Но многие бедняки не смогли собрать выкупных денег. Рыцари ордена Храма и госпитальеры, располагавшие большими средствами, отказались предоставить их для выкупа бедноты, мотивируя свое решение тем, что они не вправе распоряжаться переданными им на хранение чужими деньгами. Только угроза возмущения заставила орденских рыцарей раскошелиться – они все же уплатили четырнадцать тысяч золотых за несколько тысяч бедняков. Но все равно около пятнадцати тысяч человек так и не сумели выкупиться, и были проданы в рабство.
Король Англии? Нет и еще раз нет! Обладая неуемной, буйной натурой, Ричард Плантагенет никогда не ронял свое рыцарское достоинство. В ярости он мог сотворить страшное зло, но только в открытую. Своим бесстрашием английский король вызывал искреннее восхищение даже у Салах ад-Дина. Узнав однажды, что у его противника от жары болит голова, султан отправил ему корзину снега с горных вершин. Восторгаясь поведением английского короля во время штурма Акры, его неукротимостью, поэты, которых немало было в лагере крестоносцев, стали именовать его Ричардом Львиное Сердце.
Однако простые мусульмане относились к нему куда хуже и даже пугали им детей. И на то были причины – он не раз проявлял жестокость к сарацинам. Когда Акра пала, за жизнь горожан франки потребовали двести тысяч безантов, освобождения полутора тысяч пленников-христиан и возвращения Креста Животворящего. Но Салах ад-Дин преднамеренно затягивал с обменом пленных и выплатой репараций, чем вызывал гнев нетерпеливого Ричарда Плантагенета. Тогда прямо у стен поверженного города король Англии предал мечу около трех тысяч пленных мусульман, которые не смогли заплатить выкуп; среди них были женщины и дети.
Мусульмане восприняли эти казни явным нарушением договора, заключенного между Ричардом и Салах ад-Дином. Но франки сочли его действия как необходимую и даже похвальную меру в рамках общепринятых законов войны – ведь султан тоже казнил рыцарей монашеских орденов, захваченных в плен после его победы при Хаттине, но только тех, кто не захотел принять ислам; а таких было большинство. Однако, перед тем как пойти на столь крутые меры, Ричард заручился согласием других христианских принцев и вельмож. К тому же охрана большого количества пленных сковывала основные силы латинян, – несомненно, Салах ад-Дин учитывал это – что сильно мешало продолжению крестового похода.
Тогда кто поднял руку на имущество Старца Горы, имя которого наводило ужас не только на правоверных, но и на франков?! Увы, шейх не мог найти ответ на этот вопрос. Шпионы работали с полной отдачей, ас-Синан поднял все свои связи, но куркуру с экипажем и тремя шейти словно дэв унес. Возможно, рыбаки что-то и видели, но это такой народ, который боится всего: и шторма, и сильного дождя, и сборщиков податей, и гнева Аллаха, а уж тем более – страшного шейха аль-Джабаля. Поэтому рыбаки предпочитали помалкивать. Длинный язык укорачивает шею.
Возле двери, где сидел ас-Синан, уже битый час топтался даи Джават. Ему казалось, что сведения, которые он принес, не были очень важными, поэтому Джават пребывал в сомнениях – беспокоить шейха или не нужно? Даи звезд с неба не хватал, умом не блистал, но отличался отличной памятью, повышенной исполнительностью и скрупулезностью. Если бы понадобилось сделать точный подсчет зернышек кунжута в мешке, то можно было не сомневаться, что Джават справится с заданием быстрее и лучше всех.
Даи был у ас-Синана вроде секретаря халифа. Он помнил мельчайшие детали переговоров, которые происходили в течение месяца, а также многочисленные поручения шейха аль-Джабаля, притом в деталях. Он ничего не упускал из памяти; казалось, что внутри его головы сидит писец и записывает с помощью калама – тростникового пера – все события, вплоть до ничтожно мелких, на первый взгляд не имеющих никакого значения. Тем не менее Джават мог в любой момент обратиться к своей памяти и напомнить шейху то, о чем ас-Синан и думать забыл.
– Я знаю, что ты стоишь у двери, Джават, – вдруг раздался властный голос шейха. – У меня отличный слух, и я все слышу. Но топчись там, как стадо баранов, входи.
