С арбалетом менестрель обращался не менее искусно и ловко, нежели со своей лютней. Ни один арбалетный болт не прошел мимо цели, и вскоре воины дайнавов начали посматривать на него с уважением. А когда Хуберт во время боя вошел в азарт и выскочил на вал, где начал отплясывать под градом неприятельских стрел какой-то диковинный танец, сопровождавшийся прыжками и непристойными ужимками, оскорбляющими поляков, дайнавы и вовсе восхитились его мужеством. А еще больше – ловкостью. Каким-то непонятным образом менестрель ловил вражеские стрелы и ломал их на глазах потрясенных поляков. Это было сродни чуду!
Этому фокусу научил его Хромой Барт. «Что самое опасное в бою? Ты слушай, слушай, лентяй, и внимай! Самая большая опасность в любом сражении исходит не от мечей или копий, а от стрел. Удар мечом можно парировать или уклониться от него. На самый худой конец есть возможность просто выйти из боя и дать деру. Жизнь, знаешь ли, особенно наемника, дороже всяких глупых предрассудков о чести и достоинстве. Главное достоинство воина – это сражаться и победить. А ежели тебя убьют, то кто по истечении времени вспомнит, каким ты был храбрецом? Так вот, стрела – самое коварное оружие. Ты не видишь ее, не знаешь, с какой стороны она к тебе прилетит. Опытные воины, которые могут сражаться с мечом в руках лицом к лицу с врагами по щиколотки в крови весь день, панически боятся стрелков. Обычно в первую линию ставят молодых придурков с большими щитами-павезами, чтобы они приняли на себя первый рой стрел».
Хромой Барт смачно сплюнул и указал глазами на кувшин с вином – налей. Хуберт послушно наполнил кубок, и старый воин выпил его одним духом. Нужно сказать, что вино ему тайком таскал из отцовских винных погребов юный фон Крумбах, потому что Хромого Барта хоть и кормили более-менее сносно, но горячительными напитками по приказу Отто фон Крумбаха сильно не баловали, выдавали по норме. Папаша Хуберта чересчур хорошо знал возможности старого вояки по этой части – Хромой Барт за один присест мог выпить малый бочонок крепкого монастырского вина. По этой причине за свои уроки он требовал от Хуберта только одну плату – вином, что для шустрого отпрыска дворянской фамилии фон Крумбахов не было проблемой. Он мог пролезать в самые узкие щели и научился открывать любые замки.
«Так вот, запомни – стрелу нужно чувствовать. Она еще на подлете, а тебя уже нет на том месте, куда стрела целит. О, это большое искусство! Не каждому дано. И его обязательно нужно практиковать. Но самая вершина этого искусства – ловить стрелы руками. Да-да, малец, именно так, не делай глаза большими и не удивляйся. Поймать стрелу, нацеленную тебе в сердце, это не только насущная потребность, но и некий воинский шик. Если ты это сумеешь продемонстрируешь в бою, то каждый из твоих товарищей по оружию рад будет стать твоим другом и ты быстро завоюешь признание и почет. Вот этим делом мы с тобой и займемся. Прямо сейчас… на заднем дворе, чтобы нас никто не видел».
Поймать стрелу рукой оказалось еще той задачкой. Конечно же наконечники стрел были тупыми, и поначалу Хромой Барт стрелял издалека, чтобы Хуберт успел среагировать, но все равно грудь и живот подростка постоянно были в синяках. Перелом наступил лишь спустя год после начала обучения. Юный фон Крумбах начал ловить стрелы так лихо, что даже Хромой Барт удивлялся, хотя стрелял он теперь в полную силу и с близкого расстояния. Вот только с арбалетными болтами плохо получалось – они летели гораздо быстрее стрел.
Поэтому ловить польские стрелы, которые летели издали, было для Хуберта детской забавой. От одних стрел он просто уворачивался, совершая свои шутовские прыжки, а другие ловил, притом обеими руками. Со стороны создавалось впечатление, что стрелы сами идут к нему в ладони и прилипают к ним намертво.
