По четвергам папа уходил на работу только к десяти, поэтому родители обычно вставали попозже. Но в этот день они уже проснулись, и из ванной послышалось папино громкое пение.
– Не говори им ничего, – быстро прошептала Приккен.
– Ясное дело. Да мне ведь уже и в школу пора.
Растяпа отчаянно заскулил. В его карих глазах ясно читался упрёк: хозяин собрался уйти без него. Расмус наклонился и погладил пса:
– Что поделаешь, Тяпа. Учителя ведь жить без меня не могут!
Расмус взял книги и побежал в школу. На крыльце он остановился помахать Растяпе. Тот, как обычно, смотрел в окошко Расмусу вслед. Но сегодня, видно, окно было плохо закрыто – оно вдруг распахнулось, и Растяпа с восторженным лаем спрыгнул на лужайку прямо к Расмусу. Лай, очевидно, должен был известить хозяина о том, что окно было открыто очень кстати.
– Знаешь что, Растяпа? – усмехнулся Расмус. – Подозреваю, ты сам его открыл.
Растяпа продолжал лаять, словно хотел сказать, что ему единственный раз в жизни удался подобный трюк. Но хозяин без всякого милосердия вернул его обратно в заключение.
Расмус отнёс пса на кухню и, поздоровавшись с мамой, сказал:
– Я уже убегаю. Пожалуйста, закрой как следует окошко, не то Растяпа выскочит.
И сразу забыл о собаке и побежал в школу, думая только о рубце, книжке, сетке и сычуге. Правда, о Приккен он тоже думал, и эти мысли его так беспокоили, что Понтус при виде Расмуса встревожился, уж не заболел ли он.
– Это не я, это Приккен, – вздохнул Расмус.
– А что у неё болит? – спросил Понтус.
– Душа. – Расмус скорчил печальную физиономию. – С этой любовью одни неприятности!
– У Приккен неприятности?
– Ещё какие!
И Расмус все рассказал Понтусу. Иначе он поступить не мог.
Во-первых, он знал, что Понтус будет молчать как рыба. Во-вторых, у них никогда не было секретов друг от друга. А в-третьих, в голове у Расмуса уже зрел план, для осуществления которого ему нужна была помощь Понтуса.
Первым уроком была биология, так что у Расмуса было время обдумать свой план получше, чтобы на перемене поделиться им с Понтусом.
– Ну, как же называется у коров четвёртый желудок? – спросил учитель биологии.
Учитель вызвал Понтуса, но тот никак не мог вспомнить слово «сычуг». Он помнил только, что оно похоже на имя какой-то птицы, и в голове у него вертелось «чибис», но на всякий случай он промолчал, и учитель стал спрашивать дальше:
– Четвёртый коровий желудок, Расмус?
Расмус вздрогнул.
– Формуляр, – невпопад ответил он.
Класс взорвался от хохота, а господин Хелгрен покачал головой:
– Оно и видно, что вчера вас отпустили на два часа раньше.
На перемене Расмус отвел Понтуса в укромный уголок на школьном дворе.
Стиг иронически усмехнулся:
– Я – нет, а ты?
– А чего тогда пихаешься, ты, бактерия?
На улице они решили выяснить, кто из них на самом деле толкался, и начали потасовку. У них были ещё старые счёты, которые тоже стоило свести, так что всё это быстро перешло в «открытый кулачный бой», как торжественно провозгласил Понтус.
И всё шло отлично, пока в дело не вмешалась полиция.
– Что я вижу, драка в общественном месте, – услышал Расмус отцовский голос. – Нарушение порядка и всё такое!
Он схватил сына за шиворот, чтобы оттащить от Стига, но Расмус вырывался.
– Сопротивление полиции. – Голос у папы стал серьёзным. – Прошу господ разойтись, не то мне придётся препроводить их в участок.
«Господа» неохотно разошлись и отправились каждый своей дорогой.
– Видишь, каково это иметь отца полицейского, – сказал Расмус, когда они остались с Понтусом наедине. Из носа у него текла кровь, верхняя губа была разбита. Он дрался не за страх, а за совесть, и всё-таки до Стига вряд ли дошло, кто первым начал толкаться, и всё из-за папы.
– По-моему, со Стига уже хватит, – сказал Понтус. – Побереги лучше силы для ночи!
Он стоял на тротуаре напротив Расмуса и разглядывал его разбитую губу.
– На кого-то ты похож… – задумчиво протянул Понтус. И тут же расхохотался: – На госпожу Андерссон из нашего дома, вот на кого!
И Понтус смеялся, пока они не попрощались.
– Привет, госпожа Андерссон! До встречи ночью!