Джават вошел в комнату, осторожно прикрыл дверь за собой и низко поклонился Старцу Горы. Когда он общался с шейхом, его всегда пронизывал священный трепет. Этот страшный человек имел над ним гипнотическую власть. Кроме того, что шейх был знаменит своими познаниями в астрологии и алхимии, а также в магическом искусстве, телепатии и ясновидении, он еще и обладал и даром гинотизера.
Даи особенно врезался в память тот день, когда в Масйаф в гости к ас-Синану приезжал один из крестоносцев, какой-то граф. Когда они осматривали башни, двое хашишинов по знаку шейха аль-Джабаля поразили себя кинжалами в сердце и упали к ногам гостя. Затем Старец Горы приказал еще одному фидаину: «Спрыгни с этой башни!». И тот беспрекословно бросился вниз. После этого шейх аль-Джабаль хладнокровно заметил: «Скажите слово, и по моему знаку все семь человек, которые перед вами, таким же образом падут наземь». Но испуганный граф, потрясенные властью шейха над людьми, поторопился к лестнице, которая вела во внутренние помещения башни. Джават, тогда еще простой фидаин, находился среди этих семерых…
– У тебя новости? – спросил Старец Горы. – Только если они плохие, оставь их на завтра!
– Не знаю, что и сказать, о великий… – Джават переминался с ноги на ногу.
Голос внутри даи подсказывало ему, что его известие может быть весьма полезным общему делу, но с другой стороны оно могло показаться ас-Синану плохим, и тогда Джават даже боялся представить, какие громы и молнии загрохочут и засверкают у него над головой.
– Не мямли! – повысил голос шейх. – Выкладывай, что там у тебя. Да не трясись ты, как овечий хвост!
Джаваи наконец решился:
– Наши люди привезли раба – гулям-и руси. Он шел от побережья, и все время повторял твое имя, о повелитель.
– Гулям-и руси… мое имя? – Шейх аль-Джабаль сильно удивился. – Его допросили?
– Он не знает нашего языка. Бормочет что-то несвязное. Мы разобрали только одно слово – куркура.
– Куркура?! – Шейх взвился, будто ужаленный шершнем. – Немедленно его ко мне! Но только тогда, когда найдете среди наставников кого-нибудь, владеющего языком племени рус.
Наставником оказался племянник известного путешественника Абу Хамида ал-Гарнати, который вместе с ним путешествовал пор землям северных варваров и знал славянский язык. Его, как и многих других наставников, похитили и заставили преподавать в лагере-крепости, которой управлял даи аль-кирбаль Хуссейн. Пришлось слать гонцов и дожидаться, пока они не привезут этого убеленного сединами ученого. Шейх совсем извелся в ожидании. К нему боялись заходить даже приближенные. Он рвал и метал, чего с ним прежде никогда не случалось.
Наконец настал час, когда Ачейко ввели в комнату замка, где сидел Шейх аль-Джабаль. Помещение было обставлено так себе, но страшные глаза старца смотрели на кривича с таким напором, что юноше едва не стало дурно. И то – его кормили лишь раз в день кашей и черствыми лепешками. Хорошо хоть воды давали напиться вволю.
– Говори! – приказал шейх. – Я знаю, ты искал меня.
Ачейко рассказал без утайки все, что случилось с куркурой и с ним. По мере перевода лицо шейха стало таким страшным, что Джавату захотелось немедленно превратиться в серую неприметную мышку – как в сказках – и забиться в глубокую норку.
– Какой флаг был на кораблях франков? Ты не запомнил? – спросил юношу ас-Синан.
– Запомнил, – ответил Ачейко. – Флаг белый, а на нем был нарисован большой золотой крест и четыре маленьких.
– Флаг Иерусалимского королевства! – не сдержавшись, воскликнул шейх. – Это все проделки Конрада Монферратского!
Какое-то время в комнате царила тишина – шейх задумался. А затем сказал:
– Этого юношу отпустите на все четыре стороны. Пусть о нем позаботится его судьба. Но он помог нам, и мы немного поможем этому гулям-и-руси. Он честный и добросовестный человек, поэтому заслужил награду. Дайте ему новую одежду, добрый нож, лук и стрелы, а также продукты в дорогу и деньги. И снимите с него ошейник раба. Я, шейх аль-Джабаль, своей властью дарю ему свободу! – Эта фраза прозвучала торжественно, и все поклонились шейху, в том числе и Ачейко (за компанию), хотя он не понял ни единого слова из речи седого старца. – И отвезите его на караванную тропу. Какой-нибудь сердобольный караван-баши поможет ему добраться до ближайшего города.