Так прошел первый день осады. А вот ночь для польского воинства выдалась просто кошмарной. Где-то ближе к утру в лагере вдруг начался страшный переполох, раздались крики и загорелись многочисленные факелы. Оказалось, что территория лагеря полнилась разъяренными змеями, которые кусали всех подряд. Ядовитые гады заползали в шатры, клубились возле поляков, которых командиры начали ставить в строй, решив, что напали дайнавы, и забирались даже на сторожевые вышки. Отовсюду слышались вопли ужаса, поляки метались среди шатров, как буйно помешанные, и не было никакого сладу с потерявшим голову воинством.
Скуманд с нетерпением ждал этого момента. Лучшие стрелки дайнавов с вечера собрались у ворот в ожидании своего часа. И он настал. Когда шум и бедлам в лагере поляков достиг апогея, ворота селения открылись, и стрелки бегом, в полной тишине, устремились к расположению войска князя Конрада Мазовецкого. Приблизившись на нужное расстояние, дайнавы хладнокровно, будто куропаток на охоте, начали расстреливать поляков, хорошо освещенных кострами и факелами.
По указанию Скуманда, особое внимание они уделяли шатрам, в которых отдыхали панцирники и которых змеи выгнали наружу без воинского облачения. Стрелки дайнавов изрядно убавили их количество, пока воевода наконец не смекнул, откуда идет самая большая опасность, и не выдвинул навстречу стрелкам сводный отряд, состоявший из ветеранов, уже имевших опыт походов на Пущу. Только эти закаленные в боях воины не потеряли голову во время нашествия змей на лагерь и откликнулись на команды военачальников.
Но дайнавы не стали вступать с ними в бой, так как поляков по-прежнему было слишком много. Стрелки развернулись и во всю прыть понеслись к воротам селения. Их никто не преследовал – поляки опасались засады. Так закончился этот ночной бой, который принес Скуманду заслуженную славу. Никто до него не додумался, что разнообразная живность Пущи может помочь ее двуногим обитателям… если, конечно, знать, как к ней обратиться.
Весь следующий день полякам было не до штурма. Они подсчитывали потери и лечили раненых и увечных; многие просто покалечились, сломав или подвернув в темноте ногу, вывихнув руку или наткнувшись глазом на древесный сук. Но еще больше было укушенных змеями. Не все польские вояки умерли, но их лечение грозило затянуться надолго. Немало было и тех, кого сразили стрелы дайнавов, а уж раненые, даже легко, и вовсе вызывали жалость и сострадание у своих товарищей. Они умирали в страшных муках, потому что стрелы дайнавов были отравлены; Скуманд вовремя вспомнил свой опыт сражения с дикарями.
Зато утром третьего дня поляки были преисполнены злобной решимостью во что бы то ни стало захватить селение. Первыми, как и прежде, польский воевода планировал пустить мазуров, а за ними в бой должны были вступить тяжеловооруженные воины, среди которых находились и рыцари. Но едва открылись ворота лагеря и толпы копейщиков повалили к оборонительным валам селения, как небо над поляками потемнело от множества ворон.
Крикливое воронье испокон веков соблюдало верность воздушному маршруту, по которому оно моталось туда-сюда: утром – кормиться (чаще всего на жнивье), а вечером – на покой, в только им известное место, куда слетались вороньи стаи со всей Пущи. Ворон было так много, что издалека казалось, будто по небу тянется бесконечная черная лента с бахромчатыми краями. Этот полет большого количества птиц продолжался в течение часа, не меньше.
Вороний маршрут проходил как раз над лагерем поляков. Однако в этот раз, вместо того чтобы следовать дальше, вороны вдруг сбились в плотную массу, которая закружила с большой скоростью и превратилась в смерч, воронка которого начала опускаться на польское воинство. Поляки сначала не обратили на птиц особого внимания (летают себе, ну и пусть; эко дело), прикрываясь щитами, они смотрели только вперед, опасаясь стрел дайнавов, но когда плотная масса орущих, больно клюющих и царапающих когтями ворон обрушилась им на плечи, ситуация вмиг стала напоминать дурной сон.
Ошеломленные мазуры и панцирное воинство пытались отмахиваться от птиц мечами, кололи их копьями, стреляли из луков, однако все их действия были бесполезными. Вороны налетали на каждого воина со всех сторон, и защититься от них не было никакой возможности. Конечно, некоторое количество птиц было убито, но ворон это не останавливало; вскоре кто-то из поляков закричал, что нападение ворон – это козни дьявола, и они, уже не помышляя о штурме укреплений дайнавов, начали в ужасе разбегаться. Все старались укрыться под деревьями, куда птицы не доставали, и вскоре на месте штурмовых отрядов остались лишь мертвые вороны и брошенное поляками оружие.
