– Цецилия? – спросила Грир, подбегая к девушке. – Что происходит? Что не так?
Цецилия повернула к ним лицо. Ее глаза были огромными и напуганными, она царапала руками горло. Потом вцепилась в край туалетного столика, пытаясь встать.
– Цецилия! – закричала Грир, выбегая в коридор. – Пожалуйста, кто-нибудь, помогите! Девушке плохо!
Мария сидела в комнате, беспомощная, а Цецилия лежала на полу. Девушка прерывисто дышала, вцепившись в горло и морщась от боли. Ее лицо покрылось синими пятнами. Она пыталась шевелиться, проползла несколько дюймов и замерла.
Грир встала на колени рядом с ней, прижимая Цецилию к себе.
– Не дышит, – сказала она дрожащим голосом. Рука Цецилии все еще была на ее горле.
Затем в комнату протиснулись двое стражников. Мария указала на девушку на полу:
– Мой дегустатор только что упал. Не знаю, может…
Грир отошла, позволив стражникам осмотреть лицо девушки. Один какое-то время подержал палец на ее запястье, пытаясь нащупать пульс.
– Простите, миледи, – наконец сказал он. – Она умерла.
Второй стражник стоял и изучал блюдо из фарша и овощей. Он воткнул вилку в картофельную горку.
– Должно быть, еда испорчена. Какой-то яд.
Грир подняла голову, с лица ее схлынула краска:
– Мы ошибались. Перед смертью она сжимала шею, может, это подразумевал Нострадамус, когда говорил, что кто-то убьет тебя, что это будет, как стрела в горло. А вдруг пророчество еще не свершилось…
– Все еще есть кто-то, – сказала Мария, ее руки тряслись. – Кто-то пытается убить меня.
Глава 20
Лола, ловко управляя конем, мчалась через лес. Она ехала быстро, как никогда в жизни, маневрируя по неровной земле на сумасшедшей скорости, пригибаясь от веток, которые надвигались на них. Нужно было продолжать движение. Нужно было скакать, оставляя между ними и язычниками как можно большее расстояние.
– Лола, все хорошо, с нами все хорошо, – Франциск наклонился вперед и тихо приговаривал ей на ухо. Одной рукой он держал ребенка, другой обхватил ее за талию, прижимаясь покрепче. – Думаю, мы от них избавились.
– Уверен? – Лола не повернулась, не бросила взгляд через плечо. Она все еще слышала их, все еще слышала их ужасные песнопения.
– Уверен, – Франциск повернулся, разглядывая лес. Они ехали почти полчаса. У тех мужчин лошадей не было. Они никак не могли догнать их.
Лола натянула поводья, переводя Чемпиона на рысь, а затем на шаг. Когда конь остановился, Франциск соскользнул с его спины, потом повернулся, чтобы помочь Лоле, протянув свободную руку, чтобы она могла спешиться. Как только ее ноги коснулись твердой земли, она почувствовала, как они дрожат, как неуверенно она делает каждый шаг.
Франциск притянул ее к себе, удерживая. Теперь, когда они ушли от опасности, Лола позволила себе почувствовать, понять, как она была напугана. Лезвие ножа было так близко к горлу Франциска. Его лицо опухло и покраснело в том месте, где его ударил мужчина. Кожа становилась ужасного фиолетово-голубого оттенка.
Она посмотрела на сына, он крепко спал. Лола поцеловала его в нежный лобик. Затем забрала его из рук Франциска и крепко прижала к груди.
– Я так испугалась, – сказала она, порывисто вздохнув. – Франциск, я думала, что потеряю тебя. Что мы потеряем тебя.
Франциск посмотрел Лоле в глаза, она смахнула слезы. Он заметил, что ее руки тряслись. Она пыталась успокоить дыхание, но он видел, что она все еще напугана, что щеки ее бледны. Он прижал ее к себе, обняв за плечи, гладя лицо.
– Не знаю, как сказать, насколько я благодарен, – он убрал темные кудри с ее лба.
Он уже решил, что все кончено, когда его руки скрутили сзади, когда нож приближался к его горлу…
Странно, но в тот момент в голове была лишь одна явная мысль: «Пусть они сбегут. Господь, пожалуйста, смилостивься. Дай Лоле силы оставить меня здесь».
