Поэтому, когда Джек наконец-то поддался искушению и лишил Дороти-Рей Хэнкок невинности, он оказался в затруднении, что поставить на первое место – рыцарство по отношению к леди или долг перед родителями с их надеждами. Принять решение ему помогла Дороти-Рей, которая слезливо объявила ему, что у нее задержка.
Охваченный паникой, Джек рассудил, что преждевременная женитьба все же лучше, чем внебрачный ребенок, и стал молить Бога, чтобы отец рассудил так же. Вдвоем с Дороти-Рей они поехали на выходные в Оклахому, тайно обвенчались и только потом объявили об этом родителям.
Нельсон и Зи были разочарованы, но, получив заверения Джека, что он не собирается бросать учебу, приняли Дороти-Рей в семью.
Хэнкоки в Лампасасе восприняли новость не столь спокойно. Тайное венчание дочери совершенно выбило ее отца из колеи. Через месяц после бракосочетания он скончался от сердечного приступа. Мать Дороти-Рей попала в клинику для алкоголиков. Через несколько недель ее выписали, признав излечившейся. Не прошло и трех дней, как она въехала на машине в опору моста. Она была пьяна и скончалась на месте.
Фрэнсин-Энджела появилась на свет лишь спустя восемнадцать месяцев после бракосочетания. Или это была самая продолжительная в истории беременность, или Джека заманили под венец хитростью.
Он никогда ее ни в чем не упрекал, но, как будто в оправдание, у Дороти-Рей дважды случался выкидыш, когда Фэнси была еще совсем маленькая.
Последний выкидыш оказался опасным для ее жизни, поэтому во избежание последующих беременностей ей зашили маточные трубы. Чтобы заглушить вызванную этим физическую, моральную и эмоциональную боль, Дороти-Рей стала по вечерам готовить себе коктейль. Когда одного коктейля стало мало, она перешла на два.
– Как ты можешь смотреть на себя в зеркало, – взывала она теперь к мужу, – зная, что ты любишь жену своего брата?
– Я ее не люблю.
– Нет? Не любишь? – подавшись вперед, она задышала на него перегаром. – Ты просто ненавидишь ее, потому что ты для нее пустое место. Она вытирает об тебя ноги. Ты даже не замечаешь, что все перемены в ней – всего лишь…
– Какие перемены? – Вместо того, чтобы повесить брюки на плечики, которые были у него в руках, он бросил их на стул. – Ты ведь знаешь, что она объяснила, почему пишет левой рукой.
Добившись наконец его внимания, Дороти-Рей взяла себя в руки и заговорила с тем видом превосходства, какой бывает только у пьяных.
– Другие перемены, – сказала она свысока. – Ты разве ничего не заметил?
– Возможно. Какие именно?
– Ну, например, как она стала внимательна к Мэнди или как она виснет на Тейте.
– Она столько пережила. Она стала мягче.
– Xa! – воскликнула она. – Она? Мягче? Господи, да ты и впрямь слепой! – Ее голубые глаза тщетно пытались сфокусироваться на лице Джека. – Да после несчастье ее как будто подменили, ты это знаешь не хуже меня. Но все это показуха, – заявила она многозначительно.
– Зачем ей это?
– Ей что-то нужно. – Она качнулась и для пущей убедительности ткнула его пальцем в грудь. – Может, она решила изобразить из себя образцовую жену сенатора, чтобы вместе с Тейтом перебраться в Вашингтон. Что ты тогда станешь делать, Джек? А? Куда тебе тогда деться с твоей похотью?
– Может быть, я тогда начну пить и составлю тебе компанию.
Она подняла трясущийся палец и показала на него.
– Не уклоняйся от темы. Ты сохнешь по Кэрол. Я знаю, – закончила она и снова всхлипнула.
Джек, устав от ее пьяного бреда, повесил одежду, обошел комнату, методично выключая свет, и повернулся к постели.
– Дороти-Рей, ложись спать, – сказал он усталым голосом.
Она схватила его за руку:
– Ты никогда меня не любил.
– Это неправда.
– Ты считаешь, что я тебя обманом заставила жениться.
– Я тебе этого не говорил.
– Я правда думала, что беременна. Правда!
– Я знаю.
