– Так-то лучше, – смеясь, она посмотрела на Тейта, который глядел на нее как-то странно.
– С каких это пор ты подружилась с моей собакой?
Эйвери беспомощно огляделась. Нельсон и Зи тоже были удивлены ее поведением.
– С тех пор… с тех пор, как пообщалась со смертью. Наверное, я стала ощущать связь со всяким живым существом.
Неловкость была преодолена, и остаток ленча прошел довольно гладко. Однако, когда трапеза завершилась и Эйвери захотелось уйти в их с Тейтом комнату, оказалось, что она не знает, куда идти. Дом был большой, и, где находится их комната, она определить не могла.
– Тейт, – спросила она, – мои вещи уже в доме?
– Не думаю. А что, они тебе нужны?
– Да, пожалуйста.
Оставив Мэнди на попечение бабушки с дедушкой, Эйвери прошла следом за Тейтом через сад к машине. Она взяла сумку, а он понес чемодан.
– Я бы и сумку взял, – бросил он через плечо и вошел в дом.
– Да ладно. – Она семенила сзади, стараясь не отстать.
Широкие двойные двери открывались в длинный коридор. Одна стена была застеклена, отсюда виднелся сад. С противоположной стороны были расположены несколько комнат. В одну из них Тейт вошел и поставил чемодан перед стенным шкафом с раздвижной дверью.
– Мона поможет тебе разобрать вещи.
Эйвери кивнула, но все ее внимание было поглощено обстановкой спальни. Комната была просторная и светлая, от стены до стены – шафранного цвета ковер, мебель светлая. Покрывала и шторы – с цветочным узором. На вкус Эйвери, немного пестроваты, но явно дорогие и хорошего качества.
Она разом окинула взглядом всю комнату – от электронного будильника на тумбочке до фотографии Мэнди в серебряной рамке на туалетном столике.
Тейт сказал:
– Я ненадолго уеду в офис. А ты, пожалуй, отдыхай, осваивайся заново не спеша. Если… – Он замолчал, увидев изумление на лице Эйвери. Проследив направление ее взгляда, он остановил взор на портрете Кэрол в натуральную величину. – В чем дело?
Закрыв рукой рот, Эйвери сглотнула и сказала:
– Да нет, ничего. Просто… просто я, по-моему, больше не похожа на этот портрет. – Ей казалось неудобным смотреть в лицо единственного человека, который знал ее тайну. Эти темные насмешливые глаза издевались над ней. Отведя взор, она робко улыбнулась Тейту и взъерошила волосы. – Наверное, я никак не привыкну к переменам. Не возражаешь, если я сниму портрет?
– С чего бы я стал возражать? Это твоя комната. Делай с ней что хочешь. – Он направился к двери. – Увидимся за обедом. – Он с шумом закрыл за собой дверь.
Его безразличие было очевидно. У нее было такое чувство, будто она оказалась на антарктической льдине и сейчас смотрит, как скрылся за горизонтом последний самолет. Тейт доставил ее домой и считает на этом свои обязанности исчерпанными.
Это твоя комната.
В спальне была музейная чистота, что было естественно для комнаты, в которой давно никто не жил. По ее подсчетам, целых три месяца – с того утра, когда Кэрол уехала в аэропорт.
Она раздвинула дверцы стенного шкафа. Там висело столько одежды, что хватило бы, чтобы обмундировать целую армию, только все вещи были женские – от шубы до самого изысканного пеньюара. В шкафу не было ни одной вещи, принадлежащей Тейту, как и в бюро и в многочисленных ящиках комода.
Эйвери удрученно опустилась на край широкой, поистине королевской кровати. Твоя комната, сказал он, а не наша комната.
Что ж, значит, ей не придется преодолевать неловкость, когда он станет предъявлять свои супружеские права, – ибо он не станет. Об этом надо забыть. Ей не грозит интимная близость с Тейтом Ратледжем, поскольку он больше не спит со своей женой.
Если вспомнить, как он обращался с ней в последние недели в клинике, то удивляться тут, пожалуй, нечему, и все же она испытала большое разочарование. И еще – стыд. Она не собиралась под фальшивыми предлогами затаскивать его в постель, она даже не была уверена, что ей этого хочется. Это было бы неправильно, совершенно неправильно. И все же…
Она посмотрела на портрет. Кэрол Ратледж злорадно улыбалась ей.
