окне безмятежно синело небо.
Шаворский, протрезвившийся, выбритый, ходил по комнате, как всегда, сцепив руки за спиной.
— Так что у вас вчера вышло? — спросил он, хмурясь. От ночного панибратства не осталось и следа.
Алексей повторил с самого начала выдуманную им историю гибели Микоши, дополнив ее новыми подробностями: он-де первый заметил каких-то вооруженных людей и сказал об этом Микоше, но тот не придал значения его словам. Хотел во что бы то ни стало довести дело до конца. Вот и довел…
— До чего ж некстати! — Шаворский покривился от досады. — Именно сейчас, когда я разослал людей к атаманам — созывать к приезду Максимова… — Он еще побегал из угла в угол, кусая губу, потом сел на табурет возле Алексея. — Дел у нас невпроворот, а сам я, как вы понимаете, не могу слишком часто показываться в городе. Потеря Микоши будет сейчас особенно ощутима. В ряде вещей он был просто незаменим… Но кое в чем вам все-таки придется заменить его…
— Чего ж, давайте.
— Для начала придется сходить по трем адресам…
«По четырем, — подумал Алексей, — Оловянникова повидать…»
Теперь, казалось, найти предателя не составит труда: достаточно выяснить, кто принял донесение Михалева.
Выяснили; принял помощник ответственного дежурного по губчека Вайнер. Однако Вайнер не смог дать объяснений…
За два часа до того, как начался пожар на элеваторе, в губчека позвонила какая-то женщина. Истерически всхлипывая, она кричала в трубку, что на Пересыпские склады совершен налет, что бандиты повязали охрану и мешками вывозят продовольствие. Вайнер по тревоге поднял дежурную оперативную группу чекистов и вместе с ними выехал на Пересыпь.
Едва машина с чекистами прибыла на место происшествия, в нее полетели бомбы: у продовольственных складов была устроена бандитская засада. Три чекиста были убиты, четвертый — уполномоченный Вайнер тяжело ранен. Через час он скончался, не приходя в сознание.
По установившемуся в Одесской губернской чрезвычайной комиссии порядку сводки о полученных от населения сигналах (а их поступало в течение дня великое множество) дежурный был обязан передавать ответственному дежурному или — наиболее серьезные — начальникам отделов. Сводка, составленная Вайнером, к ответственному дежурному не попала. Лишь к концу следующего дня председатель губчека Немцов нашел ее… на собственном столе. Она была втиснута под зеленое сукно обивки и сверху прикрыта толстой стопкой деловых бумаг. Кто положил ее туда, кому передал Вайнер сводку, — докопаться не удалось.
Среди ответственных сотрудников губчека высказывалось много всяческих предположений. Некоторые придерживались мнения, что та же рука, которая засунула сводку под сукно председательского стола, организовала и убийство Вайнера, чтобы упрятать концы в воду. Другие считали, что это случайное совпадение. Предательство предательством, а бандитская засада — своим порядком: не в первый раз, мол, бандиты откалывают подобные номера, а тут еще им нужно было отвлечь внимание чекистов от пожара на элеваторе.
Находились и такие, которые склонны были подозревать убитого Вайнера. Их версия выглядела следующим образом. Вайнер сам был связан с бандитами. Сводку он, конечно, написал, чтобы после можно было оправдаться: вот, мол, все сделал как положено, но засунул ее в такое место, чтобы сразу не нашли. Наверно, кто-то из погибших товарищей находился в дежурке, когда он принимал донесение о готовящемся поджоге элеватора, и Вайнеру нужно было отделаться от свидетеля. По его предложению бандиты устроили засаду на Пересыпи. Вайнер доехал с чекистами — иначе он поступить не мог — и по неосторожности сам угодил в яму, вырытую им для другого…
Короче говоря, это было сложное построение, которое сводилось к тому, что Вайнер-де был хитер, но и мы не лыком шиты!
И, наконец, существовала еще одна версия, самая простая: кто-то без злого умысла, по рассеянности, засунул сводку под бумаги, оттого все и получилось.
Сложный узелок завязался в Одесской губчека. Развязать его суждено было случаю, но произошел он несколько позже. И предшествовали ему немаловажные события.
