Они по сложившейся традиции переписывались с Егором каждый вечер. Егор подбивал ее поступать на заочное, а она напоминала, что документов у нее никаких нет, и в университет ее никак не возьмут. Он каждый раз придумывал планы, один другого невероятнее, как им обойти эту досадную помеху. В этом бесконечном потоке хаотичных прожектов образовалось со временем рациональное зерно. В городе было три вечерних школы, на выбор. Нужно просто подготовиться и сдать экзамены экстерном. Он же видит – она способная, да и друзей на разных факультетах у него миллион, помогут, промуштруют по всем предметам. Наташка ни да, ни нет не говорила, боялась. Все у Егора просто: подготовят, экстерном сдаст… Маниловщина. Да и возраст – ей целых двадцать три. Куда ей учиться, только позориться.
Вера Георгиевна затеяла ремонт. Неожиданно, по крайней мере, для Наташки, вся их семья оказалась втянутой в это сомнительное предприятие. Людмила ездила к матери каждый день, а без нее и у Наташки забот прибавилось, и вообще весь привычный уклад сбился с ритма. Конечно, они не клеили обои и не меняли паркет. Этим позже должны были заняться профессионалы. Но прежде чем что-то делать, надо было все разобрать. Уставшая за очередной ремонтный день Людмила, возвращаясь домой, смеялась: в понимании русской женщины ремонт – это прежде всего генеральная уборка.
Они разбирали одежду, постельное белье, полотенца и отрезы тканей, запасенные чуть ли не в восьмидесятые. Тогда же ничего не было. Что-то в Москве доставали, что-то втридорога покупали…
Каждый день в пять часов вечера, перед закрытием, они с матерью ехали в центр социальной помощи с баулами и пакетами – отвозили новые, неношеные, но уже давно не модные вещи. Отец каждый раз ворчал: тоже мне, благотворительницы выискались. Но безотказно возил их, а если не мог сам, то присылал шофера. Дело было не только в благотворительности. Во-первых, Вера Георгиевна не могла допустить, чтобы чужие возились в ее шкафах, а во-вторых, хотела пообщаться с дочерью. Дом в деревне, конечно, дело хорошее, экология, свежий воздух и всякое такое, только видеться они стали намного реже. Да и неимущим настоящие льняные простыни и махровые полотенца не помешают.
То, что вся эта эпопея с ремонтом растянется надолго, Владимир понял не сразу. А когда понял, то решился. Другого момента ему может и не представиться никогда. Нужно было только убедить жену взять с собой Андрюшку и остаться у матери ночевать. Все его планы и мечты обретали конкретную форму, пути назад как будто и не существовало, от задуманного он уже не отступится. Тем более что дядя Коля давно не появляется, вроде как бояться нечего. То, что Наташка может его отвергнуть, уже не приходило ему в голову. Вернее, подобные мысли он успешно игнорировал. Он решился, он готов. Значит, и она готова.
Повод не заставил себя ждать. Людмила с матерью договорились на сегодня, вот только гроза будет, он специально в Интернет заглянул. С Андрюшкой тоже легко получилось: ребенок же хочет к бабушке Вере? Вот и отлично. Гроза начнется к вечеру, останется только позвонить и сказать, чтобы по дождю не шарахались. И все. Они с Наташкой, наконец, останутся одни. Во всем доме, а за окнами дождь, потоп и камни с неба. Романтичнее не придумаешь. Только бы погода не подвела…
Как ни странно, пока все шло по плану. Владимир затаился, как кот, подстерегающий мышь, старался не попадаться Наташке на глаза. Он слышал ее то во дворе, то в доме, иногда она начинала напевать, и это отвлекало его от деталей плана, которые без конца ворочались у него в голове. Что он ей скажет? Как начать разговор? Или не дать ей опомниться и начать без разговоров? Он проигрывал ситуацию, наверное, тысячу раз, находил новые подходы и аргументы, каждый раз ему казалось, что вот эта мысль – самая удачная, решение найдено. А через полчаса идея выглядела идиотской, и он начинал сначала. За эту пасмурную субботу он довел себя до состояния, когда уже все равно чем кончится. Он пойдет до конца, получит свое, а там будь что будет. Как тяжелый наркоман, он не мог избавиться от наваждения, но не мог не понимать, что потеряет в случае провала. Вот теперь игнорировать неудобные, несвоевременные, ненужные мысли у него не получалось. Больше месяца получалось, а сейчас – нет.