– Ах ты дрянь! – Язвительно прошептала Эйвери. – Что бы ты ни натворила, чтобы заставить его тебя разлюбить, – я это исправлю. И не думай, что у меня ничего не выйдет.
– Посмотри, хватит тебе столько?
Когда Эйвери осознала, что Нельсон обращается к ней, она улыбнулась ему через стол.
– Да, даже больше, чем нужно, спасибо. Хоть в клинике и хорошо кормили, но дома все в сто раз вкуснее.
– Ты очень похудела, – заметил он. – Нам придется тебя откармливать. Я не потерплю у себя в доме такой худобы.
Она рассмеялась и потянулась к бокалу с вином. Она не любила вино, но, по-видимому, Кэрол любила: каждый раз, когда садились за стол, ей, не спрашивая, наливали бокал. Сейчас она почти допила свое бургундское, которое было подано к бифштексу.
– Да, сисек у тебя почти не осталось, – язвительно заметила Фэнси, которая сидела напротив Эйвери, помахивая вверх-вниз вилкой.
– Фэнси, будь добра, не груби, – предостерегла Зи.
– Я и не грублю. Говорю что есть.
– Такт – не менее ценное качество, чем откровенность, юная леди, – сурово бросил дед со своего места во главе стола.
– Господи, я просто…
– И женщине не пристало поминать имя Господа всуе, – холодно добавил он. – От тебя я этого терпеть не намерен.
Фэнси с грохотом швырнула вилку в тарелку.
– Нет, я ничего не понимаю. Вся семья в один голос твердит, как она похудела. Но только я набираюсь смелости произнести что-то вслух, как получаю по мозгам.
Нельсон строго посмотрел на Джека, который правильно истолковал его взгляд как призыв усмирить дочь.
– Фэнси, хватит. Не забывай, что Кэрол первый день дома.
По ее губам Эйвери прочла: „Велика важность“. Откинувшись на стуле, Фэнси погрузилась в угрюмое молчание и стала ковырять в тарелке, явно ожидая, когда можно будет выйти из-за стола.
– А по-моему, она выглядит прекрасно.
– Спасибо, Эдди. – Эйвери улыбнулась.
Он поднял бокал:
– Кто-нибудь из вас видел, как она сегодня выступала у входа в клинику? Сегодня этот репортаж три раза был в „Новостях“ на всех местных каналах.
– Да уж, лучшего и желать нельзя, – заметил Нельсон. – Зи, не нальешь мне кофе?
– Конечно.
Она налила ему кофе и передала кофейник по кругу. Дороти-Рей от кофе отказалась и потянулась к своей бутылке. Ее глаза встретились с глазами Эйвери. В ответ на сочувственную улыбку Эйвери получила враждебный взгляд. Дороти-Рей с вызовом наполнила себе бокал.
Она была привлекательной женщиной, хотя чрезмерное потребление спиртного наложило отпечаток на ее внешность. Лицо у нее было несколько отекшее, особенно вокруг глаз, которые от природы были ярко-синими. Она попыталась к обеду привести себя в порядок, но должной опрятности достичь ей так и не удалось. Волосы она кое-как убрала назад двумя заколками. Что до косметики, то она была наложена так неумело и неряшливо, что лучше бы Дороти-Рей не красилась вовсе. В общей беседе она не участвовала, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь обращался непосредственно к ней. В основном она общалась с неодушевленным предметом – бутылкой вина.
У Эйвери уже сложилось впечатление, что Дороти-Рей Ратледж глубоко несчастна. Теперь это впечатление лишь усилилось. Причина, почему она была несчастна, оставалась пока неведомой, но одно Эйвери было ясно – Дороти-Рей любит своего мужа. В разговоре с ним она все время была настороже – как и сейчас, когда он попытался передвинуть бутылку от нее подальше. Она отпихнула его руку, дотянулась до горлышка бутылки и подлила себе еще. В то же время Эйвери заметила, что она то и дело бросает на Джека отчаянные взоры.
– Ты видел макеты новых плакатов? – обратился Джек к брату.
Эйвери сидела между Тейтом и Мэнди. Хотя во время еды она со всеми поддерживала разговор, но особенно явственно ощущала рядом присутствие этих двоих, правда, по разным причинам.