Наконец раздалось громкое «Кар-р-р!!!» вожака вороньей стаи, да такой звучности, что его услышали не только поляки, но и все дайнавы, – птицы взмыли к чистому безоблачному небу и широкой лентой потянулись по воздушному коридору на места кормления. Собравшиеся на валах вайделоты и старейшины смотрели на Скуманда с немым обожанием; трюк с воронами тоже придумал он. Правда, новый военачальник дайнавов не был уверен в возможностях вуршайтов подчинить своей воле драчливое и плохо управляемое воронье племя, однако они блестяще справились и с этой задачей.
В этот день воевода поляков больше не рискнул посылать своих воинов на штурм крепости дайнавов. И мазуры и панцирники с ужасом смотрели на небо, ожидая нападения птиц. Но вечером воронье, как обычно, пролетело над лагерем на ночевку, совершенно не обращая внимания на копошившихся внизу людей. Чтобы перестраховаться, польский воевода протомился все следующее утро, дожидаясь, пока в небе не останется ни одной вороны, и только тогда отдал приказ на штурм. На этот раз полякам никто не мешал, и они добрались до первого оборонительного вала без приключений.
А затем началась битва. Совсем остервеневшие мазуры, не обращая внимания на потери, лезли на вал с яростью обреченных. И все-таки достигли его гребня. Здесь они схватились с передовым отрядом дайнавов, и сеча была очень жаркой. Казалось, что мазуров-копьеносцев вот-вот сбросят вниз, но их было слишком много, а сзади еще подпирали и панцирники. Дайнавов начали теснить, и тогда вместо молодых ополченцев, составлявших основу передового отряда, в бой вступили закаленные в битвах мужи – витинги.
Новый вал, насыпанный совсем недавно, давал им большое преимущество. Он вился по склону холма, ограничивая въезд в селение, причем так хитроумно, что польским панцирникам, которые двинулись к воротам по широкой тропе между двумя оборонительными валами (на гребень вала по короткому пути, как это сделали мазуры, в своем тяжелом облачении они просто не смогли бы влезть), пришлось подставлять под удар копья – главного оружия дайнавов – свое правое плечо, не защищенное щитом.
Витингов возглавил сам Скуманд. Вчера его позвал в свою избу Павила. Старик долго рылся в каком-то барахле, сваленном как попало в каморе, возле хлебного засека, пока не нашел кожаную суму, – из тех, что приторачивают к седлу конные воины, – в которой позвякивали какие-то железки. Когда Скуманд принес суму к зажженному очагу (несмотря не теплую погоду, старый вайделот постоянно мерз) и Павила высыпал ее содержимое на глиняный пол, застеленный пахучим рогозом, оказалось, что это была кольчужная рубашка, шлем и великолепный панцирь с украшением на груди – золотой насечкой, изображавшей диковинную птицу с человеческим лицом.
– Бери, – сказал он, указывая на это поистине бесценное для любого воина сокровище. – Дарю. Мне все это уже не носить…
Скуманд обрадовался безмерно. Он не стал отказываться от дорогого подарка, понимая, что своим отказом нанесет обиду старику, который практически был его отцом. Молодой вайделот быстро облачился в броню, которая оказалась ему впору, и предстал перед старым вайделотом во всей своей юной красе.
– Еро… – Старик расчувствовался, и глаза его увлажнились. – Ты как сам бог Еро! Он твой верный друг и помощник, всегда это помни. Всегда!
– Я знаю…
– Знаешь, да не все. – Он вдруг посуровел. – Мне уже немного осталось… поэтому хочу быть с тобой предельно откровенным. Грядут новые времена, а с ними появятся и новые боги. Они уже идут, тебе это известно. Конечно, мы будем защищать свою веру, свои святилища до последнего. Но наш народ малочисленный, а врагов вокруг – тьма-тьмущая. Я надеюсь, что мы сможем отстоять свои земли, и Пуща в этом нам поможет, но если потерпим поражение… – старый вайделот посмотрел на Скуманда таким страшным взглядом, что у того мороз пошел по коже. – Если потерпим поражение, то ты все равно не должен изменить нашей вере! Ни в коем случае! Даже если тебя принудят под страхом смерти, – нет, не своей (для вайделота, как тебе известно, смерть – это всего лишь очищение от земной скверны), а нашего народа – принять чужую веру, в твоем сердце всегда должен жить бог Еро. Всегда!