На этом расспросы Ачейко закончились и его отвели уже не в зиндан, а в отдельную комнату, где он переоделся во все новое и съел огромное блюдо превосходного мясного плова.
А в комнате для совещаний тем временем собрались все даи, находившиеся в Масйафе, даи аль-кирбаль Заки, которого прочили в наследники шейха, и даи ад-дуат – сам ас-Синан. Комната была гораздо больше других помещений и вдоль стен, вместо потертых ковриков, которыми был застелен пол личных покоев Старца Горы, лежали мягкие подушки.
Они были нужны хотя бы потому, что иногда такие совещания могли затянуться на целый день; долгие разговоры прерывались только для молитв и то не всегда. Все даи представляли собой своего рода высшее сословие исмаилитов и могли не придерживаться законов шариата. Так установил еще Хасан ибн Саббах, и Рашид ас-Синан подтвердил этот неписаный закон.
Обсуждали, как поступить с Конрадом Монферратским. Все понимали, что шейх уже принял решение, но правила нужно соблюдать, поэтому даи спорили, как лучше наказать зарвавшегося короля Иерусалима – короля без короны на голове и столицы. Вместе со всеми сидели и Авар с Хасаном. Теперь они были даи. Ас-Синан выполнил свое обещание, тем более, что операция по устранению сахиба аль-кашф Абд аль-Кадира прошла без сучка-задоринки. Для остальных даи их возвышение было немыслимым; они недоумевали: как такие молодые люди смогли столь быстро подняться к самой вершине?! А даи аль-кирбаль Заки уже начал смотреть на них косо – уж не надумал ли шейх поменять свое решение и выбрать себе в преемники одного из этих двух выскочек?
После своего возвышения Авар и Хасан – уже по отдельности – успели выполнить несколько заданий шейха аль-Джабаля, притом вполне успешно. Только теперь их задачей было не самим лезть под удар, а направлять фидаинов. И один, и другой блестяще планировали свои операции и все их подопечные, выполнив задание, вернулись живыми. Старец Горы начал испытывать к ним большую благосклонность, нежели к другим даи, хотя внешне это никак не проявлялось. Но не нужно было иметь большие познания в физиономистике, чтобы не заметить, как теплели всегда остро жалящие глаза шейха, когда он разговаривал с новоиспеченными даи.
– Примерно наказать этого негодяя! – сказал даи аль-кирбаль Заки. – Король Иерусалима нарушил наш уговор! Смерть ему!
– Смерть! Убить его! – поддержали Заки и другие даи, понимая, что этим выражают не только общее мнение, но и подтверждают решение, давно вызревшее в голове у ас-Синана.
Но тут взял слово Хасан. Несмотря на молодые годы он обладал рассудительностью, которая нередко отсутствует у людей преклонного возраста.
– А что если куркуру ограбили не люди Конрада Монферратского? – задал вопрос Хасан; и сам же на него ответил: – Тогда беда. Убив невиновного в этом преступлении короля Иерусалима, мы тем самым совсем рассоримся с франками. Пока между нами существует нейтралитет, франки не трогают нас, мы – их. Но тот, кто раздувает ветер, пожнет бурю. И тогда нам придется худо – у франков еще слишком много сил. Даже армия султана не в состоянии выгнать кафиров с нашей земли. Вот если мы докажем, что это именно Конрад Монферратский потопил принадлежащие нам суда, вот тогда наши действия будут оправданы.
Даи несогласно зашумели, но властный жест шейха заставил их замолчать.
– То, что франки убили всех, – веско сказал ас-Синан, – служит доказательством злого умысла против нас. Они точно знали, что это наша куркура, поэтому и пытались спрятать концы в воду. В этом нет сомнений. Я предполагаю, что франки сначала подбросили пиратам сведения о ценном грузе, а когда те захватили наши шейти, они их уничтожили. Благодаря этой хитрости франки свели свои потери к минимуму и заполучили большие ценности. И я уверен, что по базарам Востока вскоре пойдут гулять небылицы, что куркуру ограбили пираты-отступники, которых затем наказал их Бог, – потопил суда вместе с командами. Ведь почти сразу после сражения на море начался шторм.
