Оля подула на костяшки и призналась:
— Я раньше, когда на съемки ходила куда-нибудь далеко от дома, баллончик брала. С карбозолью. За пояс суну, сверху майкой прикрою — всегда под рукой…
— С чем баллончик? — живо заинтересовался Нилка.
— С карбозолью. Жидкость такая, чтобы клопов и тараканов морить… Конечно, это не газ "черемуха", но все-таки…
— Они же большущие, баллоны-то эти, — сказал Федя.
— Всякие бывают. Есть и вот такие. — Оля развела пальцы.
— Дашь мне один? — подскочил на столе Нилка.
— Ох… я не знаю. А ты глупостей с ним не натворишь? Пульнешь в невиноватого…
— Да не пульну! Я в людей-то и не буду! А ес-ли те… ну, пришельцы… Вдруг по правде захотят меня утащить…
Федя увидел, что Борис еле сдерживает смех. И сам закашлялся. Но Оля сказала серьезно:
— Я лучше вот что придумала. У мамы театральный грим есть, можно точно под цвет кожи подобрать. И никто твою отметину не разглядит: ни люди, ни инопланетяне.
— Правда? — обрадовался Нилка. — Ой, а если смоется?
— Снова замажешь. Я тебе весь тюбик отдам.
Оля сбегала за коробкой с гримом. Включила лампу-пятисотку и при ярком, как в хирургической палате, свете "заштукатурила" Нилке ногу. Вполне удачно. Черные родинки, если очень приглядеться, еще можно было рассмотреть, но коварный белый кружок исчез без следа. Нилка радостно попрыгал.
Федя сказал задумчиво:
— А может, и не надо бы тебе прятаться? Вдруг это твоя звездная судьба, зачем от нее убегать?
Нилка тоже стал задумчивым.
— Я раньше про это так же думал: может, не стоит? А сейчас ни за что не хочу на другие планеты… без вас…
Он засмущался, засопел, стал раскручивать подвернутую штанину… Борис подошел к Нилке сзади. Выпрямил его. Взял за плечи. Уперся подбородком в его лохматое темя. Сказал вроде бы шутя, а на самом деле очень даже всерьез:
— Великий Нил. Ты такой мудрый, а одной вещи не понимаешь: никаким инопланетянам мы тебя никогда не отдадим…
Сказки и были города Устальска
Договорились, что в десять утра соберутся у Оли. Федя и Борис прикатили на "Росинанте" минута в минуту. Нилка примчался через полчаса. Взъерошенный и виноватый.
— Проспал. Мы с папой до ночи одной такой работой занимались важной… — Он затоптался, завздыхал под насупленными взглядами. — Зато я к съемке готовый, вот…
Был он такой, как при первом знакомстве в лифте. Только рубашка не навыпуск, а завязана лихим узлом на животе. И бинта не было — грим наглухо скрыл белую отметку.
Нилке объяснили, что комбинированной съемки сегодня не будет. В том-то и причина общего кислого настроения, а вовсе не в его, Нилкином, опоздании. Дело сорвалось, потому что пропал задник — черный кусок материи размером два на два метра. Это была старая штора для затемнения в кабинете физики. Оля специально выпросила ее в школе: надо, мол, чтобы снимать хитрые трюки. А неделю назад, оказывается, на эту "мануфактуру" наткнулась в шкафу Олина мама. Решила, что ненужная вещь, и не долго думая утащила в свой театральный коллектив. И требовать назад уже поздно, потому что из шторы сшита черная монашеская ряса для спектакля "Каменный гость".
— Я прямо чуть сама не окаменела…
Видимо, был у Оли с матерью крупный разговор, потому что даже сейчас она сердито кусала костяшки. Нилка же радовался, что на него не сердятся.
