– Доставишь княгиню и сына к ее брату князю Замойскому, – сказал он командиру хоругви, – и немедленно возвращайся ко мне. Чувствую, скоро нам будет дорог каждый солдат.
– Куда прикажете возвращаться, – спросил вытянувшийся перед князем полковник.
Вишневецкий взглянул ему в лицо и недобро усмехнулся:
– Найдешь куда. Наш след на Украйне не останется незамеченным.
В войске воеводы русского не было пеших полков, поэтому передвигался он стремительно и быстро. Правда, при войске имелся небольшой обоз и артиллерия на конной тяге, но они не создавали помех для движения. Однако выступить сразу в направлении Чигирина, как он планировал при выходе из Лубен, Вишневецкому не удалось, так как то и дело приходилось высылать хоругви в разных направлениях на подавление вспыхивавших то здесь, то там бунтов. Солдаты карали бунтовщиков со страшной жестокостью, вешали и сажали на кол, выжигали дотла целые села, но не успевали расправиться с одними, как поступали известия о новых бунтах.
Когда Вишневецкий, то и дело отвлекаясь на усмирение холопских бунтов, преодолел, наконец, половину пути к Чигирину, он получил известие от киевского воеводы Тышкевича о том, что под Корсунем оба гетмана потерпели поражение и захвачены в плен, а коронных войск на правом берегу Днепра по сути не осталось. Тышкевич писал, что вся Украйна, Подолия и Полесье охвачены крестьянскими восстаниями, везде убивают панов, жгут панские поместья.
Это известие заставило князя отказаться от намерения двигаться в направлении Чигирина, так как у него было слишком мало сил, чтобы сойтись в сражении со всем многотысячным войском Хмельницкого, поддерживаемым татарской ордой. На военном совете было принято решение возвращаться назад вдоль берега Днепра и, форсировав его выше Киева в районе Вышгорода, вторгнуться в Полесье, куда еще не успели дойти казаки Хмельницкого. Этот маневр был исполним, но труден. По бездорожью, в условиях весенней распутицы, сквозь лесные чащи и буреломы, железные хоругви Вишневецкого, повсюду встречая ожесточенное сопротивление восставшего народа, сметая все на своем пути, после месячного похода с непрерывными боями вошли, наконец, в Полесье. И тогда, казалось, сама земля застонала от ужаса, плач и вопль поднялся по всему краю. Весть о движении князя: «Ярема идет!», передаваемая из уст в уста, обгоняла его хоругви вместе с заревом пожаров. Подойдя к Немирову, своему вотчинному городу, князь потребовал открыть ворота, однако жители его, опасаясь возмездия за учиненный ими бунт, отказались это сделать. Разъяренный Вишневецкий приказал взять город штурмом и никого не щадить. Сидя на своем гнедом аргамаке, он, размахивая саблей, кричал своим солдатам: «Убивайте их, но так, чтобы они чувствовали, что умирают!». Отблеск пожара играл на стальной кирасе князя и его лице, придавая его фигуре зловещий вид и вселяя ужас в сердца защитников города.
В ставке запорожского гетмана, которая в то время уже находилась в Чигирине, было известно о передвижении войск Вишневецкого. Хотя его собственные земли на левом берегу Днепра и были уже очищены от панов, а Лубны захвачены восставшими, однако Полесье, еще недавно свободное от поляков фактически было усмирено железной рукой князя. Оставаясь в районе Немирова, он занимал очень выгодную в стратегическом отношении позицию.
– Глядите, – говорил Хмельницкимй собравшимся у него полковникам, указывая концом кончара на развернутую на столе карту. – Ярема стал у Немирова, ожидая подкреплений от тех магнатов, которые еще продолжают оказывать нам сопротивление своими надворными войсками. Занятая им позиция весьма удобна и обеспечивает ему свободу маневра. Он может пойти к Бару, отойти к Староконстантинову или дожидаться подкреплений со стороны Львова. Пока что у него что?то тысяч шесть войска, но оно постоянно пополняется. Имя грозного князя вдохновляет ляхов и они готовы сражаться под его знаменами. Нам крайне важно сейчас преградить ему путь на Украйну и в Подолию. Кто из вас, славные рыцари?запорожцы, готов выступить против Яремы?
Гетман обвел взглядом своих полковников. Они сидели молча, избегая поднять глаза. При всей их ненависти к Иеремии Вишневецкому, каждый понимал, что тягаться им со страшным князем не по плечу. Наступило продолжительное молчание, взгляд Хмельницкого становился все более испытующим и даже насмешливым.