– Поскольку ты меня не любил, ты считал, что можешь увиваться за другими. – Ее глаза обличающе сузились. – Я знаю, что были и другие. Ты столько раз мне изменял, что неудивительно, что я пью. – По ее лицу катились слезы. Она хотела стукнуть его по плечу, но промахнулась. – Я пью, потому что мой муж меня не любит. И никогда не любил. Он любит жену своего брата.
Джек забрался под одеяло, повернулся на бок и укрылся с головой. Его невнимание разозлило ее еще больше. Она на коленях подползла к середине кровати и принялась колотить его кулаками по спине:
– Скажи мне правду. Скажи, что ты ее любишь. Скажи, что ты меня презираешь.
Ее гнев и сила быстро иссякли, как он и предполагал. Она рухнула рядом с ним, мгновенно отключившись. Джек повернулся и укрыл ее. Потом, с тяжелым вздохом, перевернулся на спину и попытался уснуть.
16
– Я думал, она уже в постели.
В дверях ванной Мэнди появился Тейт. Девочка сидела в ванне, играя мыльной пеной. Рядом с ней стояла на коленях Эйвери.
– Наверное, ей действительно пора, но мы немного увлеклись мыльными пузырями.
– Я уж вижу.
Тейт вошел и присел на крышку туалета. Мэнди улыбнулась ему.
– Ну-ка, покажи папе свой фокус, – предложила Эйвери.
Девочка послушно набрала полную пригоршню пузырьков и с силой дунула, посылая клочья пены во все стороны. Несколько пузырей опустились на колено Тейту. Он бурно запротестовал:
– Эй, Мэнди, детка! Это ты принимаешь ванну, а не я!
Она хихикнула и набрала еще одну горсть. На этот раз клочок пены приземлился Эйвери на нос. К большому удовольствию Мэнди, Эйвери чихнула.
– Пожалуй, надо закругляться, а то тебя потом не угомонишь. – Наклонившись над ванной, она за подмышки вытащила Мэнди из воды.
– Давай ее сюда. – Тейт уже держал наготове полотенце.
– Осторожно. Она скользкая.
Мэнди завернули в розовую махровую простыню и отнесли в спальню. Возле кроватки Тейт опустил ее розовыми пятками на пол. Ковер был такой пушистый, что пальчики совсем утонули. Тейт сел на край кровати и принялся отработанными движениями вытирать ребенка.
– Дашь рубашку? – бросил он Эйвери.
– Да, конечно. Сейчас достану. – В трехстворчатом шкафу одна часть представляла собой комод с шестью ящиками. В котором из них могут лежать ночные рубашки? Она подошла и выдвинула верхний ящик. Носочки и трусики.
– Кэрол? Во втором ящике.
Эйвери придала голосу уверенность:
– Я думаю, штанишки ей тоже понадобятся, ты не согласен?
Развернув полотенце, он помог девочке натянуть трусики, после чего надел на нее ночную рубашку, а Эйвери тем временем разбирала постель. Тейт уложил ребенка.
Эйвери принесла с тумбочки щетку, села рядом с Тейтом на край кроватки и стала расчесывать Мэнди. Закончив, она наклонилась поцеловать девочку.
– От тебя так хорошо пахнет, – прошептала она. – Хочешь припудриться?
– Как ты? – спросила Мэнди.
– Гм, да. – Эйвери прошла назад к тумбочке и взяла пудру, которую заприметила там раньше.
Пудреница была сделана в виде музыкальной шкатулки. Когда она открыла ее, оттуда зазвучала мелодия Чайковского. Пуховкой она слегка припудрила Мэнди грудь, животик и ручки. Мэнди запрокинула голову. Эйвери провела ей пуховкой по шейке. Мэнди засмеялась, ссутулила плечики и спрятала кулачки на коленях.
– Ой, мамочка, щекотно.
Это обращение заставило Эйвери вздрогнуть. На глаза навернулись слезы. Она крепко обняла девочку. Несколько мгновений от нахлынувших чувств она не могла говорить.
– Ну вот, теперь от тебя еще вкуснее пахнет, правда, папа?
– Конечно. Спокойной ночи, Мэнди. – Он поцеловал ее, уложил на подушки и укрыл легким одеялом.
– Спокойной ночи. – Эйвери нагнулась поцеловать ребенка в щечку, но Мэнди обвила ее руками за шею и звонко чмокнула в губы. После этого она повернулась на бочок, притянула к себе любимого Винни-Пуха и закрыла глаза.