Алексей все больше «заменял» Шаворскому Микошу. Он теперь без устали носился по Одессе, связывал «хозяина» с руководителями пятерок. Многие из них уже были известны чекистам, но с каждым днем список их разрастался. Только теперь начал вырисовываться подлинный размах заговора. Он был огромен. Одесской губчека еще не приходилось иметь дело с такой разветвленной и в то же время четко централизованной организацией, как это детище Шаворского. Кроме основных сил заговорщиков, сосредоточенных в нерубайских катакомбах (по агентурным данным, там ждали своего часа более шестисот белогвардейцев), по всей Одессе были рассеяны небольшие группы «боевиков», как романтично именовал их Шаворский. Алексей находил руководителей пятерок в уголовных притонах Молдаванки и в роскошных квартирах на Ришельевской и Дерибасовской, в мелких кустарных мастерских рыночных площадей и на больших заводах, которые только-только начинали оживать. Почти все эти руководители, за редким исключением, были в недавнем прошлом офицерами белогвардейских армий Деникина, Врангеля, Мамонтова, Шкуро… Некоторые жили по чужим документам, работали в советских учреждениях на скромных канцелярских должностях.
Город медленно оправлялся после военной разрухи. Кое-где ремонтировались дома. В порту отшвартовывались первые восстановленные пароходы. По утрам все новые дымки возникали в одесском небе над фабричными трубами. Одесса жила нелегкой трудовой жизнью, не подозревая, что в недрах ее зреют очажки страшной белогвардейской заразы, которая грозит одним ударом свести на нет усилия ее строителей…
Возглавляла заговор тройка. В нее кроме Шаворского входили Баташов-Сиевич и некий Дяглов. Сиевич руководил пятерками. Дяглов командовал «вооруженными силами» в Нерубайском. Однажды по поручению Шаворского Алексей встретился с ним в ресторане Печесского.
Ресторан находился в центре города и имел два выхода — на Гаванную и в городской сад. По этой или по какой другой причине мрачное заведение с замызганными стенами и пулевыми дырами в оконных стеклах было излюбленным местом всякого темного люда.
В первой половине дня в нем было пустовато: несколько сонных пьянчужек, чистенький господинчик, деловито беседовавший с наглым парнем в желтых шоферских крагах, и унылая женщина неопределенного возраста, одетая пестро и грязно.
Как было условлено, Алексей сидел за третьим столиком направо от входа и ждал человека, который предложит ему кило лаврового листа.
Костистый, в чиновничьей тужурке с зелеными бархатными петлицами, усатый мужчина некоторое время присматривался к нему, затем подошел и сел рядом.
— Интересуетесь лавровым листом? Кило найдется…
Лицо его носило следы длительного пребывания в катакомбах: оно было землистое, отечное. Когда Дяглов говорил, казалось, будто горло его набито песком, который медленно пересыпается при каждом звуке.
Алексей сказал отзыв:
— Предпочитаю суп с укропом.
Он передал Дяглову, что совещание атаманов Шаворский предполагает устроить не в Нерубайском, как намечалось ранее, а во флигеле Резничука: это, мол, самое безопасное сейчас место. Кроме того, Шаворский велел отрядить нескольких человек для встречи и охраны Максимова.
— В чье распоряжение?
— В мое, — сказал Алексей.
Так оно и было. Шаворский решил, что уж если заменять Микошу, так заменять до конца. И поскольку его бывший телохранитель возглавлял при нем нечто вроде комендантского взвода, то и эти функции переходили теперь к Алексею.
— Ладно, — кивнул Дяглов, — выделю. — Он осмотрел посетителей ресторана и, не найдя ничего подозрительного, прохрипел: — У меня скверные новости из Киева: чека разгромила «Всеукраинский повстанком».
— Уже?.. — вырвалось у Алексея.
— Почему «уже»? Что значит «уже»? — быстро спросил Дяглов
— Так всего ж две недели назад был здесь их доверенный. Мы с хозяином его и встречали,
— Две недели! — повторил Дяглов. — Их в два дня погромили, почти никто не ушел!.. Скажи Викентию: к приему Нечипоренко все готово.
— Есть.
Дяглов ушел, а вслед за ним, неожиданно протрезвев, поплелся один из пьянчужек, дремавших за столиками.
Сообщение о разгроме «Всеукраинского повстанкома» в тот же день подтвердил Оловянников; Алексей теперь почти каждый день встречался с ним на конспиративной квартире. Немалую роль в ликвидации повстанкома сыграла явка, полученная от Поросенко. Скупой на похвалы, Оловянников сказал:
— Тебя в приказе отметили по вучека,[10] поздравляю! — и руку пожал.
Алексей доложил ему о встрече с Дягловым. Расставаясь, попросил:
— У Петра Синесвитенко сынок остался. Мне все недосуг забежать посмотреть, как он там. Может, поинтересуетесь, Геннадий Михайлович? Его бы хоть на время пристроить, а после я его к себе возьму.
— Это Павлушку-то? — спросил Оловянников, в который раз удивляя Алексея своей осведомленностью. — Опоздал ты немного: его Инокентьев забрал.
— Куда забрал?..
— К себе. Говорит, воспитаю вместо Витьки: у него сына Витьку убили под Перекопом.
