– Как жизнь? – бросил первый камушек Клайв.
– Прекрасно, – процедила сквозь зубы Анна.
– Хорошо, – согласился Клайв.
– Давай делать вид, что все по-прежнему? А? Что некоторый разговор нам просто приснился. И ты перестанешь меня смущаться, а то я раздражаюсь, – выпалила Анна.
– Да я же ничего, – опустил глаза Клайв.
– Вот и хорошо. Снова друзья.
Интересно, а как Адриан отреагировал бы, если бы она пошла под венец с Клайвом? Можно было бы пригласить его на роль свидетеля…
Он бы умер. От разрыва сердца.
Или со смеху.
Дверь снова хлопнула. Это пришел Джеймс.
Анна враждебно впечатала в стол блюдце. Челюсти сжались сами собой. Пожалуй, у Клайва в самом ближайшем будущем появятся основания ее опасаться. Они ее преследуют, мужчины из этого проклятого богом и всеми чертями семейства? Анна вчера растеряла последние теплые чувства к сильной половине человечества, а мужчины по фамилии Томсон теперь могли в ней разбудить только самые темные инстинкты, причем с сексом никак не связанные. Что там говорил старик Фрейд? Эрос и Танатос, кажется?
Если бы пожаловал Адриан, улыбнулся бы ей по-доброму, сказал бы, что сам не знает, что вчера на него нашло, она, наверное, покачала бы головой, все ему простила и еще посмеялась вместе с ним над дурацкой ситуацией. Но Джеймс…
– Здравствуйте, Анна. – В глазах-угольях притаился вопрос.
– Доброе утро, Джеймс.
Я спокойна. Я очень спокойна. Как река. И до водопада очень-очень далеко…
– Будьте добры, чашку эспрессо, как вчера. У вас чудесная кофеварка.
Анна улыбнулась одними губами и сделала шутливый книксен. Клайв бросил на нее удивленный взгляд. Было видно, что в присутствии Джеймса он чувствует себя неуютно.
Джеймс расположился за стойкой, по соседству с Клайвом, чем вовсе не добавил ему радости жизни. Клайв принялся вертеть чашку на блюдце – Анна замечала за ним этот жест в минуты душевного волнения.
– Как дела? – почти с вызовом спросил Джеймс.
– Спасибо, великолепно, – ответила Анна без улыбки. – А ваши?
– Хорошо, хотя могли бы быть и лучше, – подмигнул Джеймс.
– Не могли бы, – процедила она сквозь зубы.
Анна сняла с песка джезву, в которой варила кофе для Клайва, налила дымящуюся жидкость в чашку. Зря она с ним так. Похоже, единственный порядочный мужчина во всей округе. Наверное, в одном лице мужского пола просто не могут сочетаться прекрасная душа и еще какие-нибудь достоинства, которые принимаешь во внимание, рассматривая чью-либо кандидатуру на роль спутника жизни. Или просто любовника, на худой конец.
– Это проклятие? – уточнил Джеймс.
– Вот еще! – усмехнулась Анна. – Стала бы я тратить свою ведьмовскую силу на вашу персону!
– Я уничтожен, – констатировал он.
– Ура, – без особого энтузиазма отозвалась Анна и вкрадчиво поставила перед ним чашку кофе.
– А сливки? – невинно поинтересовался Джеймс.
– Кончились, – с угрозой проговорила Анна.
– А жаль, – притворно опечалился Джеймс.
– Я вам не мешаю? – Клайв, по-видимому, разозлился – порозовел.
– Нет.
– Да, – в один голос отозвались Анна и Джеймс. Естественно, мешал он Джеймсу, а не Анне.
– Послушайте, мистер Томсон, – начала Анна. Ее терпение трещало, как плотина под напором воды после прошедшего ливня, и в зале сгущалось напряжение. – Если уж на то пошло, то Клайв – мой постоянный клиент и хороший знакомый, а вот вы – эпизодический персонаж, которого я, вероятнее всего, никогда больше не увижу – к своему несказанному счастью. Так что церемониться с вами я не буду. Хватит. А если ваш братец прислал вас разузнать, в каком я настроении, то передайте, что в отвратительном и ему не поздоровится, если он еще раз здесь появится. Вас касается то же самое. Все. Кофе за счет заведения. – В угол полетело скомканное вафельное полотенце. Анна вылетела на кухню, звонко впечатывая каблуки в коричневые плитки пола.