Немного опешившая от внезапного проявления чувств со стороны Мэнди, Эйвери поставила музыкальную шкатулку на место, выключила свет и вслед за Тейтом вышла в коридор. Она направилась к себе в спальню.
– В честь нашего первого дня… – Она не успела ничего понять, потому что он вдруг схватил ее за локоть и, втолкнув в комнату, припер к стене. Не выпуская ее руки, он закрыл дверь, чтобы его никто не услышал, и уперся другой ладонью в стену у ее головы. – Что с тобой? – спросила она.
– Заткнись и слушай меня. – Он приблизил к ней пышущее гневом лицо. – Я не знаю пока, какую игру ты затеяла. И не хочу звать. Но если ты станешь морочить голову Мэнди, я тебя вышвырну так, что у тебя искры из глаз полетят. Ты меня поняла?
– Нет. Ничего не поняла.
– Так уж и нет, – прорычал он. – Твоя притворная нежность и вся эта игра шита белыми нитками.
– Игра?
– Послушай, я не ребенок.
– Ты хулиган. Отпусти руку.
– Я-то прекрасно вижу, что ты притворяешься. Но Мэнди еще слишком мала. Она принимает все за чистую монету, и она потянется к тебе в ответ. – Он еще сильней подался вперед. – И тогда, стоит тебе стать прежней Кэрол, ты оставишь в ее душе незаживающую рану.
– Да я…
– Я не могу допустить, чтобы с ней это произошло. И я этого не допущу.
– Да, невысокого же ты обо мне мнения, Тейт.
– Верно, совсем невысокого.
У нее перехватило дыхание. Он грубо оглядел ее с ног до головы:
– Ладно, сегодня утром ты произвела впечатление на прессу. Спасибо за это. Ты даже взяла меня за руку при всех. Очень мило. И у нас одинаковые обручальные кольца. Как романтично. – Он ухмыльнулся. – Ты даже моих родных, которые знают тебя как облупленную, заставила гадать, что за превращения с тобой приключились в госпитале: то ли ты уверовала в Бога, то ли еще что. – Он еще ниже нагнул голову. – Я слишком хорошо тебя знаю, Кэрол. И я знаю, если ты добра и нежна, значит, присмотрела добычу и готовишься к прыжку. – Сильнее сжав ей руку, он добавил: – Для меня это непреложный факт, запомни.
Эйвери с жаром возразила:
– Но я изменилась. Я стала другая.
– Ага. Ты только переменила тактику, вот и все. Но мне наплевать, удастся ли тебе сыграть роль образцовой жены кандидата в Сенат или нет. То, что я сказал тебе накануне авиакатастрофы, остается в силе. После выборов, независимо от их исхода, мы расстанемся.
Ее не пугала перспектива лишения дома. Эйвери Дэниелз и без того уже лишилась всего – даже имени. Больше всего ее потрясло то, что Тейт Ратледж, за честность которого она могла бы поручиться головой, на поверку оказался до пошлости двуличным.
– И ты готов водить избирателей за нос? – прошипела она. – Ты готов во имя своей кампании терпеть меня рядом в качестве преданной жены, чтобы я стояла с тобой, махала ручками, расточала улыбки да еще зачитывала идиотские речи, которые ты будешь мне сочинять? И все это – ради победы на выборах?! – Ее голос зазвенел. – Потому что счастливый семьянин в качестве кандидата имеет преимущество перед разведенным, да?
Его взгляд был как кремень.
– Отличный ход, Кэрол. Можешь валить все на меня, если тебе от этого легче. Ты прекрасно знаешь, почему я не вышвырнул тебя давно. Эти выборы нужны мне и тем, кто в меня поверил. Я не могу подвести своих избирателей. И я не стану делать ничего, что может повредить мне на выборах, пусть даже для этого придется еще какое-то время жить с тобой под одной крышей. – Он опять презрительно осмотрел ее с ног до головы. – После операции ты выглядишь обновленной, но нутро у тебя гнилое, как и было.
Эйвери пыталась убедить себя, что его обвинения направлены не на нее, а на Кэрол, но это было нелегко. Каждое злое слово она принимала близко к сердцу, как если бы оно относилось к ней лично. Ей хотелось защититься от его нападок, она была готова прибегнуть для этого к испытанному женскому оружию, ибо, пугаясь его гнева, она одновременно разгорячалась.