Франциск боялся, что язычники сделают с ними что-нибудь. Боялся, что, когда его убьют, Лола и малыш станут уязвимы.
Он покачал головой, едва не рассмеявшись над мыслью, что Лола была легкой целью, жертвой, которую легко убить. Она точно опровергла это мнение. Она поехала на них с решимостью на лице, с высоко поднятой головой, такая же храбрая, как те люди, с которыми он прошел сражения при Кале. Она рисковала жизнью, чтобы спасти его.
– Ты была невероятна, – сказал Франциск, глядя ей в глаза, все еще удивленный произошедшим. – Ты всех нас спасла. Никогда не видел подобной силы.
– Я не могла этого выносить, – сказала Лола. Она знала, что не следует, но не могла не трогать его лицо, не пробегать руками по светлым кудрям, делать все, чтобы убедиться, что он здесь, живой, она сохранила его.
– Они собирались убить тебя прямо на моих глазах. Я бы не смогла жить, если бы не остановила это. Я не могла просто стоять и позволить этому случиться.
Франциск покачал головой:
– Что бы я без тебя делал?
– Это мне следовало задать тебе этот вопрос.
Франциск нахмурился:
– Ты о чем?
Лола посмотрела на сына, поправляя шаль, чтобы тот оказался прижатым к ее груди.
– Когда я рожала, – сказала она. – Я знала, что ты там был. Это было не важно, все было не важно… Было очень больно и все шло так тяжело. Я чувствовала, как легко было бы просто сдаться, как сильно я хотела так поступить.
– Но не поступила, – сказал Франциск, проводя большим пальцем по ее щеке.
– Не поступила, но была к этому близка. Я чувствовала, как ускользала. Ты говорил мне быть сильной. Ты говорил, что я смогу, хотя это казалось далеким от правды. Я думала, что могу умереть там, я потеряла столько крови. Затем я открыла глаза и увидела твое лицо, – Лола вдохнула, а затем сказала разом: – Я знала, что ради этого стоит жить. Нашему малышу нужны мать и отец. А ты помог мне найти силы.
Франциск смотрел в большие зеленые глаза Лолы, на ее полные губы, на небольшую, почти совершенную родинку над ними. Его руки все еще были в ее темных кудрях, его пальцы закручивали их. Он знал, что, наверное, не стоит. Будет лучше, если он замолчит и больше ничего не скажет.
– Похоже, мы спасли друг друга, – добавил он мягким голосом.
Лола смотрела в его глаза, ее сердце громко стучало. Она знала, что нужно сделать шаг назад, прервать момент, как она сделала это прошлой ночью.
«Не говори больше ничего, – думала она. – Не смотри на него слишком долго. Просто уйди, отвернись».
Их лица были так близко, их разделяло лишь дыхание. Франциск знал, что были сотни причин, чтобы остановить это. Но сейчас он не мог их вспомнить, не важно, как сильно пытался. Между ними было столько чувств. Все, через что они прошли за последние дни, все, что пережили.
Он поддался им, наклонился и прижался губами к ее губам. Рука Франциска заблудилась в ее волосах, закручивала и тянула за кудри. Он позволил другой руке скользнуть по изгибу спины и прижать ее крепче к себе.
Лола держалась за его рубашку, откинув голову, пока они целовались. И все вернулось к ней. Его язык нашел ее, и она с болезненной четкостью вспомнила их ночь в Париже. Их явную связь. Неожиданно показалось, что время, проведенное без поцелуев, было невероятной потерей.
Рука Франциска переместилась на ее щеку, касаясь ее, пока он целовал ее напористее, с возросшей страстью. Лола держалась за него, ее дыхание горячило его кожу. Через какое-то время она отстранилась, посмотрела на него, ее кожа пылала.
Франциск в последний раз медленно поцеловал ее, его губы задержались на ее губах. Наконец, он отпустил ее. Сделал шаг назад, затем еще, понимая, что если останется слишком близко, то не сможет перестать целовать Лолу.
– Нам нужно остановиться, – сказал Франциск тихим голосом.
– Знаю, – прошептала она. – Мы не можем сделать этого.
Лола пригладила волосы, глубоко вдохнув. Она не мыслила четко. Ей нельзя было совершить той же ошибки с тем же человеком. Нельзя было снова так поступить с подругой.
– Мария… – начал Франциск, затем покачал головой.
