Уже в первых числах июня все было готово к отправке депутации в Варшаву, но неожиданно случилось событие, которое перечеркнуло надежды Хмельницкого на мирный исход переговоров в Варшаве. Вечером 4 июня в гетманскую ставку на взмыленной лошади прискакал гонец от Федора Богуна с сообщением, что 28 мая в Мерриче скоропостижно скончался король Владислав 1У. В донесении сообщалось, что ходят слухи, будто умер он не своей смертью, а его отравили.
Это известие, как громом поразило запорожского гетмана. Хмельницкий знал, что в последнее время король не очень хорошо себя чувствовал, но он был еще далеко не стар и недуг его не носил опасного характера. Эта роковая смерть круто меняла все планы и намерения Хмельницкого, так как он понимал, что до избрания нового короля сенат никакого решения в отношении казаков принимать не будет.
Гетман еще раз перечитал донесение уже вслух, словно надеясь найти в нем ответ на вопрос о том, какие же теперь действия ему нужно предпринять, затем поднял взор на Выговского, который, передав гетману письмо, почтительно ожидал дальнейших распоряжений.
– Вот, Иван, тяжелая утрата постигла нас, покарал нас Господь за грехи наши – глухо сказал он, – умер наш отец и заступник! Осиротели мы, как Бог свят, осиротели!
Хмельницкий встал из?за стола и троекратно перекрестился. Выговский последовал его примеру. В тяжелом раздумье гетман стал прохаживаться по шатру, грузно ступая сафьяновыми сапогами по коврам, устилавшим пол шатра. Затянувшееся молчание нарушил вкрадчивый голос Выговского:
– Утрата тяжелая, Ваша милость, что и говорить. Но с другой стороны…
– Что с другой стороны, – резко спросил Богдан, – договаривай!
Выговский выпрямился и смело глянул ему в глаза:
– Но с другой стороны, теперь у ясновельможного гетмана развязаны руки. Во всяком случае, до избрания нового короля. Да и на выборах голос Запорожского Войска будет значить немало.
Богдан остановился и внимательно посмотрел на Выговского. Тот не опустил глаза, а ответил на его взгляд твердым взглядом.
Гетман хмуро улыбнулся и хлопнул его по плечу:
– А голова у тебя, Иван, не только для того, чтобы шапку носить. Может ты и прав. А пока, пойдем, объявим товариществу это печальное известие.
Худые известия, как и беды, не ходят в одиночку. На следующий день поступило донесение от Кречовского, который сообщал, что в конце мая в Путивль в распоряжение царского воеводы Плещеева прибыло сорок тысяч стрельцов, готовых выступить на помощь Речи Посполитой против татар. Пока что они остаются в Путивле, так как воевода еще не вполне разобрался в том, что происходит на Украйне и, где конкретно находятся татары.
Это сообщение встревожило Хмельницкого. Меньше всего он хотел сейчас ввязаться в военный конфликт с Москвой и оказаться между двух огней. Если он и не мог рассчитывать в своих действиях на прямую поддержку русского царя, то, по меньшей мере, его нейтралитет гетману сейчас был нужен, как воздух. Богдан в то время еще не знал, что присылкой стрельцов обязан все тому же Адаму Киселю. Брацлавский воевода еще 1 мая уведомил Плещеева о том, что запорожцы подняли восстание против Речи Посполитой., призвали на помощь татар и вместе с ними намереваются вторгнуться в пределы Украйны. Кисель напоминал царскому воеводе, что по условиям Поляновского мира Россия и Польша обязались вести совместную борьбу против татар, если те вторгнутся в их территорию.
Гетман уже намеревался срочно отправить гонца к воеводе в Путивль, но тут Выговский доложил, что недалеко от Киева задержан и уже доставлен в гетманскую ставку путивльский мещанин Григорий Климов с письмом от Плещеева к Адаму Киселю, который в то время находился в Гоще.
Хмельницкий внимательно прочитал письмо Плещеева. Оно носило приватный характер, воевода интересовался, что происходит на Украйне и, где сейчас находятся татары. Он сообщал также, что царь Алексей Михайлович направил в его распоряжение стрельцов для выступления против татар, но он пока не знает, как ему поступить.
– Вот все само собой и разрешилось, – с облегчением подумал гетман, а вслух сказал Выговскому:
– Распорядись, чтобы задержанного немедленно доставили ко мне.