— Можно с'скинуться и купить черный материал. У меня десять рублей есть…
— Ты, Нил, наверно, правда инопланетянин, — печально сказала Оля. — Где ты сейчас купишь нужную ткань? Тем более, что годится не всякая, а бархат или фланель… Не обижайся, пожалуйста, на "инопланетянина"…
— Я не обижаюсь! Зовите меня хоть как, хоть не Нил, а Миссисипи Аркадьевич! Я только думаю: что же делать? Должна же быть какая-то аль-тер-на-тива…
Все слегка развеселились. Из-за "Миссисипи Аркадьевича" и "альтернативы", которую Нилка произнес безошибочно.
Федя вспомнил:
— Хотите анекдот? Степка недавно из детсада принес… Значит, так. Воспитательница спрашивает: "Дети, кто назовет слова на букву "а"? Ну, все, конечно: "арбуз", "атомоход", "Африка" и даже "абизьяна". А Вовочка руку поднял и говорит: "Альтернатива!" — "Молодец, Вовочка, какой ты умный! А знаешь, что это такое?" — "Знаю. Это когда у мамы карточки на колбасу и она может идти или в этот магазин, или в другой…" — "Но, Вовочка, ведь колбасы ни в том ни в другом все равно нет!" — "А тогда это уже на букву "б". "Бардак"…
— Федор! — сказала Оля.
— Чего?
— Не стыдно?
— А что такое?
— Это непечатное слово! Вовочка не знает, а ты-то…
— Ничего себе непечатное! В газетах то и дело попадается!
— В газетах мало ли какие гадости печатают…
Федя надул губы с видом виноватого дошкольника.
— Ольга Афанасьевна, я больше не буду…
— Сам ты Афанасьевич! Я — Петровна.
— А у нас директор — Ольга Афанасьевна, я привык… Ой, народ, слушайте! Давайте к нам в школу заскочим! Я у Дим-Толя спрошу: может, в нашем кабинете тоже шторы есть ненужные? Хотя бы напрокат! Он мужик добрый, даст…
— Феденька, ты умница!
И они вчетвером отправились в школу номер четыре.
Нилка и Оля, как посторонние, остались на улице. Федя и Борис пошли на разведку. Было гулко, пусто, замусоренно. Зато желтели свежим деревом новые рамы с чистыми стеклами… Кабинет физики оказался заперт. Федя с Борисом заглянули в учительскую и там узрели Ольгу Афанасьевну. Та заулыбалась. Она и вообще-то ничего была директорша, а сейчас, в каникулы, особенно добродушна.
— Соскучились по школе, голубчики?
Федя изложил, что к чему.
— Ох, да ведь Дмитрий Анатольевич в отпуске… А думаете, он дал бы штору?
— Пленку вот подарил же, — опять сказал Федя. — А штору нам только на пару дней.
— Я бы вам свою из кабинета дала, да она цветная. Не подойдет?
— Нет, спасибо…
Оля не очень огорчилась неудачей. У нее был новый план. Сейчас они пойдут на улицу Репина, где торговый центр…
— В этот гадючник! — с отвращением сказал Федя. — Там толпа на толпе и дембили с толстыми шеями жарят шашлыки.
Но Оля возразила, что надо ведь снимать не только сказочные картины города, но и те явления, которые город уродуют. Для контраста. Борис, который очень не хотел, чтобы Оля опять стала печальной, виновато поглядел на Федю:
— Может, правда? Для контраста…
Нилке было все равно, лишь бы с друзьями.
— Горе с вами, — сказал Федя. — Имейте в виду, добром это не кончится.
Толпа на улице Репина была густа. И запахи густы. Пахло разогретым асфальтом, пылью, потом, косметикой и почему-то бензином, хотя машины здесь не ходили. И дымом шашлыков, которые жарили дюжие парни в грязных белых куртках.