Это было больше, чем имя. Это была любовь Франциска, его вина, его преданность стране, его разочарование. В одном лишь слове Лола услышала свою собственную преданность подруге. Какой бы привлекательной ни казалась жизнь с Франциском, как бы ни было чудесно снова целовать его, они уже зашли слишком далеко. Если зайдут дальше, она разрушит нечто, что уже не восстановить.
– Я знаю, я понимаю, – сказала она.
– Я не могу предать ее, – сказал Франциск, его голос оборвался.
Он отвернулся, обхватил лицо руками, затем провел рукой по волосам. Когда он повернулся обратно, выражение его лица стало серьезным. На нее он не смотрел.
Лола чувствовала – Франциск уже скрыл ту часть себя, которую показал ей. Спрятал где-то далеко. Этот Франциск – уязвимый человек, который говорил от чистого сердца, – начал исчезать. Он был дофином, теперь стал королем. Неприступным, незнакомым.
Франциск заставил себя отвернуться от нее. Он не мог продолжать это, не мог иметь к ней чувства, если хотел, чтобы его брак выжил. А его брак значил гораздо больше, чем счастье с Марией, он был будущим Франции и Шотландии. И он не мог игнорировать это.
Франциск смотрел на лес, думая об отце. Не стоило поступать как Генрих, любить двух женщин, держать их рядом, иметь детей от обеих. На краткий миг Франциск мог понять причины его поступка. Наконец, он видел, как кто-то может любить двоих одновременно.
Но он знал, что это решение сделало со всеми ними: с его матерью, Дианой, Башем, даже с ним самим. Как их натравливали друг против друга, никто из них не знал, какое место занимает в жизни Генриха. Тяжело было расти так. Франциск всегда боялся, что земля под его ногами пошатнется, ревновал, когда Генрих охотился с Башем, а не с ним, нервничал, если отец проводил слишком много времени в покоях Дианы. Он не хотел, чтобы его сын смотрел на него так, как он смотрел на Генриха. Он хотел лучшего для всех них.
– Нам следует вернуться на дорогу, – Лола закрывала лицо руками, но Франциск заметил слезы в ее глазах. Такое он едва мог вынести.
– Ты столько значишь для меня, – сказал он ей тихо, надеясь, что она услышит и будет помнить эти слова, когда он уже не сможет с ней так разговаривать. – Пожалуйста, не сомневайся в этом. Если бы все было иначе…
Лола кивнула. Лишь на мгновение она позволила себе подумать о мире, в котором все было бы иначе, где они с Франциском могли быть вместе, где у них была семья, он не был бы бывшим дофином или действующим королем, лишь милым, застенчивым парнем, которого бы она обожала. Франциск и она за кухонным столом, их сын на ее руках, она кормит его пюре из горошка. Франциск и она едут через лес на коне к их дому, в котором они живут вместе. Франциск и она в постели…
Она постаралась отогнать эти мысли. Не было смысла желать того, что никогда не сбудется.
– Ты и я, – сказала она. – В маленьком доме с нашим ребенком… Агамемноном.
Франциск улыбнулся, но лишь на секунду.
– В другом мире, – сказал он. – В другой жизни.
Небо над ними стало насыщенного серо-синего цвета. В отдалении они услышали гром.
– Нам надо идти, – Лола быстро сменила тему. – Приближается гроза. Нам нужно вернуться во дворец, пока не разверзнутся небеса.
Франциск кивнул, помогая Лоле забраться в седло, устраивая ее и малыша на спине Чемпиона. Затем он сел сам и двинулся в путь. Их ожидали Мария и реальная жизнь.
Глава 21
– Баш, – позвал Паскаль, теребя его за плечо. – Я что-то слышал. Здесь кто-то есть.
Баш протер глаза тыльной стороной руки. Камера была темна. Маленький мальчик сидел рядом с ним и молча смотрел в коридор. Баш прижал палец к губам, призывая его к тишине. Внизу в коридоре слышалось эхо шагов. Где-то в отдалении Баш слышал голоса, перешептывались два человека. Паскаль был прав, кто-то приближался.