Когда Климова ввели в шатер, гетман внимательно посмотрел на него. Он обычно редко ошибался в людях и Климов понравился ему своей обстоятельностью и даже некоторой независимостью. Он был одет в обыкновенную одежду русского мещанина, но вел себя с достоинством, без подобострастности и у Богдана даже мелькнула мысль, не переодетый ли дворянин стоит перед ним.
– Если это так, то оно даже и к лучшему, – подумал он.
Тем временем Климов окинул взглядом своих светло?голубых глаз богатое убранство шатра, затем внимательно посмотрел на гетмана, как будто пытаясь получше запомнить черты его лица.
– Судя по найденному у тебя письму, – начал Хмельницкий, – ты послан с ним к брацлавскому воеводе Киселю?.
– Я и не скрывал этого, – с достоинством ответил Климов, погладив окладистую русую бороду. – Между нами и Речью Посполитой мир, да и письмо князя – воеводы носит приватный характер. А меня ваши казаки схватили, как какого?нибудь лазутчика…
– Ладно, – перебил его гетман, – не горячись. Война у нас с ляхами началась. Вот и задерживают хлопцы всех подозрительных людей.
Затем, не давая Климову ответить, продолжил:
– Не по что тебе к Адаму ехать, а я тебе дам от себя к его царскому величеству грамоту.
Климов попытался осторожно возразить:
– Воля твоя, но что я скажу воеводе, он хочет знать, не выступит ли орда против Москвы?
– О том пусть не беспокоится. Ко мне прислали грамоты князь Ярема Вишневецкий и Адам Кисель, просят, чтобы не пускал татар на их земли. Я, по их прошению, велел крымскому царевичу уйти в степь, за Желтые Воды.
Испытующе посмотрев на Климова, как бы оценивая можно ли ему доверять, гетман продолжал:
– Скажи в Севске воеводам, а воеводы пусть отпишут царскому величеству, чтоб царское величество Войско Запорожское пожаловал денежным жалованьем. Теперь бы ему, государю, на Польшу и Литву наступить пора, – хитро прищурился гетман, – его бы государево войско шло к Смоленску, а я стану служить государю с другой стороны.
Климов в ответ на эти слова с сомнением промолвил:
– Но у нас с ляхами мир, а запорожцы взбунтовались против короля, вряд ли его царское величество будет поддерживать бунтовщиков.
Гетман ударил рукой по столу:
– То, неправда, никакие мы не бунтовщики. Если тебя будут расспрашивать государевы приказные люди, то ты им тайно скажи, что королю смерть приключилась от ляхов: сведали ляхи, что у короля с казаками договор, послал король от себя грамоту в Запорожье к прежнему гетману, чтобы казаки за веру православную греческого закона стояли, а он король будет им на ляхов помощник.
Хмельницкий выдержал паузу и продолжал:
– Эта грамота спрятана была и казакам прежний гетман ее не показывал. Я ту грамоту выкрал, доставил ее на Запорожье, собрал войско и против ляхов стою.
8 июня, получив от Хмельницкого грамоту к царю, Климов был отпущен. Позднее содержание своей беседе с гетманом он пересказал воеводе в Севске, а затем в Москве в Посольском приказе.
Когда государь и великий князь Алексей Михайлович ознакомился с содержанием послания Хмельницкого, он глубоко задумался. Молчали и ближние бояре, обычно дававшие ему советы, как следует поступить в том или ином случае. Наконец, царь тяжело вздохнул и задумчиво произнес:
– Достанет нам еще забот с этими черкасами.
Высокие шапки бояр безмолвно качнулись в знак согласия с его словами. Все понимали – от событий, происходящие в Южной Руси царскому правительству так просто отмахнуться не удастся. Но к Плещееву тотчас же был отправлен гонец с царским повелением сохранять в отношениях с запорожскими казаками полный нейтралитет.
Между тем, к концу июня пламя народной войны охватило всю Украйну, перекинулось на Волынь, Полесье и докатилось даже до границ Литвы. Придерживаясь исторической правды, надо отметить, что выступление казаков из Запорожья явилось лишь фитилем к той бочке накопившегося всенародного гнева, которая потом и взорвала весь южнорусский край. Не столько повинуясь призывам запорожского гетмана, как действуя по велению сердца, поднялся русский народ против польских поработителей. Хлопы собирались в ватаги и загоны (проще говоря, в отдельные шайки) нападали на панские усадьбы, разоряли их, убивали самих панов и их дозорцев, истребляли католическое духовенство. Озверевший народ творил такие бесчинства, что, читая в последующем строки древних летописей, трудно поверить, что написанное в них вообще возможно. Убийства сопровождались варварскими мучениями и пытками, бессмысленной и беспощадной жестокостью. С живых людей сдирали кожу, распиливали пилами., поджаривали на углях., забивали палками до смерти, не щадили даже грудных младенцев. Особо страшной участи подвергались евреи, всякая жалость к ним приравнивалась к измене. Под ножами казаков тысячами гибли еврейские младенцы, в Полоном и Ладыжине были умерщвлены несколько тысяч иудеев только за один отказ принять христианство. По сказаниям современников, по всему краю иудеев погибло тогда до ста или даже более тысяч.