Наконец, со своего места поднялся Максим Кривонос. Был он невысокого роста, но плечистый, с обозначившимся животом, перетянутым поясом с заткнутым за него перначом или шестопером – знаком полковничьего достоинства. Одет он был довольно просто – в красные запорожские шаровары и свитку, накинутую на плечи. Из?под белой полотняной сорочки с расстегнутым воротом на его груди виднелся внушительных размеров серебряный крест на гайтане. Его грубоватое лицо с крючковатым носом, пересеченным шрамом от сабельного удара, нельзя было назвать красивым, но оно было полно гордого достоинства и внутренней силы.
Кем был Максим Кривонос? Где он родился? Действительно ли это было его имя? Каков был род его занятий до 1648 года?
Ответов на эти вопросы в точности не знал никто. По мнению одних, он был родом из острожских мещан, другие полагали его выходцем из Могилева. Третьи высказывали мнение, что он вообще был иностранец, родом из Шотландии, участвовал в тридцатилетней войне, а затем осел на Украине. Были и такие, которые считали его моряком, долгое время плававшим по Средиземному морю. В конечном итоге, все это не столь важно, в памяти народной Кривонос прославился не своим происхождением, а незаурядным талантом народного вождя, люто ненавидевшего шляхту.
– Пусть меня простит ясновельможный пан гетман. – обратился он к Хмельницкому. – Я молчал не потому, что испугался Яремы, а просто, думал., что может кто?то из более заслуженных товарищей вызовется идти в поход.
Гетман подошел к нему и обнял. Они троекратно расцеловались.
– Иди Максим и помни: в твои руки Господь вверяет судьбу Украйны и всего Запорожского Войска.
Снаряжая Кривоноса в поход, гетман выделил дополнительно в помощь его крестьянской армии полки Донца и Таборенко, а также полк Ивана Богуна, который после корсунской битвы был произведен в полковники… Все они были сформированы в основном из той славной запорожской пехоты, которая была хорошо известна своей стойкостью в бою. За пешим войском двигался обоз из нескольких тысяч возов, а также артиллерия, в том числе, и кулеврины на конной тяге. Конницей командовал Кривоносенко. – сын самого Кривоноса.
Кривонос не тратил много времени на подготовку к походу и, выступив со своей армией из Чигирина, уже 17 июля подошел к Махновке, куда со стороны Немирова направлялся и Иеремия Вишневецкий. Развернувшись прямо на марше, казацкие полки с ходу атаковали город. После непродолжительного штурма, атакующие ворвались в Махновку, где началась резня. Быстро темнело, но зарево пожара освещало территорию на много верст вокруг. Кривонос, гарцуя на вороном жеребце у городских ворот, подбадривал опьяненных кровью казаков, которые в окровавленных рубахах гонялись за местными жителями с саблями в руках.
– Так их, детки, вражьих сынов, – кричал он, – вырезайте всех до ноги, чтобы ни ляха, ни жида не оставалось на украинской земле!
В это время на взмыленном коне к нему подлетел Кривоносенко, голый по пояс и перепачканный еще не высохшей кровью.
– Батько, сюда идет Ярема! – крикнул он, осадив жеребца. – Его хоругви уже в верстах трех от Махновки.
– Даст Бог, теперь он от нас не уйдет, – обрадовано воскликнул Кривонос, поднимая своего коня на дыбы. – Разыщи Донца, Таборенко и Богуна – пусть выстраивают свои полки. Как будут готовы, ты со своей конницей ударь на Ярему и притворным отступлением замани хотя бы несколько хоругвей на нашу пехоту.
Но Вишневецкий, узнав, что казацкая армия, намного превосходящая его числом, уже подошла к Махновке и захватила ее, о чем красноречиво свидетельствовало зарево разгоравшегося в полнеба пожара, не стал испытывать судьбу и приказал отходить в сторону Заславля на Волынь. В то время, как его хоругви перестраивались, чтобы двигаться в обратном направлении, казацкая конница попыталась с ходу врезаться в боевые порядки Вишневецкого. Однако искушенный в битвах воитель был к этому готов. Его панцирная хоругвь неторопливо выдвинулась вперед и, постепенно набираяскорость, понеслась на противника.