Клайв и Джеймс сидели в гробовой тишине, которая всегда бывает перед или после бури. Оба надеялись, что буря уже миновала, потому что если этот взрыв – еще не буря, то человеческих жертв явно не избежать. Клайв еще больше разрумянился – то ли от волнения, то ли от восхищения смелостью Анны.– М-да, – многозначительно изрек Джеймс. Его совершенно не грела мысль, что вот сейчас – да, сейчас, впервые в жизни – его грубо, пусть в истерике, но все равно грубо отбрила женщина. Еще хуже он себя ощущал от того, что у его любовного фиаско были свидетели. Единственная возможность хоть как-то спасти ситуацию – продемонстрировать полное к ней, к ситуации, пренебрежение. – У нее что, месячные?
Клайв из нежно-розового сделался багровым.
– Послушайте, любезнейший… – Видимо, он собирался сказать Джеймсу нечто в той же тональности, что и Анна, но то ли силы чувств не хватало, то ли врожденная робость не позволяла. – Я вас очень попрошу выбирать выражения, когда речь идет о моей… невесте, – изрек он со всем достоинством и холодностью, на которые был способен. – Тем более что ее физиологические циклы вас совершенно никак не касаются. – Он поднялся, снял с вешалки шляпу, надел плащ и удалился.
Только на улице он сообразил, что надо было бы остаться – на случай если до того неприятного усатого типа плохо доходит и он позволит себе что-нибудь лишнее в адрес Анны. Но гордо удалиться проще, чем гордо возвратиться, поэтому Клайв решил не портить эффекта от сцены.
Невесты?! – ужаснулся Джеймс. Ужас перешел в гомерический хохот. Продолжать этот фарс дольше не было сил, поэтому так, давясь смехом, он и покинул кофейню. Ну надо же, каков жених… И Эйд еще на что-то рассчитывал?! А сам Джеймс удивлялся, что в ней так много нерастраченной страсти!
Джеймс уходил, унося с собой большую ценность. Ценностью было знание, что неудивительно в наш век. Адриан, судя по всему, тоже потерпел с Анной сокрушительное поражение. Тут они с ним абсолютно на равных.
8
Наконец-то этот ужасный день подошел к концу. Анна заперла дверь и почувствовала себя немного уютнее. Теперь она ни перед кем не обязана делать хорошую мину. Впрочем, посетителей сегодня было немного – видимо, они почувствовали, что над кофейней «Гватемала» сгущаются тучи, и предпочли обойти ее стороной. Анне было стыдно за свою выходку – прежде всего перед собой. Она никогда не выходила из себя при посетителях, ни-ког-да! Прежде. Этот день все-таки настал, и настал по вине мужчин.
Анна не жалела, что нагрубила Джеймсу – она не настолько плохо разбиралась в людях, чтобы принять его за хорошего человека, которого обижать не стоило. И все-таки… Ах, да черт бы их всех побрал, Джеймса, Адриана, Сьюзен и тетушку Маргарет вместе с ними! Старая интриганка… Да еще Клайв… Анна слышала из кухни, как он попытался урезонить Джеймса. Женишок нашелся! Вдруг он и в самом деле спятил и теперь верит в то, что она ответила согласием на его предложение мягкой руки и доброго сердца?!
Ее рабочий день давно закончился, а Анна все еще возилась внизу: у нее было правило – не вносить злость за порог спальни. Пока не пройдет приступ мизантропии, можно перемыть и перетереть все чашки и блюдца, расставить их по полочкам, протереть столы, вымыть пол… Злость ушла только с последней каплей сил.
Осталась тоска.
Адриан не появился. Может, Джеймс передал ему «горячий привет» от нее, может, они даже посмеялись вместе над ее вспышкой. Хотя не исключено, что Адриан, показав ей Сьюзен вчера, потерял к ней всякий интерес и теперь мирно попивает чай в фамильном особняке в окружении нынешних и будущих членов семейства. От этой мысли одновременно хотелось расплакаться и вонзить зубы во что-нибудь упругое и теплое, желательно с привкусом его, Адриана, живой крови…
Адриан не шел у нее из головы. Анне начало казаться, что она сходит с ума и совершенно напрасно заподозрила это дело за Клайвом… Теплая улыбка, смеющиеся глаза, топазово-голубые – и изморозь в тех же глазах, упрямая, холодная складка у рта. Как может быть, что это один и тот же человек?
