Да, так и есть!
– Шарль! – генерал перешел на доверительный шепот. – Тебе поручается крайне и еще раз крайне щекотливое и ответственнейшее дело: доставить одну из карет маршала лично императору. Ты представляешь? Лично! А?
Но сержант не выказал особой, и даже просто радости, а только пожал плечами: мол, приказ есть приказ, кто его обсуждает? Тогда Оливьер уже громче прибавил:
– И если все закончится удачно, то Маленький Капрал восстановит тебя в прежнем звании.
Сержант помолчал, а потом – он от себя такого сам не ожидал – вдруг зло спросил:
– А кто восстановит мою честь?!
– Да, печальная тогда вышла история, – и генерал сочувственно вздохнул. – Но мне кажется, что как только ты справишься с сегодняшним поручением, то сразу всё, конечно же… Ты меня слышишь, а?
Но сержант не ответил. Он пристально смотрел на Оливьера и был настолько зол, что даже не улыбался. Оливьер поспешно отвел глаза, откашлялся… И вдруг спохватился:
– Ну-ка, глянем по местности!
Сержант не спорил. Они повернулись к столу, и генерал заскользил пальцем по карте.
– Вот здесь ты пройдешь казачьи пикеты, – начал рассказывать он. – Местность просматривается плохо: холмы, кустарник. Потом двадцать верст лесом. Нет! Что я говорю? Пять лье по нашему! Ну да… А вот здесь, в Пышачах, ставка императора.
– Как?! – поразился сержант. – А мне говорили, что он сейчас…
– Кто говорил? – строго спросил генерал. – Кто смел болтать? И, главное, кто может быть настолько самоуверен, чтобы утверждать, будто он знает точное местонахождение императора?! Да это сейчас держится в строжайшей тайне! В частях, ты уж поверь, полным-полно русских шпионов. И если бы они только дознались, так сразу бы ты знаешь, что… А знаешь, какую награду пообещал русский царь тому, кто доставит ему живого Наполеона? Свою единственную дочь! Вот так-то, Шарль! Так что можешь предста… Но к делу, да! Еще вопросы есть?
Сержант молчал, рассматривал на карте свой предполагаемый маршрут. Потом спросил:
– Карету, говоришь?
– Карету.
– А чем груженую?
– Ну, знаешь ли! – возмутился было генерал… Но тут же спохватился и добавил: – Честно признаться, я и сам не очень-то это представляю. Храбрейший приказал, вот и всё. Ты же…
– Я не о том, – сказал сержант. – Меня куда больше волнует другое. Я ведь, сам понимаешь, должен буду двигаться скрытно, по весьма пересеченной местности, потом сугробы и так далее. А что карета? Это же какая обуза! Она…
– О, если только это, то не беспокойся! – заверил его генерал. – Во-первых, груз… ну, скажем так, не тяжелый. Во-вторых, мы сняли колеса и установили санные полозья. И, главное, чем я хочу тебя обрадовать, в здешнем лесу ты совсем не встретишь партизан.
– А это еще почему? – удивился сержант.
– Да потому что… Да потому что не надо забывать, что пошла уже вторая неделя, как мы покинули исконную Россию и вступили в коронные польские земли, совсем недавно захваченные Москвой. Поэтому здесь совсем другой народ, чем у царя. Да еще здесь… Ну, я не понимаю, Шарль! Ты что, уже забыл, как тебя здесь встречали летом? Я, кстати, и об этом тоже знаю, но молчу. Придерживаю дело, между прочим. Вот так!
Сержант нахмурился, сказал:
– Так то было еще летом, Оливье.
– Да, а теперь зима! – сердито сказал генерал. – Да, стало холодно. Да и сугробы – во! Но люди те же самые. Шарль, мы же для них освободители!
– Мы?
– Ты особенно, – многозначительно добавил Оливьер. – Так? Или нет?
Сержант тяжко вздохнул, вспоминая. Потом с неохотой сказал:
– Н-ну, хорошо. Допустим даже так: я выступлю. А сколько ты мне чего дашь?
– Пять сабель.
– Пять?!
– Но и двадцать подков! И еще пять мундштуков, пять трензелей, добрый десяток шпор. А какие усы! А…
– Так! – сказал сержант. – Теперь я понимаю!