Атака «крылатых» гусар была стремительной и ужасной. Шелест страусиных перьев на крыльях всадников создавал впереди несущейся конской массы непереносимую волну ужаса. Под его воздействием некоторые казацкие лошади становились на дыбы и разворачивались на ходу, сбрасывая всадников. Кое?кто из всадников сам пытался поворотить коня назад, но в них с ходу врезались следующие позади и начиналась свалка. Расстояние между противниками неумолимо сокращалось, пики поляков, закрепленные особым образом в башмаках, опустились горизонтально, целясь в грудь лошадей. В руках гусар серебряными молниями сверкнули поднятые над головами палаши. При виде этих грозных воинов, летящих по полю, будто легион ангелов смерти, дрогнули сердца даже у самых отважных запорожцев. Да, это были не те гусары, с которыми казакам пришлось столкнуться в битве при Желтых Водах и под Корсунем! Там панцирным хоругвям не удалось использовать полностью свою боевую мощь, но зато сейчас все преимущество было на стороне «крылатых» гусар.
Между тем, одна волна всадников двигалась навстречу другой, все ускоряя ход. Безумство предстоящего боя охватило не только людей, но и лошадей. С оскаленных конских морд срывалась пена, глаза их пылали дьявольским огнем, копыта летели, казалось, не касаясь земли. И вот с ужасным грохотом обе лавины коней и всадников столкнулись. Сама земля содрогнулась от этого удара, испустив ужасный стон; гусарские пики пронизывали и коней и лошадей, а могучие гусарские кони, несли своих седоков вперед в гущу боя. Уже через секунду обрушившиеся вниз тяжелые палаши высекли первые искры из легких казацких сабель. Передовые ряды казаков в мгновение ока были сметены этим натиском и оказались под копытами коней, густо окропив горячей кровью степную траву, а гусарская конница, не снижая темпа, продолжали нестись дальше.
Кривоносенко, вначале возглавлявший атаку, а затем переместившийся в задние ряды, быстро оценил обстановку и выкрикнул приказ рассыпаться веером. Его повторили сотники и куренные атаманы. Когда он дошел до передних рядов, те уже и сами без команды стали рассыпаться по обширному полю, стремясь уйти от слитного удара тяжелой конницы. Те, кому удалось это сделать, по широкой дуге возвращались в свой лагерь, но немало было и тех, кто, как сноп валился с коня, разрубленный до самого пояса гусарским палашом.
Князь Иеремия неподвижно сидел на своем аргамаке, как вытесанный из гранита памятник, наблюдая с высокого кургана за ходом сражения. Его глаза под нахмуренными бровями метали молнии, губы змеились зловещей улыбкой, а рука судорожно сжимала эфес сабли, словно он сам вел своих гусар в эту смертоносную для противника атаку. Свой алый плащ с горностаевым подбоем он еще при выходе из Лубнов сменил на темно?синий походный и теперь мало чем отличался от остальных своих воинов. Голову его прикрывал обычный стальной шлем без забрала.
Наблюдая за перипетиями боя на равнине, князь заметил, что казаки применили излюбленный прием татар, рассыпавшись по полю и теперь спешат возвратиться к своим. Не укрылось от него и то, что натиск панцирной хоругви ослабел, всадники начали сдерживать коней, а отдельные гусары стали гоняться за ними по всему лугу, как за зайцами. Своим орлиным зрением он рассмотрел и темнеющие вдали ряды казацкой пехоты.
– Ну, что же, – удовлетворенно подумал воевода русский, – на первый раз мы преподнесли этим хлопам неплохой урок.
Он повернулся к своим хоругвям, которые уже заканчивали перестраиваться для движения в обратном направлении и, выдернув из?за пояса булаву, повелительно взмахнул ею. Спустя мгновение холостой залп нескольких пушек послужил сигналом панцирной хоругви возвращаться назад. Князь взмахнул булавой еще раз, указав на север, и стал спускаться с кургана. Одновременно тронулась с места и головная хоругвь.
Кривонос, наблюдавший за ходом сражения, находясь на открытой местности впереди полков Богуна, Донца и Таборенко, хорошо знал силу удара «крылатых» гусар, поэтому и не рассчитывал, что его конница победит в этом бою. Все же он, надеялся, что может быть опьяненные успехом гусары, утратят осторожность и приблизятся на расстояние выстрела к изготовившейся к бою казацкой пехоте. Однако, услышав пушечные выстрелы, призывавшие их назад, понял, что заманить гусар в ловушку не удастся. Затейливо выругавшись в адрес грозного князя, он возвратился в свой лагерь., чтобы организовать преследование.
Всю ночь князь Иеремия отступал в направлении Заславля и всю ночь полки Кривоноса двигались за ним буквально по пятам. Подойдя к Полонному, куда уже начали возвращаться местные поляки, Кривонос взял местечко штурмом и сжег до основания, не пощадив даже грудных младенцев. С момента выхода из Чигирина к его войску присоединялись толпы крестьян, жаждущих влиться в ряды восставших. Не у всех из них было оружие, у кого?то имелись только топоры да вилы, но все они были полны решимости сражаться с ненавистными ляхами. Всех их зачисляли в войско, формируя на ходу новые сотни и целые полки.