После того как Эйвери разрезала мясо в тарелке Мэнди на маленькие кусочки, девочка молча ела. При всем небольшом опыте общения с детьми, Эйвери знала, что за столом они болтают, задают вопросы, вертятся и подчас доводят окружающих до белого каления.
Мэнди сидела удивительно смирно. Она ни на что не жаловалась. Ничего не клянчила. Она не делала ничего – только методично пережевывала кусочки еды.
Тейт ел с аппетитом и быстро, как будто ему было жаль зря просиживать за столом. Разделавшись со своей порцией, он стал потягивать остатки вина в бокале, и у Эйвери создалось ощущение, что он ждет не дождется, когда другие доедят.
– Да, я сегодня их посмотрел, – ответил он на вопрос Джека. – Мне больше всего нравится про фундамент.
– Ага, „Тейт Ратледж – новый прочный фундамент“, – процитировал Джек.
– Он самый.
– Это я придумал, – сказал Джек.
Тейт шутя „выстрелил“ в старшего брата из указательного пальца и подмигнул:
– Наверное, именно поэтому он мне так нравится. Ты умеешь попасть в точку. Как по-твоему, Эдди?
– По-моему, звучит неплохо. И вполне соответствует нашей программе вытащить Техас из экономического болота и вернуть ему почву под ногами. На твоей платформе вполне можно строить новое будущее. Одновременно здесь есть тонкий намек, что фундамент, который предлагает Деккер, прогнил насквозь.
– А как тебе, пап?
Нельсон задумчиво кусал губу:
– Мне больше понравился тот, где говорится о социальной справедливости для всех техасцев.
– Да, тот тоже неплох, – сказал Тейт, – но немного избитый.
– Может быть, как раз это тебе и нужно, – ответил отец, хмурясь.
– Это должно в первую очередь нравиться ему самому, Нельсон, – заметила Зи.
Она сняла прозрачную крышку с блюда, на котором красовался многослойный пирог с кокосовым кремом, и принялась разрезать его на куски. Первый достался Нельсону, и он уже собрался к нему приступить, но тут вспомнил о виновнице торжества.
– Нет, сегодня первый кусок – Кэрол. С возвращением домой.
Ей передали тарелку.
– Спасибо.
К кокосовому торту она была так же равнодушна, как и к сухому вину, но Кэрол, по-видимому, любила и то, и другое, так что Эйвери пришлось приступить к десерту. Зи тем временем накладывала торт мужчинам, а те возобновили разговор о тактике предвыборной кампании.
– Так что, остановимся на этом лозунге и начнем печатать тираж?
– Давай, Джек, повременим пару дней с окончательным решением. – Тейт посмотрел на отца. Хотя Нельсон с аппетитом уписывал сладкое, у него все еще было недовольное лицо, поскольку его предложение не нашло поддержки. – Я сегодня только бегло их посмотрел. Это самое первое впечатление.
– Обычно оно-то и оказывается самым верным, – возразил Джек.
– Возможно. Но у нас ведь есть пара дней на раздумья?
Джек взял из рук Зи предназначенную ему тарелочку с тортом. Дороти-Рей от своего куска отказалась.
– Нам надо запустить их в печать к концу недели.
– К тому времени я сообщу тебе свое решение.
– Ради Бога… Кто-нибудь… – Фэнси показывала на Мэнди.
Для трехлетнего ребенка оказалось непосильной задачей поднести кусок торта с тарелки ко рту, и все ее платьице было сейчас в крошках, а щеки вымазаны липкой глазурью. Она пыталась вытереть рот, но только перепачкала пальцы.
– Смотреть противно, как она ест. Можно мне уйти? – Не дожидаясь разрешения, Фэнси отодвинула ступ и встала, швырнув салфетку в тарелку. – Я еду в Кервилъ, посмотрю, нет ли чего в кино. Никто со мной не хочет? – Вслух она приглашала всех, но глаза остановила на Эдди. Тот сосредоточенно поглощал десерт. – Похоже, что нет. – Она круто повернулась и выскочила из комнаты.
Эйвери облегченно вздохнула. Как можно так жестоко разговаривать с беззащитным ребенком? Эйвери взяла Мэнди на колени.
– Торт такой вкусный, что его просто невозможно съесть, не обронив несколько крошек, правда, моя хорошая? – Обернув палец краешком салфетки, она окунула его в стакан с водой и стала вытирать Мэнди перепачканную мордашку.