В гневе он казался ей еще более привлекательным. От него веяло мужской силой, эти флюиды, казалось, перемешиваются с запахом его туалетной воды. Рот у него был крепко сжат. Эйвери захотелось сделать что-нибудь, чтобы смягчить это выражение.
Она с вызовом подняла голову:
– Ты так уверен, что я все та же?
– Более чем.
Ее руки скользнули ему на плечи и сплелись на затылке.
– Ты в этом уверен, Тейт? – Приподнимаясь на цыпочках, она потерлась губами о его рот. – Совершенно уверен?
– Перестань. От этого ты еще больше похожа на шлюху.
– Я не шлюха!
Его оскорбление отозвалось жгучей болью. В некотором смысле он был прав: в погоне за материалом она готова отдаться чужому мужу. Но это не могло ее разубедить: она ощущала все более настойчивое желание, которому уже не могла противостоять. Материал или не материал, но она хотела дать Тейту ту нежность и любовь, которой он не видел от своей жены.
– Я не та женщина, какой была прежде. Клянусь тебе.
Наклонив голову, она впилась губами ему в губы. Обхватив ладонями затылок, она привлекла его голову ближе. Себе она сказала: если захочет, пусть сопротивляется.
Однако он поддался, и его голова оказалась вплотную к ее голове. Ободренная, Эйвери коснулась его губ кончиком языка. У него напряглись мышцы, но это было скорее свидетельство слабости, чем силы.
– Тейт? – Она нежно прикусила его нижнюю губу зубами.
– О Господи!
Его упиравшаяся в стену рука, которая держала его на расстоянии, упала. Всей своей тяжестью он притиснул Эйвери к стене. Одной рукой он крепко обвил ее талию, другой схватил за подбородок, едва не раздавив его в сильных пальцах, и, не отпуская, принялся се целовать. Нежно припав к ее приоткрытому рту, он запустил язык в шелковистые влажные недра.
Не давая ей вздохнуть, он чуть повернул голову и быстрыми, искусными движениями языка стал ласкать ее губы. Она обхватила его лицо ладонями и гладила его копчиками пальцев, сама целиком отдаваясь поцелую.
Он запустил руку ей под юбку, потом в трусики и ощутил в ладони мягкую женскую плоть. Она застонала от наслаждения, когда он, приподняв ее за талию, прижал ее бедра к своим.
Эйвери почувствовала, что у нее внутри все намокло и задрожало. Груди заныли. Соски напряглись. И в этот момент она вдруг оказалась одна.
Она заморгала, стукнулась головой о стену и, чтобы не упасть, ухватилась за нее руками.
– Отлично сыграно, Кэрол, – сказал он без всякого выражения. Щеки у него горели, а зрачки расширились. Он запыхался. – Да, ты не такая вульгарная, как раньше, ты стала выше классом. Другая, но не менее сексуальная. Может, даже более.
Она посмотрела на оттопырившуюся застежку его джинсов, которая говорила красноречивей слов.
– Да, я возбужден, – недовольно проворчал он. – Но пусть я умру от этого – в постель с тобой не лягу.
Он вышел из комнаты. Он не стал хлопать дверью, а оставил ее нараспашку. Это было для нее большим оскорблением, чем если бы он разнес весь дом. Раненная в самое сердце, Эйвери осталась одна в комнате Кэрол, в окружении ее вещей и ее проблем.
В семье все были озадачены поведением Кэрол, а один человек даже не мог сомкнуть по этой причине глаз. Проведя несколько часов в бессмысленном топтании вокруг дома в надежде найти ответ на мучающие его вопросы, он наконец обратил свои взоры к луне.
Чего, собственно, добивается эта дрянь?
Точно обозначить происшедшие с ней перемены нельзя. Внешне они совсем незначительны. Новое выражение ей придавала короткая стрижка, но это не так существенно. Она потеряла несколько фунтов веса и выглядела стройней, но дело не в этом. В физическом смысле она, по существу, не изменилась. Куда заметнее и загадочнее казались перемены иного плана.
Чего добивается эта дрянь?
Если судить по ее поведению, можно подумать, что после того, как она побывала в объятиях смерти, в ней проснулась совесть. Но это невозможно. Она и слова-то такого не слыхала. Она всех прямо растрогала своей доброжелательностью – видимо, на то и расчет.
Может ли быть, чтобы Кэрол Ратледж вдруг переменилась? Чтобы она стала добиваться расположения мужа? Была любящей и заботливой матерью?