– Это невозможно! – горячо воскликнул Скуманд. – Я никогда не откажусь от веры наших пращуров! Лучше смерть, чем такой позор!
Павила устало улыбнулся и ответил:
– В тебе сейчас говорит вайделот. Я горжусь тем, что ты думаешь именно так. Значит, я не зря потратил столько времени на твое воспитание и обучение. Но придет время – да-да, оно обязательно придет! – и ты станешь великим вождем. Вспомни храм Прауримы и гадание Гиватты. Твоя судьба накрепко связана с судьбой твоего народа, который будет ждать от тебя защиты и спасения. Взойти на костер для вайделота – это его привилегия, честь, но простой человек обязан заботиться о продолжении и сохранении рода. В этом его главное предназначение. Наше племя должно остаться в веках, а не исчезнуть из-за глупости своих поводырей.
На этом разговор был исчерпан. Скуманд ушел от Павилы в великом смущении, он не знал, что и думать, но вскоре заботы военачальника отодвинули тему разговора на второй план, а затем молодой вайделот и вовсе выбросил из головы слова Павилы; мало ли что взбредет в голову пусть и умному, но очень пожилому человеку…
Витинги врубились в строй панцирников с такой яростью, что поляки дрогнули, и те, что были впереди, начали пятиться назад, хотя это трудно было сделать – ведь железная змея войска Конрада Мазовецкого вползла в узкий проход между валами, а сзади напирали. Скуманд был страшен. Его меч разил без промаха, притом с такой невероятной скоростью, что за ним невозможно было уследить.
Сразив очередного панцирника, юноша схватился с очень серьезным противником – польским рыцарем. Будь на месте Скуманда менестрель, он сразу узнал бы в противнике вайделота польского рыцаря Януша из Гур, который принимал участие в турнире, организованном маршалом Тевтонского ордена Дитрихом фон Бернхаймом. Поляку довелось повоевать и в Палестине, и с пруссами. На плаще Януша из Гур был нарисован его герб Габданк – рыцарский шлем над красным щитом, на котором изображены два остроконечных серебряных стропила, обращенных вершинами вниз и соединенных в букву «W». Такая же фигура была нарисована и над шлемом.
Схватка произвела на обе сражающиеся стороны потрясающее впечатление. Рыцарь и Скуманд, одетые в броню, рубились как одержимые. Они заняли всю тропу, поэтому всякое движение по ней прекратилось. И поляки и дайнавы смотрели на двух воинов, закованных в железо, с каким-то суеверным страхом. Казалось, на землю сошли древние боги и устроили поединок. И Скуманд и Януш из Гур были высокого роста, широкоплечие, мощные; их хорошо начищенные панцири ярко блистали, а мечи казались молниями, укрощенными человеческой волей.
Несмотря на весь свой немалый опыт, Януш из Гур с трудом сдерживал натиск юного дайнава. По витой серебряной гривне на груди Скуманда он уже определил, что перед ним не простой воин. Но откуда варвар знает приемы мечевого боя, которые неизвестны даже ему, опытному, бывалому воину? Меч Скуманда легко находил прорехи в защите польского рыцаря, и того спасала лишь броня. Януш из Гур хорошо понимал, что долго так продолжаться не может. Когда-нибудь остроконечный клинок меча дайнава доберется до незащищенного броней места на его теле, – пусть это будет даже неширокая щель – и тогда конец неминуем. Панцирь и богатую одежду дайнавы снимут, а его тело выбросят на поживу лесным зверям и воронью. Как тогда он сможет предстать перед Господом на Страшном суде? Разве что по частям…
И тут случилось то, что с такой надеждой ожидал Скуманд. В польском лагере раздались крики, звон оружия, и мазуры, которые все еще дрались с дайнавами на вершине вала, в полном беспорядке побежали вниз. Озадаченные панцирники тоже остановили свое продвижение, оглядываясь назад. Януш из Гур и Скуманд отскочили друг от друга на безопасное расстояние: рыцарь – в большой тревоге, а вайделот – в радостном предвкушении.