Она могла уйти. Идти ей некуда, но это ее не остановит, ушла же она от бывшего мужа, ушла в никуда. Подленькая мысль выскакивала, как чертик из коробочки: муж ее бил. А он, Владимир, сделает ее счастливой… Он же хочет этого всем сердцем, всем своим существом… Как же тогда может получиться иначе? Никак не может.
Если все выплывет, если она расскажет Людмиле, жена его бросит. Она терпела его бесконечные похождения, но Наташку ему не простит. Конечно, она поверит не ему, а Наташке. Он в первый раз в жизни по-настоящему пожалел о своей давно загубленной в глазах жены репутации. Это будет настоящая катастрофа. Да, он не умеет держать свои желания в узде, но это не значит, что он законченный подлец. Если жена его бросит, да еще и сына с собой заберет, ему останется только… Нет, даже думать об этом невозможно.
Был еще один вариант, самый мерзкий: Наташка испугается. Испугается, что ей не поверят, испугается потерять место и пойдет у него на поводу. Просто так, безо всякой любви. Тогда она станет как отцовская Марина, промежуточная стадия между человеком и домашним любимцем, кошкой какой-нибудь…
Он понимал, что его состояние более всего походит на раздвоение личности но сейчас, когда дома никого, кроме нее, не было, та часть, которую он успешно подавлял в себе в присутствии жены, почти полностью одолела того Владимира, для которого существовали порядочность, здравый смысл, да что там – банальное желание не попасться. Он закусил удила. И чем дольше он сидел в своей психологической засаде, тем меньше оставалось шансов вернуться назад, не натворить непоправимых глупостей.
Обедать Наташка позвала его сегодня поздно, почти в четыре. Изысков никаких не ожидалось, котлеты с картошкой и весенний салат с огурцом и редиской. Он старался не смотреть на нее, но все равно замечал: перед обедом она, видимо, опять возилась в земле, руки вымыла, а лицо – нет, на щеке темная полоска. Волосы у нее здорово отросли, но все равно не понятно, как она будет выглядеть с длинными. Конечно, здорово будет выглядеть… Он попытался припомнить какую-нибудь известную красавицу, актрису или модель – для сравнения, – но понял, что ничего в голову уже не лезет, все красавицы мира слились для него в одно совершенное лицо, и лицо это – Наташкино.
Он медленно встал, подошел к холодильнику, достал недопитую бутылку джина, налил себе полный стакан и вернулся на место.
Наташка удивилась. Что-то с хозяином сегодня не то. Выглядит он так, как будто у него болит зуб. Или какие-то серьезные проблемы по работе? Она весь день не видела Владимира и теперь не узнавала обычно приветливого, может, чуть навязчивого, чуть развязного человека. Что-то случилось. Джин… Он же не пьет крепкого. Странно. Жаль, что Людмилы нет, она бы мужа сумела успокоить. Да еще и погода портится, небо черным-черно, гроза, наверное, будет. Успеет Людмила до грозы вернуться?
– Наташ, позвони Людке, пусть у матери остаются, гроза заходит, – мрачно сказал Владимир. Это была отличная идея – чтобы она сама позвонила. Он уже почти не понимал, почему, но точно знал – отличная. Джин, гроза и тугое, животное чувство громко бились у него в висках. Он ел, не разбирая вкуса, и все время напоминал себе: не смотри, не сейчас.
– Владимир Иванович, вы хорошо себя чувствуете?
– А? Что? – Ее голос доносился как через вату. Владимир бросил вилку и с трудом сказал: – Плохо я себя чувствую, совсем плохо.
– Чем я могу вам помочь? – неуверенно спросила Наташка.
Лучше б она ничего не говорила. Внутри него что-то лопнуло, порвалось, рассыпалось на куски, на молекулы.
Наташка ничего не успела больше сказать, не успела сообразить, зачем он встал. Медленно, очень медленно он пошел к ней, уже не отводя глаз. Лицо у него было абсолютно пустое, и тогда Наташка испугалась. За окнами ударил гром. Это было неожиданно, так неожиданно, как бывает в плохом ужастике. Она вскочила и этим облегчила ему задачу: он схватил ее за плечи, на секунду замер. Ей хватило этой секунды, чтобы понять: он сумасшедший, совершенно сумасшедший.