Человеческое месиво, покорно отдаваясь жаре, грузно двигалось, завихрялось у лотков и киосков, образуя заторы в проходах между торговыми фургонами. И каждый хотел что-то найти, получить, заиметь или, наоборот, сбыть с рук. Под полотняными навесами и просто на солнце торговали кооператоры: меховыми шапками и майками, свитерами и плавками, пластмассовыми свистульками и картинами с голыми девицами. Здесь было похоже на рынок, но без той веселой пестроты и без всякого намека на романтику, которая чудилась Феде среди базарных рядов… На двух кварталах среди плоских каменных домов, на асфальте без единого кустика, разбухал, будто квашня в тепле, бизнес. Орали динамики студий записи и пунктов проката, голосили продавцы лотерейных билетов и каждому обещали столько счастья, что было удивительно: откуда еще берутся у нас люди, не преуспевшие в жизни?
— Же-вачка! Же-вачка! — монотонно пели растрепанные цыганки. — Мальчики, берите же-вачку!
Между сборчатыми юбками у их мельтешила чумазая курчавая малышня. "Что за люди? — не первый раз уже подумал Федя со смутной тревогой. — Вроде рядом с нами живут, а как с другой планеты…"
— Же-вачка! Рупь штука!
Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.
— Не вздумай, — сказал Федя. — В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь — хоть бы хны, знай торгуют…
— И запомни, — поддел Борис, — "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…
— Опять дразнитесь, да?
— Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.
— Ой, я забыл!
— То-то же… Миссисипи Аркадьевич, — назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…
А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще — небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка — в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал — хмуро и стыдливо:
— Подождите… Это не снимайте.
Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.
— Пошли…
Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед — сквозь мельтешенье ног — широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:
— Все равно чуть не истратил на жвачку… — Потом еще: — Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…
— Краска-то не тает от жары? — заботливо спросил Борис.
Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.
— А я кассету сменю, — решила Оля.
Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.
Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом — легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое — перед "кинооператорами".
— Что это у девочки за аппаратик? — спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого — стройного и белокурого.
— Плейер? — предположил белокурый.
— Не, мужики, это кинокамера, — объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. — Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.
— Разве так можно? — вопросил в пространство белокурый. — В наше время открытости и гласности…
— Девочка, покажи аппарат. — Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.
— А ну, не тронь! — тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…
Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то — совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей — натренированный в своих подвалах и подворотнях — раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут — и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:
— Дяденька, чего они лезут!
Прохожий — этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран — обратил грозное лицо:
— Вы зачем пристаете к ребятам!
— Иди, иди, дядя, — тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.
— Хулиганье, — с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.
Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:
— Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… — И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…
Тогда Нилка — маленький, лохматый — скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.
— Отстань, с'сволочь!
На миг все замерли. Огурец гоготнул:
— Это что за козявочка? Чудо…
Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.
— Здорово, парни! Из-за чего базар?
Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов — Гуга.
Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:
— Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю — да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?
— Шел бы ты, Гуга, — сказал белокурый Геночка.
— Дак я и шел! То есть мы… — Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:
— Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?
— Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…
— Нехорошо, Геночка, — едва разжимая губы, укорил Герцог. — Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…
— Какие насилия! — светски улыбнулся Геночка. — Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… — И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.
— Айда отсюда, — морщась, проговорил Федя.
Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:
— Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…
Нилка головы не поднял, сказал неохотно:
— Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.
— А после стойки-то что делать? Знаешь?
— Не знаю… Я больше ничего не выучил.
Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.
— Конечно, это было с'смешно, — шепотом признался Нилка.
Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:
— Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…
— Почему один? Вы тоже… — нерешительно заспорил Нилка.
Оля, сердито размахивая камерой, возразила:
— А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.
— Все равно тошно, — вздохнул Федя.
Оля спросила осторожно:
— А этот… который заступился… он правда твой друг?
— Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…
— Фиг ему! — возмутился Нилка.
— А почему фиг? — горько сказал Федя. — Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.
— Милиции тоже платят зарплату, — в тон ему отозвалась Оля. — Только не видать ее, милиции-то, когда надо…