Анна поймала себя на том, что сидит за крайним столиком и следит за движением секундной стрелки на часах. Стоп. Хватит. В этом трансе она может пребывать часами – проверено после расставания с Дереком.
Кровать встретила ее более радушно, чем вчера. В теле гудела усталость, но сон все же не шел. Выпить мятного чаю? Нет, слишком долог путь до кухни. Настойчиво, как сверчок в углу, так же тихо и так же неумолчно звенело в голове слово: «Эйд». Ну сколько можно? Нельзя же теперь еще полгода потратить на мысли о несбывшейся жизни с мужчиной, который ее не любил!
Анна уткнулась лицом в подушку. Нужно уехать. Хоть маленький отпуск – но он, может быть, спасет ей жизнь. Поехать в Брайтон, нет, лучше в Шотландию, на Лох-Ломонд, смотреть на жемчужно-серое небо, отраженное в свинцово-серой воде посреди блеклых лугов и искрошенных скал… Когда она приедет, Эшингтон встретит ее таким же, каким был до приезда Адриана. Адриан и его славное семейство уже уедут…
Анна почувствовала, что в глазах стало больно и влажно. Ну вот, слезы…
А потом она услышала ее. Мелодию, которую не слышала уже несколько лет, – старенький фокстрот, от которого в горле встал болезненный ком, а в груди полыхнул страх.
Под эту мелодию она писала свой «роман». Она видела, как под нее танцевали ее рано повзрослевшие герои, и плакала, переживая их боль и разлуку.
Разве в числе ее соседей появился меломан-полуночник?
Кажется, нет. Ноты – непрошеные гости – звучали в ее памяти, всплывая из черной пустоты, где, Анна знала, лежит ключ к самым сокровенным тайнам мироздания. Создания миров из переплетающихся слов, ткани мысли и воображения.
– Постой, пожалуйста, погоди… – прошептала она и, прижимая пальцы к виску, будто боясь что-то расплескать, встала, добрела, спотыкаясь в темноте, до соседней крохотной комнаты – своего кабинета – и дрожащей рукой нажала на податливую кнопку включения.
И снова – как раньше, когда перед глазами встают картины чьей-то жизни, в ушах звучат чужие разговоры, чужие мысли сплетаются в слова и фразы и стекают из-под пальцев. Анне не нужно было перечитывать книгу, чтобы вспомнить, чем все закончилось – она и так прекрасно знала, в какой момент жизни Донны и Майкла накрыла серая мгла, и она перестала «видеть» их. «Смерть романа», внезапно накатившие слепота и немота – вот каково было самое страшное испытание в жизни Анны, гораздо страшнее, чем внезапный разрыв с любимым мужчиной, страшнее, чем разбившаяся иллюзия с Адрианом… Она знала это совершенно точно, и ей было странно – как не поняла до сих пор?
– Донна, ты тоже это видишь? – Майкл стоял, запрокинув голову, и она сперва скользнула взглядом по этому беззащитному горлу с выпирающим адамовым яблоком, которое когда-то казалось таким смешным, и только потом посмотрела вместе с ним вверх.
Над ними плыли облака. Таких облаков Донна не видела три с половиной года. Может, они и были, плыли где-то в растревоженном самолетами и бомбами небе, но тогда Донна смотрела только рядом с собой. Кровь. Боль. Предательство. Героизм, про который только потом скажут, что это героизм, и который вблизи кажется неоправданным риском и самоубийственным чудачеством.
– Да.
– Они снова прилетели? Киты, замки, смешные собаки… Помнишь, как в детстве?
Донна опустилась на траву. Подол платья отчаянно и жалко разметался по траве. Она обняла его колени. Если он еще куда-нибудь уйдет, она умрет, разорвется на части, растает в весенней реке, как испачканный кровью лед…
– Пожалуйста, будь со мной, – шепотом попросила она.
– Я буду, – очень серьезно ответил Майкл.
Анна плакала. Это было так странно – полузабытая радость, благословение неба, возможность плакать вместе с людьми, которых не было, которых никто, кроме нее, пока что не знал – во всем огромном мире. Но, может быть, узнает?