– Что понимаешь?! – сердито спросил генерал. – Что я отправляю тебя туда, откуда не возвращаются? Но, милый мой, во-первых, насколько я понимаю, такая перспектива тебя совершенно не пугает. В противном случае не стал бы ты вчера – совершенно один, между прочим! – скакать на добрую сотню казаков! А сегодня, как-никак, вот тебе карта, Шарль, и вот тебе пакет, вот видишь, тут на нем сургуч, это печать Храбрейшего, надеюсь, ты ее узнал, и в пакете все что нужно сказано, ты его лично ему передашь, и он тогда сразу тебе…
Но тут генерал вдруг неожиданно замолчал, задумался… и, наконец, сказал:
– Да, совсем было чуть не забыл. В придачу к тем пяти саблям я придаю тебе еще триста… нет, даже четыреста самых метких в колонне карабинов!
– Как это?
– А вот так! Ты можешь себе представить, что будет, если вы, без всякого прикрытия, попытаетесь отделиться от колонны? Да вы и двух сотен шагов не пройдете. А так, когда здесь заварится славное дельце, вы сможете без лишней суеты и, главное, без лишних помех удалиться. Ну а потом уже… Да, потом уже все будет зависеть только от тебя. Овраги, лес… Ну, не тебя учить! Ведь так?
– Примерно так, – согласился сержант.
– Тогда не будем терять времени! – воскликнул генерал. – Пойдем, я представлю тебе твоих новых подчиненных. Все они как один отважные и ловкие ребята. Я их лично отбирал. Пойдем!
Тут он совершенно по-приятельски обнял сержанта за плечо и стал тихонько подталкивать его к двери. Ну вот, опять как всегда, невесело подумал сержант, поворачиваясь в нужном генералу направлении, как только доходит до настоящего дела, так сразу забывают про личную неприязнь и поручают только достойному, а нас, достойных, во всей Армии всего…
Но дальше думать было уже некогда, потому что к тому времени они уже вышли на крыльцо и увидели стоящую прямо напротив него маршальскую карету с наскоро закрашенными вензелями.
– Эта? – спросил Дюваль.
– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Оливьер. – Эта так, на дрова. Твоя карета за углом. Сам понимаешь, груз весьма, даже особенно весьма секретный, так что не ставить же его у всех на виду!
За углом дома и действительно стояла еще одна карета. Была она вся черная, без окон, запряженная парой вороных. А сидевший на ее козлах кучер-солдат с опаской поглядывал на выстроившихся неподалеку от него пятерых кавалеристов. И опасения его были весьма оправданны, потому что все пятеро – все как один! – более всего смахивали… нет, даже не на дезертиров, а на мародеров. И это еще в лучшем случае! Да и к тому же…
Так, прикидывал сержант, значит, вот что: испанский конный егерь, прусский драгун, австрийский гусар, кирасир неаполитанец и… о, мой Бог, и даже мамелюк в чалме, Египет! То есть каждой твари даже не по паре, а только поштучно! И все они, конечно же, ни словечка не знают по-французски! Этот мерзавец нарочно таких подобрал! Вот что тогда подумалось сержанту. После чего он повернулся к генералу и очень сердито спросил:
– Твои?
– Мои, – гордо кивнул генерал. – Маловато, конечно. Но зато это действительно не люди, а звери. И, главное, все они вызвались добровольно.
– Еще бы! – мрачно усмехнулся сержант. – Небось, расстрельные!
– Но почему ты сразу так? – обиделся генерал.
– Потому что давно тебя знаю!
И сержант снова посмотрел на тех солдат. У конного егеря не было карабина. У кирасира кирасы. Гусар был слишком толст. А драгун слишком зол по натуре, потому что кто еще другой станет так дико заправлять мундштучное железо? Ведь это же лошадь, божье существо! И сержант отвернулся. Но, посмотрев на мамелюка, потерял последнее терпение и уже напрямую спросил:
– А они хоть понимают по-французски?
– Да, несомненно, – поспешно заверил Оливьер. – И, кроме того, все они как один рвутся в бой. И лошади у них, сам видишь, сытые и свежие.
– Ну, к лошадям претензий особенных нет, – согласился сержант. – А этим… им самим… что обещано?
– Высочайшее прощение – раз, – важно сказал Оливьер. – То есть забываются, списываются, закапываются, предаются вечному забвению все их грязные… ну, скажем так, проделки. И это – сразу, здесь. И второе – всем им дается чистая отставка и полное освобождение от всех дальнейших рекрутских наборов. Но это, второе, – уже по благополучному прибытии в ставку. Всё это с ними твердо обговорено и скреплено. Так что… Ну, да!