А вот маме Расмуса было совсем не до смеха. Увидев сына с разбитой губой, она воскликнула:
– Силы небесные! С кем это ты сегодня играл?
– А что, похоже, что я играл? – живо ответил Расмус. – Не-ет, на кого я похож, так это на госпожу Андерссон со Вшивой горки, уж Понтус не соврёт!
В этот раз за обедом было не так уютно, как всегда. Обычно Расмус считал, что это лучшие часы. Ему нравилась вкусная еда, нравилось сидеть на кухне, есть, смеяться и разговаривать с мамой, отцом и Приккен, и чувствовать под ногами тёплого маленького Растяпу.
Но сегодня за столом царила печаль. Приккен выглядела так, будто у неё в горле застряли все мировые горести, к тому же на обед была варёная макрель, а уж она-то у кого угодно застрянет в горле. А ещё он, оказывается, похож на госпожу Андерссон! Видно, эта тётка была очень хороша собой, потому что папа при виде Расмуса громко расхохотался. Папа-то был в отличном настроении, как всегда. Вообще это неплохо, когда у твоего отца хорошее чувство юмора, но сегодня он мог бы быть с Приккен и поделикатнее. А он уставился на неё и спросил: «Что, у нас сегодня годовое заседание Общества унывателей?» Мама была более чуткой, она, конечно, заметила, что с Приккен что-то не то, но промолчала.
Разбитая губа болела, и это тоже не способствовало поглощению макрели. Расмус неохотно ковырялся в тарелке. Мама обычно говорила, что из-за стола надо вставать немножко голодным. Проглотив два куска, Расмус отложил вилку.
– Мам, можно я останусь немножко голодным?
Но мамино чувство юмора редко просыпалось в нужный момент.
– Нет уж, будь добр, съешь всё, что у тебя на тарелке.
Расмус попытался объяснить, что у него болит губа, но это не помогло.
– А когда ты ешь яблочный пирог, губа тоже болит? – поинтересовалась мама.
Как ни странно, за пирогом этого не чувствовалось. Пирога он без всяких усилий мог съесть сколько угодно.
– Наверное, это из-за ванильного соуса, – сказал Расмус.
Приккен всё молчала, и Расмус решил, что когда у людей любовь, их уже ничем не утешишь, даже яблочным пирогом с ванильным соусом. Он так жалел Приккен, что даже вызвался вытирать посуду, хотя сегодня была не его очередь.
– Ты такой милый, – сказала Приккен благодарно и проскользнула в свою комнату.
Расмус повязал большой передник и принялся за работу. Быть милым оказалось очень приятно. Он чувствовал себя рыцарем без страха и упрека, который не только готов покинуть дом ночью, чтобы спасти честь сестры, но даже вытирает за неё тарелки.
Мама очень удивилась, что Расмус взялся за посуду по собственному желанию.
– Да ладно, это все каждодневные хлопоты, – махнул рукой Расмус. – С одним таким делом я сегодня уже покончил – намылил шею Стигу.
– Ну, без такого доброго дела можно было и обойтись, особенно на улице, – заметил папа.
– А что, на улице нельзя делать добрые дела? – спросил Расмус, разглядывая только что вытертое блюдце.
– Зависит от того, что ты называешь добрым делом, – сказала мама. – Если, например, переводишь через дорогу маленьких детей или старушек, – это пожалуйста. А драться не стоит.
Расмус взялся за следующее блюдце.
– Нет, иногда стоит подраться. Но вчера мы с Понтусом и Сверре как раз переводили госпожу Эноксон через Стургатан.
Мама с нежностью взглянула на Расмуса.
– Какой же ты у меня славный, даже с разбитой губой, и с веснушками, и в этом огромном переднике! Но скажи, неужели обязательно было переводить госпожу Эноксон через улицу втроём?
– А как же! – удивился Расмус. – Она ведь сопротивлялась!
У родителей был такой ужас в глазах, что Расмус поспешил объяснить, как всё было на самом деле. Госпожа Эноксон сначала хотела перейти улицу, но когда они дошли до середины, испугалась машин и решила повернуть обратно. И тут уж им втроём пришлось её удерживать.
– Ну а что, пусть бы она лучше попала под машину? – с гордостью сказал Расмус.
Вообще-то вытирать посуду под такие разговоры оказалось не так уж и скучно. Папа читал за кухонным столом газету и время от времени вставлял словечко. Мама мыла посуду с быстротой молнии, и Расмус даже не мог понять, как ей удаётся так метать тарелки и чашки, чтобы они при этом оставались целыми. Он как-то раз попробовал сам помыть так посуду и разбил целых три блюдца, пока у него наконец не стало получаться как надо.