Она провела в бреду еще одну ночь, но на этот раз это был почти счастливый бред, хоть и наполненный нешуточной болью. В нем были еще нежность и надежда, и осознание того, что самое величественное деяние человека, и чувство, и призвание – это любовь. Около четырех часов Анна заставила себя спуститься вниз и заварить чашку крепкого-крепкого парагвайского травяного чая: глаза слипались, а сон вот-вот грозил поглотить сознание, но Анна не могла себе позволить потерять ни одной драгоценной минуты этой волшебной, сказочной, благословенной ночи. Чай с дымным ароматом обжигал нёбо, но в теле появилась звенящая легкость, а в голове – кристальная ясность мысли. Правда, мир Анна воспринимала, как сквозь толщу горячего воздуха, и знала, что наутро будут дрожать руки, но это не отменяло самого главного счастья – быть здесь и сейчас.
Будильник сработал как обычно – в семь тридцать, сработал, надо сказать, вовремя, потому что пальцы от усталости уже медленно двигались над клавиатурой, а клавиши будто стали жестче и пружиннее – требовалось усилие, чтобы нажимать.
В зеркале Анна встретила бледное лицо с большими немигающими глазами, обведенными голубоватыми тенями. Тем не менее это лицо было счастливым, и Анна не без удовольствия узнала свои черты. Она долго стояла под горячим душем – включить холодную воду просто не хватило силы воли, – медленно одевалась и наносила такой же фарфоровый макияж, как и вчера, потом медитативно, без всяких мыслей – любой буддистский монах обзавидовался бы – варила и пила кофе в пустом зале кофейни.
День прошел, как в тумане, но туман был радужным и теплым, он смягчал очертания предметов и делал все их гораздо симпатичнее. Даже мысли об Адриане не расстраивали, а спокойно дрейфовали, как большие парусники на безоблачном горизонте, которые дальность расстояний превращает в белые точки.
Адриан не появился, не появился и Джеймс, и Анна была им обоим страшно признательна за это.
К концу рабочего дня Анна уже с трудом могла отличить кофе темной обжарки от кофе светлой обжарки и долго-долго рассматривала чай, чтобы понять, какой он – черный или зеленый. Впервые она удивилась тому, что не держит надписей на банках. Досадное упущение, нужно исправить…
Закрыв кофейню и наспех перекусив, Анна помчалась – то есть ей казалось, что помчалась, а на самом деле побрела в кабинет, но измученное тело отказалось удерживаться в сидячем положении, поэтому Анна завела будильник на четыре утра и заснула, не успев коснуться головой подушки.
Адриан был болен. Откровенно говоря, тело его было в полном порядке – нога не болела, температура не поднималась, не болело горло. Болезнь была где-то рядом, он чувствовал ее присутствие и все глубже и глубже погружался в чистейшую байроническую хандру.
Анна изменила ему с Джеймсом. Собственно, малопонятно, как она могла ему изменить с кем бы то ни было, не будучи ни женой, ни любовницей, но Адриан был не в том состоянии, чтобы вдаваться в мелкие подробности. Мысль – причем именно в такой форме – вертелась в мозгу и категорически не желала уходить.
Адриан мечтал убить Джеймса. Конечно, мечтал втайне, но именно потому никто не мешал ему лелеять самые зверские братоубийственные фантазии. Адриан раньше и помыслить не мог, что способен так сильно кого-то ненавидеть. Ненавидеть брата ему не хотелось, и он пытался перенести это чувство на Анну, но у него не получалось.
За пару дней его отсутствия – фактически за несколько десятков часов – в ней что-то очень изменилось. Если бы Джеймс не сказал ему, он бы все равно понял, что она теперь другая. Удивительно, какими хрупкими оказались их отношения, как легко было их разбить… Адриан вспомнил стеклянную картину Мэри Гроув. Да, точно так же – прекрасно на грани невыразимого и хрупко, как тонкая льдинка. Не нужно ходить по тонкому льду в тяжелых ботинках. Да и вообще… не нужно.
Он избегал Джеймса – Джеймс, напротив, заговаривал с ним, и в его глазах, в его словах, его жестах и ухмылках сквозило превосходство.
Вчера за ужином Джеймс легонько толкнул его ногой под столом – без всякого повода, просто так. Адриан едва не набросился на него с кулаками, перевернул одеревеневшей рукой солонку и неуклюже извинялся перед Сьюзен.