— Правда? — изумился Алексей. — А Пашка что?..
— Что — Пашка. Хороший хлопчик. Он к Василию со всей душой.
Алексей почесал голову под фуражкой. Вот те на, Пашка у Инокентьева! А он-то привык считать мальчонку горемыкой, до которого никому дела нет.
— Большая семья у Василия Сергеевича? — спросил он.
— Одна жена осталась, тихая женщина, ласковая. Не сомневайся, мальчонка в хороших руках. Да и сам Василий — душа человек, не смотри, что угрюм.
Алексей вспомнил, как провожал его Иннокентьев к Баташову, и подумал: «Кажись, и впрямь Пашке здорово повезло!..»
СОВЕЩАНИЕ В НЕРУБАЙСКОМ
Близился день приезда Максимова, и, следовательно, не за горами было завершение операции.
Подготовка к ней велась в абсолютной тайне. Если не считать сугубо засекреченных разведчиков, посвященных были только пять человек: Немцов, Оловянников, Инокентьев, Кулешов и начальник оперативного отдела губчека Демидов — гроза одесских бандитов, про которого они пели в своих песнях:
…Нас Демидов вынимает
И становит к стенке…
Кроме этих пяти человек, ни один сотрудник губчека даже не подозревал о готовящейся операции. Люди были заняты повседневной оперативной работой, которая отнимала у них все время и все силы.
Шаворский также готовился к приему Максимова. Все у него шло как по маслу. На приглашение собраться атаманы ответили согласием. Воздержался пока один Заболотный, но Шаворский был уверен, что и он приедет. В эти дни он впервые в разговоре с Алексеем упомянул о своей агентуре в губчека.
Случилось это так.
На авиационном заводе «Анатра» чекисты арестовали за саботаж нескольких инженеров. Один из них был членом организации Шаворского, состоял в пятерке.
Вечером того же дня на квартире у вдовы какого-то издателя, где иногда Шаворский ночевал, он говорил Алексею:
— Все дело в системе. Она проста и логична. Это — цепь, крепкая, как железо, и эластичная, как резина. Большевики уже опутаны ею с ног до головы, но пока еще не чувствуют этого. Почувствуют, когда она затянется у них на горле!
Разговор велся в большой уютной комнате с лепными карнизами, портретами на стенах и роскошной мебелью цвета «птичий глаз». Шаворский был в стеганой кофте с галунами и в домашних туфлях покойного издателя. От него снова попахивало спиртом. Время от времени в комнату заглядывала хозяйка дома, плоская блондинка с восковым лицом и неестественно белым носом.
— Тебе ничего не нужно, Викки? — спрашивала она фистулой, надменно обходя взглядом Алексея.
— Благодарю, ничего, — холодно отвечал Шаворский.
Когда женщина исчезала, он зябко передергивал плечами, вздыхал, как бы ища сочувствия.
— Вот оно, главное неудобство конспирации!.. — и возвращался к прерванному разговору. — Разорвать эту цепь большевики не в состоянии. За примерами недалеко ходить. Сегодня чека накрыла одного из наших. Ну и что? Чего они добились? Пятерка, в которой он состоит, не пострадает. Прикончат одного, на том и облизнутся.
— Почему одного? А где остальные?
— Остальных им не найти: члены пятерок знают только своего руководителя, а тот еще за сутки был предупрежден об аресте.
У Алексея пересохло во рту. Он спросил как можно Небрежней:
— Как так?
Шаворский снисходительно опустил веки. Он достал из кармана пачку папирос — таких же, какие были у Микоши («Сальве», десять штук, табачной фабрики братьев Поповых), закурил и, выцедив дым сквозь зубы, негромко сказал:
— Неужели вы думаете, Седой, что мы могли бы столько времени держаться, не будь у нас источника информации в самой что ни есть чекистской утробе? Хм… Уже по крайней мере два или три раза чека ничего не стоило раздавить нас в порошок. Давно бы мы гнили с вами где-нибудь в яру с пулей в затылке. Как видите, живем. Более того, в настоящее время для нас даже не слишком опасны агенты, которых засылает Немцов. да вот хотя бы с элеватором: кто-то ведь пронюхал о поджоге и стукнул в чека… Да, да, был донос! И что же? Всевидящий Немцов узнал о нем только через сутки. А мы покамест успели ликвидировать единственного свидетеля, который мог навести чекистов на след! Вот как надо работать, уважаемый!.. — Он сделал еще несколько затяжек, воткнул папиросу в розовую морскую раковину и позвал хозяйку, — Седой здесь переночует, — сказал он ей, — сооруди ему ложе. — И Алексею: — Завтра встречать этого «щирого» хохла Нечипоренку…