– А как там вчера на аттракционах? – спросил папа. – Ты ещё ничего нам не рассказал.
– Шпагоглотатель был лучше всех! – воскликнул Расмус. – Опля!
Он вытирал тарелки и вспоминал, как хохотал Понтус, когда мышь поехала по полу, и как Альфредо шлёпнулся в лохань. Но обо всём этом маме с папой знать не стоило.
– Да, там было здорово. – Расмус усмехнулся про себя.
Потом он сорвал передник и, тихонько насвистывая, пошёл в свою комнату. С тарелками было покончено, надо было заняться уроками. Ему казалось, что, если вести себя примерно весь вечер да ещё сделать все домашние задания, ночная затея наверняка удастся.
Потом он заглянул к Приккен. Та сидела в своей комнате и задумчиво смотрела на цветущие яблони. Расмус улыбнулся, представив, как обрадуется Приккен завтра. Он хотел было рассказать ей о своём замысле, но вместо этого только похлопал сестру по плечу:
– Не беспокойся, Приккен. У тебя ведь есть брат, который наверняка что-нибудь придумает.
– Да уж, знаем мы твои выдумки, – ответила неблагодарная Приккен.
И Расмус вернулся к себе. Он растянулся на ковре рядом с Растяпой и начал читать книжку «Вождь быстроногих», которую взял вчера в библиотеке. Книжка оказалась очень интересная, но в самый разгар войны с индейцами пришла мама и сказала, что пора спать. Расмус посопротивлялся для порядка, но не очень. Он решил, что надо постараться уснуть, раз уж всё равно скоро вставать.
Он стянул с себя одежду и хотел уже запрыгнуть в постель, но тут вмешалась мама:
– А мыться? Ноги вымыть обязательно!
– Пф-ф, – фыркнул Расмус. Стоило мыть ноги, если спать осталось каких-нибудь пару часов? Он попробовал объяснить маме, что ноги у него не грязные, это только так кажется, потому что они в тени.
– Тогда, значит, от тени остаются пятна, – усмехнулась мама. – Иди-ка мыться.
Расмус не сдавался до последнего, хотя и знал, что это бесполезно. Наконец он нехотя поплёлся в ванную.
– Вождь черноногих! – крикнула мама вслед. Иногда у неё всё-таки просыпалось чувство юмора!
Относительно чистый, относительно сонный и относительно довольный, Расмус лёг в кровать и уткнулся носом в собачью шёрстку.
– Тяпа, если ночью зазвонит будильник, ты не пугайся. Это будильник не для тебя, а для меня! А ты спи.
Глава пятая
Расмус даже не думал, что будильники так громко звонят по ночам. Он поскорее нажал на кнопку, не то переполошился бы весь дом! А так проснулся только Растяпа и, верно, подумал, что утро нынче наступило как-то уж слишком быстро.
– Нет, Тяпа, – шёпотом сказал Расмус, – это ещё не утро, иди спать.
Растяпа склонил голову набок. Он задумался. Странное это утро, если хозяин сам выскакивает из постели и начинает так быстро одеваться! Что-то тут было не то. По утрам не бывает так темно. И что происходит с хозяином, куда он спешит? Растяпа громко и недоумённо тявкнул.
– Молчи, Тяпа, молчи, – умоляюще прошептал Расмус.
Растяпа замолчал, но спать вовсе не собирался, наоборот, насторожился. Хозяин крался к двери – он явно собирался уходить! Пёс размышлял. Если это на самом деле утро, в ход вступает неоспоримое собачье право на утреннюю прогулку. И Растяпа громко об этом заявил.
– Тяпа, Тяпочка, тише, – перепугался Расмус, – возвращайся в постель и ложись спать, тебе со мной нельзя!
Тут Растяпа обиделся, и обиделся всерьёз. Он снова замолчал и с величайшим упрёком уставился на хозяина. Но в прихожей было так темно, что даже сам Растяпа почти сливался с чернеющими половицами, где уж там было разглядеть выражение его глаз?
– Тяпа, я скоро вернусь. – Расмус аккуратно открыл входную дверь и проскользнул на улицу. Пару секунд он стоял и прислушивался. Но Растяпа молчал, и вокруг тоже было тихо.
Расмус с облегчением вздохнул.
На улице чувствовалась ночь – ах, какая ночь! Стоял май, а в мае ночи светлые, почти как сумерки, и Расмус вспомнил, как мама говорила папе: «В эти майские и июньские ночи вообще не следовало бы ложиться спать!»
В таком случае мама была бы довольна, если бы увидела Расмуса сейчас. Хоть кто-то из их семьи не спит, как и полагается.