Но пополнялось не только казацкое войско. Едва князь отошел от Махновки, как ему встретился довольно сильный отряд киевского воеводы Тышкевича, чьим вотчинным городом она и была. Узнав о том, что Махновка захвачена казаками и предана огню, Тышкевич едва не заплакал.
– О, моя Махновка, – повторял он, горестно ломая руки. – Я разорен, как Бог свят, разорен, по миру пустили проклятые хлопы.
В то время Тышкевич уже был не молод, но держался бодро и, вряд ли кто, глядя на него мог предположить, что осталось жить воеводе на этом свете меньше года…
Вишневецкий, слушая причитания Тышкевича, с едва скрываемым презрением смотрел в обрюзглое лицо воеводы киевского. С его языка уже готовы были сорваться нелестные для того слова, но вспомнив о сединах и о прежних заслугах Тышкевича, он сдержался.
– Не один пан потерпел от хлопов, – ограничился князь лаконичным замечанием. – Я вот тоже все у себя на левом берегу бросил и два месяца со своими хоругвями мотаюсь в походе, даже спим в седлах на ходу, Время не о своих имениях думать, а судьбах Отечества.
– О, да, – воскликнул Тышкевич, – доблесть пана и его рыцарей известна всей Речи Посполитой, но далеко не каждый может похвастать такой же выносливостью. Мы тут у себя привыкли к спокойной жизни и вот на тебе.
Он сокрушенно покачал облысевшей головой.
– Ладно, – сменил тему Вишневецкий, – так пан присоединяется ко мне?
– Собственно, другого варианта я и не вижу, – немного подумав, ответил киевский воевода. – Мне все равно надо в Варшаву, тороплюсь попасть на вальный сейм по выборам короля.
– А как там, кстати, обстоят дела, – оживился Вишневецкий, – мы тут давно не получали известий о том, что происходит в Варшаве.
– Как, верно, пан знает, – сказал Тышкевич, отдуваясь и подкручивая ус, – королевич Карл всерьез кандидатом на престол не рассматривается. Между нами говоря, никакими особыми достоинствами он, как и его старший брат, покойный король Владислав, царство ему небесное, не отличается.
Иеремия, соглашаясь, кивнул головой. Он, как и большинство польских магнатов, к усопшему королю относился без всякого уважения, не признавая за ним ни качеств государственного деятеля, ни полководческого таланта. Еще меньше почтения он испытывал к меланхоличному королевичу Карлу, который вообще интереса к государственным делам не проявлял. Он с детских лет рос тихим и болезненным ребенком, далеким от воинских забав и, тем более, от участия в государственных делах своего отца и старшего брата.
– Так вот, – продолжал, между тем, воевода киевский. – серьезная борьба за престол предвидится между партиями Яна Казимира и Юрия Ракочи. Мне из надежных источников известно, что у семиградского князя есть довольно высокие шансы взойти на польский трон. А вот я думаю…
Вишневецкий погрузился в размышления, вполуха слушая рассуждения Тышкевича. Ян Казимир, кардинал и активный функционер ордена иезуитов пользовался поддержкой не только среди большей части магнатов Речи Посполитой, но и у Ватикана. Однако, часть польских аристократов уже давно разочаровалась в династии Ваза и вполне могла отдать голоса за семиградского князь, памятуя славную эпоху Батория. Для многих магнатов Ракочи был привлекателен еще и тем, что, будучи чужим в Речи Посполитой, не имел возможности усилить королевскую власть. Самому воеводе русскому было безразлично, кто из двух претендентов станет королем, но важно было не ошибиться за кого отдать свой голос, так как честолюбивый князь вынашивал надежду заполучить булаву коронного гетмана. Откровенно говоря, он стремился к этой булаве еще после смерти Конецпольского, но тогда сейм предпочел передать ее в руки Потоцкого, пусть менее талантливого полководца, чем князь, зато более предсказуемого и легче управляемого. Несмотря на его воинскую доблесть, знатность и богатство, Вишневецкого не любили за его заносчивость, высокомерие и кичливость, которые казались чрезмерными даже для таких же высокомерных и заносчивых польских аристократов. Поэтому и в сенате, членом которого он являлся, и на сеймах, при обсуждении кандидатур на занятие высших государственных должностей, отдавалось предпочтение другим, что больно ранило самолюбие тщеславного магната.