И Оливьер замолчал. Сержант хотел было сказать, что всё это глупости, что полное прощение и вечную отставку все эти молодцы получат сразу же, как только лишь за первым поворо…
Но генерал поспешно перебил его:
– Итак, слушай внимательно! Сейчас мы выведем пехотное каре, это три полных роты пиренейских вольтижеров, кстати, отменные стрелки, они пойдут – посмотри – вон туда, как будто мы собираемся закрепиться вон на той высоте, установить там батарею и тем самым защитить…
Ну, и так далее. Генерал продолжал объяснять свой хитроумный план прикрытия, а сержант тем временем подозвал к себе Мари и сел в седло. Генерал снизу вверх посмотрел на сержанта – вот и всегда бы так смотрел! – довольно причмокнул губами и сказал:
– Хорош, черт побери! Масть в масть!
Сержант пожал плечами, подобрал поводья, еще раз глянул на солдат… и вдруг подумал, что дело, несомненно, дрянь, но, может, сегодня как раз такой случай, когда лучше иметь дело неизвестно с кем, нежели с законченными трусами. Да и, в конце концов, Оливье трижды прав: чем сегодняшнее дело опасней вчерашнего?! Это раз. И второе: это же все равно его последняя кампания, так что опять же всё сходится! Ну разве что осталась одна сущая безделица…
– Что, сомневаешься? – вкрадчиво спросил генерал.
Однако сержант ничего ему на это не ответил. Мало того, он на него даже и не глянул, а просто тронул Мари и подъехал к отряду. Пусть будет, подумал он гневно, что будет – тем более после того, что уже было!
И вот он осадил Мари и осмотрел их, всех пятерых. И они, все пятеро, смотрели на него. Смотрели только выжидающе, потому что на их лицах не угадывалось даже малейшего намека на служебное рвение. И все-таки…
– Приятно оказаться во главе таких молодцов, каких я вижу перед собой! – бодро начал Дюваль. – Тем более, что нам предстоит сущий пустяк: пройти через неприятельские пикеты, потом пять лье по лесу, и мы в ставке. Пустяк, не правда ли?
Солдаты молчали. Сержант оглянулся на стоящего поодаль Оливьера, вздохнул и снова обратился к солдатам:
– Кто понимает по-французски?
Никто не ответил. Сержант беззвучно выругался, обернулся к генералу – и нарочито браво доложил:
– Все в порядке, можно начинать!
Генерал кивнул, развернулся и двинулся к штабу. По пути он что-то приказал подбежавшему к нему дежурному офицеру, тот козырнул и убежал. И генерал ушел, скрылся за домом. А пиренейские стрелки уже, наверное, построены, скуси патрон, взять под курок, капитан – правый фланг, лейтенанта на левый, и барабан, и марш. А мы тем временем…
– Ну вот что, молодцы, хватит шутить, – невозмутимым голосом сказал сержант, опять обращаясь к солдатам. – И ладно, если бы вы шутили с генералом, этой зимой все генералы того стоят. Но причем здесь обычный, совсем не гвардейский сержант?! Который тянет с вами одну лямку, который сам примерно так же, как и вы, попал в это мерзлое дерь… Ладно, чего тут ругаться! Никто же, как нам везде говорят, никто же ни в чем не виноват. Ну да, не виноват. По крайней мере я. Я – это уже точно. А зовут меня Шарль. Шарль Дюваль, – тут он для наглядности ударил себя кулаком в грудь. – А как тебя? – и он указал на кирасира без кирасы.
Кирасир оказался смышленым и сразу ответил:
– Чико, сеньор, Чико! Напполи. Волкано. Везувио! – и для пущей понятности он раздул щеки и зарычал, пытаясь воспроизвести рокот пламени, а после добавил: – Огон!
Сержант согласно кивнул, прекрасно понимая, что над ним насмехаются. Ну что ж, подумал он, тогда любезность за любезность! И, обращаясь ко второму солдату, испанскому конному егерю, Дюваль насмешливо сказал:
– А вот тебя я уже видел. В тот день, когда мы наконец-то ворвались в Сарагосу, ты упал передо мной на колени и принялся вымаливать…
– Неправда! – сердито воскликнул испанец. – Я родом из-под Бургоса!
Приятели солдата засмеялись – ведь он заговорил на вполне сносном французском. Отсмеявшись, солдаты смутились, гадая, как же теперь поведет себя их новый командир. Однако сержант сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и даже более того – он сказал:
– Прошу прощения, я обознался. Как бишь тебя?