Одной из первых всенародное восстание охватило Подолию, где в руках поляков оставался только Бар – неприступная крепость на южных рубежах Речи Посполитой. Иван Ганжа без особых усилий занял Умань. В Немирове – одной из вотчин князей Вишневецких подняли восстание мещане, которые изгнали или вырезали в городе всех поляков и евреев. В руках Кречовского и Небабы оказался весь левый берег Днепра – обширные владения Иеремии Вишневецкого. Удалой Морозенко почти без выстрела прошел всю Волынь – весть о его приближении разносилась по всему краю, поднимая народ на восстание против местных панов.
Но стали поступать сообщения и о первых тяжелых утратах в этой войне. Погиб, попав в засаду, полковник Колодка. Лихой красавец Остап, захватив Нестеров, сразил в поединке на саблях князя Четвертинского, а его красавицу жену сделал своей наложницей. Гордая полячка, пылая местью, заколола казацкого полковника во сне его же кинжалом и сама покончила с собой. О самой тяжелой утрате Хмельницкому доложили, когда он находился уже на пути к Белой Церкви – погиб Федор Богун.
Когда Выговский сказал ему об этом, сняв шапку и осенив себя крестом, Богдан в первую минуту ему даже не поверил:
– Ты, что, Иван, перебрал с утра? Федор, погиб?!!
Выговский молча протянул гетману донесение Ивана Богуна, в котором сообщалось о смерти отца. Хмельницкий вчитывался в строчки послания, но все еще не мог поверить, что его старинного и преданного друга, советника в делах и соратника в битвах, больше нет в живых. Он махнул рукой Выговскому, чтобы тот оставил его одного, а сам остался сидеть в молчании, уставившись отсутствующим взглядом куда?то в пространство. По его щеке медленно скатилась скупая слеза, но гетман этого даже не почувствовал.
Наконец, настало время окончательно решить, как быть с депутацией казаков, которую намеревались отправить в Варшаву по совету брацлавского воеводы. Тогда с выездом пришлось повременить из?за известия о кончине Владислава 1У, но, зрело помыслив и посовещавшись с ближайшим своим окружением., Хмельницкий решил все же, пусть и с опозданием отправить ее в Варшаву, сделав вид, будто о смерти короля ему еще не известно. Перед отъездом он долго беседовал с Дженджелеем, поставив ему задачу постараться завести в кругах польской знати нужные связи, а, главное, своевременно информировать его о том, как будет осуществляться подготовка к выборам нового короля. Затем он передал ему послание Войска к сенату и личное письмо к усопшему королю, после чего в самых первых числах июля казацкая депутация отправилась в Варшаву.
Казалось, теперь, когда по всей Киевщине, Брацлавщине, на Волыни и в Полесье сохранялись лишь отдельные очаги сопротивления поляков и окончательная их ликвидация оставалась делом времени, можно было вздохнуть спокойно и обратиться к насущным заботам по наведению порядка в управлении освобожденными территориями. Однако в это время в гетманскую ставку поступили вести о новой угрозе – форсировав Днепр выше Киева, в Полесье вторгся со своими хоругвями смертельный враг казаков князь лубенский и воевода русский Иеремия Вишневецкий
Глава третья. Бескоролевье (продолжение)
Князь Иеремия Вишневецкий принадлежал к древнему литовскому роду, основоположником которого считался сын Великого князя Литовского Ольгерда Гедиминовича Корибут – Дмитрий. Родовой вотчиной Корибутов – Вишневецких издавна был замок Вишневец в Волынской земле, основанный по преданиям, Солтаном, правнуком Корибута – Дмитрия, но, помимо него, они владели обширными территориями на Волыни, в Литве, под Киевом и на левой стороне Днепра. Хотя многие утверждали, что Дмитрий Вишневецкий, знаменитый казак Байда, являлся прадедом Иеремии, в действительности это было не так – они лишь состояли между собой в отдаленном родстве, принадлежа к двум разным ветвям этого славного в истории Польши рода. Отец князя Иеремии – Михаил был женат на молдавской княжне из рода Могил и, как все его предки исповедовал православие, однако сын, обучаясь в иезуитском колледже, изменил вере отцов и стал ревностным католиком.