Наташка не могла и шевельнуться, а он все крепче прижимал ее к себе и грубо целовал. Все, что он понимал сейчас, – она не сопротивляется. Значит, все правильно, значит, она тоже…
Ошеломление первых секунд прошло, опыт семилетней давности навалился на нее. То, что тогда ее били, а сейчас происходит совсем другое, не имело никакого значения. Это против ее воли, это насилие, она не станет терпеть, плевать, что он намного сильнее ее, плевать. Она не чувствовала ни его дрожи, ни горячего тяжелого дыхания, она чувствовала только себя – как с бешеной скоростью наливаются злой силой мышцы, не остается ни страха, ни мыслей, кроме одной: она не будет терпеть. Семь лет назад она не сопротивлялась, но это было давно. Она почему-то не рванулась, а напряглась изо всех сил, пытаясь освободиться. Освободиться не сумела ни на миллиметр. Но что-то изменилось.
Он наконец оторвался от ее губ, продолжая крепко сжимать ее руки. Теперь она тоже смотрела ему прямо в глаза. Раньше она никогда не смотрела ему прямо в глаза так долго, так пристально, так, как будто читала его мысли. Он не разобрал, с каким выражением, он не знал, что настоящая страсть и настоящая, беспримесная ярость выглядят абсолютно одинаково. Ликующий, он снова стал целовать ее, и она, не думая о последствиях, вцепилась зубами в его нижнюю губу.
Наверное, это было по-настоящему больно, он резко отшатнулся от ее, схватившись рукой за рот. Кровь появилась мгновенно, много. Но вместо испуга или жалости Наташку охватило злобное торжество. Она развернулась и бросилась бежать. Она не знала, будет ли он ее преследовать, и от этого бежала еще быстрее, у входа смахнула с тумбочки свой телефон и подхватила туфли. Обуваться было некогда, она распахнула дверь, ссыпалась с крыльца, под новый оглушительный раскат грома выскочила за ворота и опрометью помчалась по дороге в сторону города, одной рукой прижимая туфли к груди. Наконец обрушился дождь.
Владимир остался стоять посреди кухни, прижав руку ко рту. Кровь текла между пальцами, вся футболка была в крови, он сначала почувствовал ее, потом наконец увидел и очнулся. Что?.. Что случилось? Что происходит? Что это такое он сейчас натворил? У него закружилась голова, он попытался нащупать стул, но ничего не вышло, и пришлось сесть прямо на пол. Кажется, он сходит с ума. Только что ему показалось, что он целовал Наташку. А она не хотела…
И… что? Ударила его? Кровь идет… Надо позвать кого-нибудь, крови пугающе много, а что, если он сейчас сознание потеряет? И откуда у него отчетливое ощущение, что все пропало, все совсем плохо, а будет еще хуже? Откуда, откуда… Никаких галлюцинаций у него не было, вот откуда. Он безнадежно, чудовищно все испортил. Все.
Наверное, он все-таки потерял сознание, ненадолго, или просто мысли бились в голове с такой скоростью, что он за ними не успевал следить. Надо ее вернуть, вот что. Вернуть и объяснить, что с ним случилось помрачение рассудка, это не он был, теперь он точно знает, что означает выражение «бес попутал».
Она убежала. Сколько времени ее нет? Владимир попытался встать, не смог и понял, что Наташку он уже не догонит. Нужно как-нибудь добраться до ванной, умыться и успокоиться. Позвонить Людке, объяснить, что случилось? Ему бы самому кто объяснил. Да нет, а вдруг Наташка не к Людке побежала? Людка у матери, Наташка даже не знает, где это. Вдруг все как-нибудь обустроится само, чего ж голову в петлю-то совать самому, может, оно как-то…
Снова оглушительно ударил гром, и Владимир пришел в себя окончательно: на улице гроза, ледяной апрельский дождь стеной, а она, спасаясь от него, идиота… Кряхтя, он встал, вышел в холл, капая кровью на пол. Туфель ее нет, а куртка на месте. Значит, она где-то там, раздетая, под дождем. Держась рукой за стены и оставляя жутковатые следы, он поплелся к гаражу заводить машину. Хотя с чего он взял, что она сядет к нему в машину после того, что случилось?