Мальчик пододвинулся поближе, устраиваясь под рукой Баша. Они так и уснули. Кажется, это все, что они делали за прошедшее время: лежали рядом на кровати, погружаясь в сон и просыпаясь. В какой-то мере Баш надеялся, что стражники вернутся к ним с другим подносом с едой, может, с буханкой вчерашнего хлеба. Но никто не приходил. Их оставили голодными, мучимыми жаждой, слабеющими с каждым проходящим часом.
Баш думал, не послужит ли это причиной их смерти. Они пробыли в темнице, по меньшей мере, два дня, ожидая признаков болезни, которые так и не появились. Ногти не почернели. Вокруг шеи не появилась пресловутая красная сыпь, не было и жара. Но они пережили худшие часы, чтобы обнаружить, что умирают от голода, забытые на сыром нижнем этаже дворца.
Два восхода, два заката, но никто так и не пришел. Мимо не прошел ни один слуга, по крайней мере, пока они бодрствовали. Услышав историю Паскаля о девушке в маске, которая хотела принести чуму во дворец, Баш волновался, что уже было слишком поздно. Может, она уже преуспела в своем деле? Возможно, люди наверху страдали, внутри дворцовых стен распространялась чума.
Шаги стали громче. Затем раздался знакомый голос.
– Баш? Паскаль? Вы здесь?
Кенна. Баш постарался встать, но его накрыла волна слабости.
– Мы здесь, – ответил он. Его горло пересохло от многодневного отсутствия воды. – С нами все хорошо.
Паскаль встал и подошел к двери камеры. Он протянул руку между прутьями, и шаги ускорились. Через секунду в коридоре появилась Кенна со стражником.
– О, слава Богу! – сказала она, хватая Паскаля за руку. – Вы живы.
Баш поднялся с койки, осторожно ступая.
– Да. Почти.
Стражник был крупным мужчиной, которого Баш не узнавал. Он немного повозился с ключами и, наконец, открыл дверь, выпуская их. Паскаль обнял Кенну за талию. Она обняла ладонями его лицо.
Кенна посмотрела на темную камеру. Баш огляделся, рассматривая место, где они с Паскалем пробыли последние несколько неприятных часов. Крысиные экскременты вдоль стен. Потрепанная кровать и одинокий стул, ведро, наполненное мочой. Он был почти таким же грязным, как Паскаль. Его одежда была пропитана потом, штаны были грязными и потертыми. Им с Паскалем обоим очень нужна была ванна.
Когда Паскаль отступил, Кенна подошла к Башу и обняла мужа за шею. Она поцеловала его в губы, прижимая крепко к себе.
– Я так беспокоилась. Они не позволяли мне спуститься к вам. Каждый день я плакала и молилась. Я и понятия не имела, живы ли вы.
Кенна казалась такой маленькой в руках Баша. Он наслаждался знакомым запахом ее духов. Кожа была такой нежной, когда он касался ее. После долгого нахождения в мрачной темнице он чувствовал, будто вернулся домой.
– Я ждал тебя, – сказал Баш. – Лишь мысль о тебе не дала мне сойти с ума.
Это было правдой. В самые худшие часы, ночью, когда в темнице становилось холодно и темно, когда небольшой кашель Паскаля вызывал у него панику, Баш закрывал глаза и возвращался в прошедшие дни, назад к Кенне. Он представлял ее в их покоях, лежащую на постели, читающую один из своих романов. Он помнил ее теплую руку на своей руке, запах соли для ванной на ее коже. Достаточно ли часто он говорил ей, что любит ее? Знала ли она, что их брак спас его, что он подарил ему счастье, которое он едва ли испытывал до этого?
Кенна смотрела в серые глаза Баша. Она поднесла руки к его лицу, ее пальцы пробежались по его щекам.
– Ты настоящий мужчина, – сказала она, снова поцеловав его. На ее губах появилась улыбка.
– А ты настоящая женщина, – сказал он. Ему хотелось навсегда остаться в ее объятиях. Он отстранился и снова поцеловал ее в щеку.
– Паскаль был очень храбрым, – добавил Баш. Он сжал руку Кенны. – Не думаю, что пережил бы это без него.
– Это так? – спросила Кенна, улыбаясь. – А я не удивляюсь. Я рада, что вы оба спасены, но лучше бы этого никогда не случалось, если бы ты не убежал, Паскаль. Мы все так переживали. А затем, когда мы увидели тебя за стеной…
Паскаль смотрел вниз на свои ноги.