– Меня зовут Хосе, – мрачно сказал испанец.
– Хосе! – сержант кивнул. – Прекрасно! Испанцы храбрые ребята, я был там дважды ранен. Зато… – и тут он повернулся к третьему солдату, а это был австрийский гусар, и воскликнул: – Зато как чудно нас встречала Вена! Столики с вином стояли прямо на улицах, женщины дарили нам цветы. Не так ли, Франц?
– Франц, Франц, – согласно закивал простодушный толстяк, приложил к губам флейту, которую он до этого весьма нетерпеливо теребил в руках, и заиграл очень грустный, печальный мотивчик. Австриец нещадно фальшивил, однако мелодия была настолько минорной, что сержанту уже не хотелось говорить солдату что-либо обидное. Он отвернулся…
И увидел худощавого драгуна с густыми пшеничными усами.
– Курт, – сам, не дожидаясь вопроса, представился драгун и добавил: – Бранденбург.
Сержант кивнул. И повернулся к мамелюку. Тот, помолчав, отрывисто сказал:
– Саид, – и больше ничего.
Дюваль нахмурился. Тогда, в битве у Пирамид, армия египтян была рассеяна, и всем казалось, что еще неделя, и генерал Бонапарт двинется дальше, в сказочно богатую Индию. Однако очень скоро…
Да! Все повторяется! Дюваль вздохнул, отвернулся – и только теперь обратил внимание на кучера, серой мышью притихшего на козлах. Тщедушный и веснушчатый, кучер живо напомнил ему детство, мальчишку с соседней улицы, сына рыбной торговки, а звали его… Да! Сержант невольно улыбнулся и сказал:
– Ну а ты, приятель, только по мундиру не француз.
– Я родом из Женевы, господин сержант, – скромно ответил кучер. – Мой папа, аптекарь, нарек меня Гаспаром в честь дедушки, тоже аптекаря.
Ну что ж, подумалось, знакомство состоялась, пора приниматься за дело. Сержант откашлялся и заговорил быть может и не очень складно, но зато достаточно уверенно и веско:
– Итак, повторяю еще раз: кто вместе со мной доставит эту чертову карету туда, куда велено, тот будет отпущен в отставку и уже больше никогда, ни под каким предлогом не станет подвергаться повторному рекрутскому набору. Слово чести! – Дюваль посмотрел на постные лица солдат и на всякий случай добавил: – Есть такое слово. Всем ясно?
Солдаты молчали. Зато…
О, вот оно! Привычное ухо сержанта легко уловило движение. Да, что ни говори, подумал он, как ты ни расхваливай кавалерию, но пехота это всё же есть пехота, и поэтому когда она идет – неспешно, тяжело, бряцая ранцами, – когда седые усачи берут ружья вот так и ухмыляются, а командир командует: «Первый взвод, третий взвод напра… второй взвод, четвертый взвод нале… во! Арш!», а после: «Взять прицел!», а после: «По моей команде!», а после…
Да, вот это действительно музыка! И эта музыка, что интересно, никогда не фальшивит. Подумав так, сержант привстал в седле и глянул поверх крыш – и увидел: и вправду идут. И хорошо идут, как будто не зима, не голод, как будто…
Вот! И тут тоже нужно, подумал сержант, маленько оживить этих молодчиков, потому что просто выйти из колонны – это дело нехитрое, а вот чтобы потом дойти туда, куда нас посылают…
Залп! Еще залп! Пошла стрельба! Сержант резко повернулся к вверенному ему отряду и бодро, даже, может, чересчур, заговорил:
– Ну, вот и началось! Вы слышите?! И этот шум, он, между прочим, ради нас! О нас заботятся! И это, кстати, преотменные стрелки: пятифранковую монету на ребро – и с тридцати шагов навскидку на ходу…
И замолчал. И снова посмотрел на то, как колонна уверенно поднимается на холм. А вот она уже и четко-ловко-быстро разделяется надвое и, не прекращая пальбы…
А пальба – как уголья в хорошем костре! Какое же это все-таки изумительно красивое дело – война! Но, правда, это только в том случае, когда под твоей командой настоящие солдаты. А если это просто всякий сброд, как сегодня, тогда…
И сержант, не додумав, поморщился и повернулся к вверенному ему отряду. Чего и говорить, расклад просто ужасный. Ну да с козырями и слепой сыграет, особенно, если колода крапленая, сердито подумал сержант. А вот если с такими…