– Тем не менее это мог сделать и Ги де Лузиньян, – не сдавался Хасан. – Или кто-то другой, под флагом Иерусалимского королевства.
– Похвально, что ты так печешься о нашей безопасности, – сказал шейх. – Но тогда предложи, как нам быть дальше?
– Нужно кому-то из опытных даи поехать в Тир и все разведать, – ответил Хасан. – Если он узнает, что вор все-таки Конрад Монферратский, тогда даи должен передать королю Иерусалима послание, в котором не следует называть вещи своими именами. Надо написать, что мы узнали, будто его люди нечаянно потопили наши суда и если нам вернут весь груз, то мы забудем про эту нелепую ошибку, и наши отношения по-прежнему будут безоблачными. Лишь в том случае, если он наотрез нам откажет, короля Иерусалима нужно отправить в геенну[103]. Точно так же придется действовать, если куркуру захватил кто-то другой.
– Разумно, разумно… – Шейх с одобрением посмотрел на Хасана. – Что ж, твоя задумка, тебе ее и исполнять. Тебе и Абу. Опыта у вас немного, но я уверен, что вы справитесь. Заки! Дашь им имена наших фидаинов в Тире и тех, кто будет для них прикрытием.
– Слушаюсь и повинуюсь! – Заки склонил голову.
* * *Авар и Хасан выехали в Тир на следующий день. За пазухой у Хасана лежало письмо предполагаемому сановному разбойнику, захватившему куркуру. Имя в нем отсутствовало; его нужно было вписать в послание, когда станет известно, кто этот негодяй. Настроение у хашишинов было отвратительным, хотя они и скрывали это от окружающих. Задание, которое дал им ас-Синан, было чрезвычайно опасным. Выполнить его и вернуться в Масйаф живыми, было просто мечтой, скорее всего несбыточной. Оба это отлично понимали. Тем не менее выбора у них не было – приказ есть приказ.
Теперь двух новоиспеченных даи сопровождал большой отряд хорошо вооруженных всадников – соответственно их высокому положению. Молодые люди – юношами Авара и Хасана уже сложно было назвать, так как пребывание среди хашишинов успело наложить на них свой отпечаток – изображали сыновей шейхов, которые ехали в армию Салах ад-Дина. Только возле самого Тира им придется поменять свой аристократический облик на другой, что для них было совсем не сложно.
Авар по-прежнему внимательно наблюдал за Хасаном. Он даже начал немного побаиваться своего товарища. Когда они стали даи, у Хасана вдруг появились манеры, которые были совсем не свойственны недавнему фидаину, выходцу из бедных слоев населения. Глубоко упрятанная властность проявилась на лице Хасана, как вершина горы, прежде укрытая облаками. Теперь они были наставниками, и рядовые фидаи боялись Хасана как огня. В отличие от Авара, который был прост в обращении и не позволял себе третировать своих подопечных.
Но Авар подметил и еще одну особенность Хасана. В какой-то момент ему показалось, что тот не обожает шейха аль-Джабаля, как пытается показать, а ненавидит. Особенно это проявилось при их первой встрече с «живым богом», каким считали ас-Синана забитые дехкане. Хасан на какое-то мгновение потерял над собой контроль, его тело напряглось, словно струна ребаба, и Авар, который уже хорошо изучил нрав и привычки своего напарника, понял, что сейчас он набросится на Старца Горы. Конечно, с оружием к шейху входить запрещалось; стража при входе могла немедленно заколоть любого, кто ослушался приказа повелителя. Но Хасан мог убить ас-Синана и голыми руками. В этом деле он был не хуже Авара.
Авар незаметно схватил Хасана за локоть – они сидели рядом, плечом к плечу – и крепко сжал; а пальцы у него были сильные, словно стальные. Тот даже выражения лица не изменил – смотрел на шейха все так же благоговейно, как на живое воплощение Махди[104], – но тело его расслабилось и дыхание выровнялось.
Они никогда не обсуждали этот случай, но теперь и Хасан начал иногда поглядывать на Авара с подозрением. Что, впрочем, не мешало им четко и с выдумкой выполнять поставленные перед ними задачи.