Получив после смерти родителей в наследство огромные территории, он показал себя рачительным хозяином. В течение непродолжительного времени он заселил пустующие земли в Посулье на левом берегу Днепра, где при его правлении возникло более четырехсот одних только городов и местечек, не считая сел и хуторов. Столицей своего княжества он сделал Лубны, где и проводил большую часть времени в своем замке. Для защиты своих границ Вишневецкий сформировал настоящее войско, которое ни по численности, ни по вооружению не уступало войскам коронного гетмана, а по подготовке и обученности даже превосходило его.
Служба у князя, хотя и была трудной, но зато и почетной – носить цвета Вишневецкого было мечтой многих шляхтичей, но не для каждого из них она была осуществимой. Иеремия был строг и придирчив при решении вопроса о зачислении в свое войско, принимая туда только лучших из лучших. В его собственной панцирной хоругви, где он сам числился полковником, служили исключительно родовитые шляхтичи, способные самостоятельно снарядить себя и свою челядь. Князь не давал своим солдатам оставаться без дела, постоянно водил их в походы отражать татарские набеги, а в мирное время проводил с ними учения и маневры.
Для содержания собственного двора в Лубнах и многочисленного войска, требовались большие затраты, поэтому народ в княжеских владениях облагался значительными налогами, что вызывало недовольство населения и порой приводило к бунтам, которые князь подавлял с беспримерной жестокостью в назидание другим.
Оставаясь большую часть времени у себя в Лубнах, князь, тем не менее, был в курсе основных событий, происходивших на правом берегу Днепра. Особенно зорко он наблюдал за ситуацией в Запорожье, поэтому подготовка казаков к восстанию не оставалась для него тайной. Однако до наступления весны он не придавал этому особого значения и начал проявлять беспокойство лишь, когда из его владений на Сечь стали убегать целые толпы хлопов. Принятые меры результатов не давали, и даже страх расправы с их семьями не мог удержать крестьян от побегов.
В один из дней в начале мая князь, как обычно, находился в приемном зале своего дворца, восседая в огромном кресле, скорее напоминавшем царский трон. Поверх дорогого камзола, расшитого золотыми нитями и украшенного драгоценными камнями, на нем был одет алый плащ с горностаевым подбоем, смахивающий на королевскую мантию. Красивое лицо князя с несколько выпуклыми глазами цвета голубовато?бледного льда, выглядело гордым и надменным. Он был без головного убора и львиная грива его светло?каштановых волос свободно спадала до самых плеч. Князю в то время было что?то около 36 лет, но выглядел он старше из?за глубоких морщин, пересекавших его высокий мраморный лоб. Вдоль стен в почтительном молчании стояли сановники, командиры и наместники княжеских хоругвей, другая челядь.
Придворные пребывали в тревожном состоянии, так как воевода русский, все более мрачнея, слушал доклад о новой волне крестьянских восстаний в своих землях. Действительно, основания для тревоги имелись – обстановка в Левобережье выходила из – под княжеского контроля. Восстала Полтава, Нежин, Миргород и волнения перекинулись уже непосредственно на территорию Вишневеччины. И сам князь, и его приближенные понимали, что восстания не прекратятся до тех пор, пока не будет уничтожены выступившие из Сечи запорожские полки во главе с их новым предводителем Хмельницким.
– Коронный гетман писал мне, – негромко, но твердо сказал Иеремия по окончанию доклада, – что выслал войско против Хмельницкого и приглашал присоединиться к нему, чтобы потом вместе двинуться на Запорожье и сровнять с землей логово этой гидры разврата и бунтарства. Думаю, сейчас самое время и мне присоединиться к коронным войскам. Огнем и мечем пройду я по этому краю и загоню взбунтовавшееся быдло в их стойла. Periculum in mora! (Опасность в промедлении).
Не в правилах Вишневецкого было тратить много времени на сборы, поэтому в тот же день в княжеском замке начались приготовления к выступлению в поход. Уже к исходу следующих суток кавалькада карет и возов была готова двигаться в дальний путь – в Замостье, куда Иеремия отправлял свою жену княгиню Гризельду с маленьким сыном Михаилом, а также со всем двором и челядью. Узнав об этом, со всей округи к замку сбежалось множество евреев с женами, детьми и нехитрым скарбом, которым было разрешено присоединиться к отъезжающим. Для охраны и сопровождения княгини Вишневецкий выделил одну из своих хоругвей.