Не с первой попытки, но у него получилось. Теперь он медленно ехал по дороге в город, осматривая обочины. Ему почему-то казалось, что если ее не видно на дороге, то, может, она упала? Поскользнулась и лежит теперь на обочине. Только бы она согласилась его выслушать…
Владимир доехал до раскоряченного указателя советских времен. Дальше начинался город. Он ее не догнал. Оставалось вернуться домой и ждать. Он бросил машину перед воротами, вошел в дом, оставляя на полу грязные лужи, добрался до гостиной и рухнул на светлый диван. Теперь грохотало почти без перерывов. Было совсем темно, в голове у него образовалась пустота, и туда, в эту пустоту, потихоньку осыпался окружающий мир. Владимир заснул в футболке, страшно залитой подсыхающей кровью.
Глава 16
Наташка бежала до тех пор, пока боль в боку стала невыносимой. Раньше с ней такого не случалось, но ведь раньше она больше трех километров на скорость и не бегала. Она огляделась: приметный перелесок, сосновый, перспективный в плане грибов, по которому она обычно ориентировалась, остался далеко позади. Сколько же она бежала? Получается, километров пять, не меньше. Наташка бездумно пошла по шоссе, туда же, куда и бежала, в сторону города. После бега резко останавливаться нельзя… Дыхание выровнялось быстро, но так же быстро она поняла, что замерзла до стеклянного состояния. Одежда насквозь промокла. Туфли хлюпали и грозили развалиться. Бежать она больше не может, а если идти, то получится долго, дольше, чем она сможет выдержать. И что тогда? Садиться и ждать попутную машину? Да кто ее подберет в таком виде? И какая машина ей попутная? В городе нет никого, к кому бы она могла пойти.
Что-то ей мешало, что-то было лишнее, она осмотрела себя – и обнаружила в руке телефон. Надо позвонить Егору, он приедет и заберет ее отсюда. Кое-как, прикрывая телефон руками от проливного дождя, она нашла Егора и нажала на вызов. Голос в трубке озабоченно спросил:
– Что-то случилось? Привет.
И она быстро заговорила:
– Егор, я на дороге в город, ты можешь забрать меня отсюда? Только не спрашивай ничего, я очень замерзла, ты можешь приехать?
– Да, сейчас. Еще раз – где ты?
– Как от нас в город ехать, где-то посередине.
– Жди, через пять минут буду, – сказал он. Отбой.
Какой он все-таки хороший друг. Попросила не задавать вопросов – он и не задавал. Но объясняться придется. Что же все-таки случилось двадцать или сколько там минут назад?
На нее напал монстр, вот что случилось. Какое-то злобное чудовище из ночного кошмара. Это точно был не Владимир Иванович, он нормальный человек, даже хороший, она точно знает, он муж Людмилы и отец Андрюшки. Она жила в его доме, готовила ему еду, улыбалась его шуткам, он подарил ей белые тюльпаны ранним утром совсем недавно.
Странный он был какой-то, еще до обеда, до грозы, она заметила. Странный, но он. А потом Владимир Иванович исчез, и…
Вдруг ее снова охватило пронзительное, неуместное чувство торжества. Она не сдалась, не испугалась монстра, даже что-то такое сделала, что он отстал. Оказывается, она не овечка, не тряпка, она сопротивлялась и победила. Что именно она сделала, Наташка не помнила. Так что же говорить Егору? Что?..
Она заметила машину, когда та уже почти поравнялась с ней. Замерла – вдруг там монстр, но сразу успокоилась. Это был не хозяйский внедорожник из кино про бандитов, а обычное такси, и ехало оно ей навстречу, из города.
Из машины выскочил перепуганный Егор, молча схватил ее за плечи, повертел из стороны в сторону, осматривая, обнял, крепко прижал к себе и тут же потащил на заднее сиденье.
В машине она заплакала, горько, безутешно. Он гладил ее по голове и молчал. Таксист бормотал про чокнутую молодежь, и его недовольный голос успокаивал. Только бы Егор ничего не спрашивал…
Она почти успела совсем согреться, он сразу накинул ей на плечи свою легкую, но сухую куртку, руки у него были горячие, и бок, к которому он ее судорожно прижимал, тоже. Она бы ехала сколько угодно долго, лишь бы ничего не говорить. Но водитель уже проявил гуманизм, припарковался около самого подъезда, оставалось пройти буквально метр.