– Твоя дочь совсем распоясалась, Дороти-Рей, – бросил Нельсон. – Эта юбка едва закрывает ей задницу.
Дороти-Рей убрала волосы со лба:
– Я стараюсь, Нельсон. Это Джек ее распустил.
– Что за ложь! – воскликнул в негодовании Джек. – Не я ли заставил ее работать каждый день? А от этого толку больше, чей от всего, к чему ты пыталась ее приохотить.
– Ей надо учиться, – объявил Нельсон. – Я бы ни за что не разрешил ей вот так бросить школу, не дожидаясь даже окончания семестра. Что из нее получится? Кем она сможет стать без образования? – От мрачных предчувствий он покачал головой. – Ей придется всю жизнь расплачиваться за ошибки юности. И вам тоже. Что посеешь, то и пожнешь.
Эйвери была с ним согласна. Фэнси была совсем неуправляемой, и в этом, несомненно, были повинны ее родители. Но в то же время она не думала, что Нельсону следует обсуждать это при всех.
– Мне кажется, Мэнди не обойтись без ванны, – сказала она, радуясь, что появился предлог выйти из-за стола. – Вы нас извините?
– Тебе помочь? – спросила Зи.
– Нет, спасибо. – Потом, осознав, что отнимает хлеб у Зи, которая к тому же наверняка получает удовольствие от возни с внучкой, она добавила: – Раз уж сегодня я первый день дома, можно я уложу ее сама? Обед был прекрасный, Зи. Большое спасибо. – Она встала и с Мэнди на руках вышла из столовой.
– Я зайду попозже пожелать Мэнди спокойной ночи, – прокричал им вслед Тейт.
– Ну что ж, я вижу, ничто не изменилось. – Дороти-Рей, шатаясь, прошла через гостиную и рухнула в кресло перед большим телевизором. Джек сел в соседнее. – Ты слышал, что я сказала? – спросила она через несколько секунд, не дождавшись ответа.
– Я слышал тебя, Дороти-Рей. Если ты имеешь в виду, что опять нажралась, то ты абсолютно права. Ничто не изменилось.
– Я имею в виду, что ты все так же пялишься на жену брата.
Джек пулей выскочил из кресла. Он с размаху хлопнул по телевизионному пульту, выключая передачу на полуслове.
– Ты пьяна и отвратительна. Я иду спать. – Он прошел в спальню.
Дороти-Рей сделала усилие, чтобы подняться и пойти за ним. Сзади волочился подол ее халата.
– Не пытайся это отрицать, – сказала она, всхлипывая. – Я за тобой следила. Весь обед ты нес всякую чушь о красивеньком новеньком личике Кэрол.
Джек снял рубашку и швырнул в корзину для белья. Потом нагнулся и стал расшнуровывать ботинки.
– Единственный, кто в нашей семье порет чушь, – это ты, моя милая, потому что ты напиваешься так, что лыка не вяжешь.
Она машинально вытерла губы тыльной стороной руки. Те, кто знал Дороти-Рей Хэнкок девчонкой, ни за что не поверили бы, что к сорока годам с ней случится такое. Она была первой красавицей в старших классах школы Лампасаса, причем все четыре года.
Ее отец слыл в городе известным адвокатом. Единственная дочь, она была для него словно свет в окошке. Он души в ней не чаял, и все девчонки ей завидовали. Два раза в год он возил ее в Даллас в универмаг „Нейман-Маркус“, где она обновляла свой гардероб. На шестнадцатилетие она получила в подарок новенький „корвет“ с откидным верхом.
Ее мать устроила было скандал, заявив, что такую машину нельзя доверять девчонке, но Хэнкок подлил ей виски и объяснил, что, если бы ему вздумалось поинтересоваться ее бесценным мнением, он бы не преминул это сделать.
По окончании школы, ослепленная своей славой, Дороти-Рей поехала в Остин поступать в Техасский университет. На первом курсе она познакомилась с Джеком Ратледжем, совершенно потеряла из-за него голову и решила заполучить его раз и навсегда. Никогда в жизни она ни в чем не знала отказа, и раз уж она полюбила парня, то не собиралась никому его уступать.
Джек, который учился на втором курсе юридического факультета, тоже был влюблен, но ему не приходило в голову жениться до окончания вуза. Отец ожидал от него не просто диплома, а одного из лучших на курсе. Он также ожидал от Джека рыцарского отношения к женщинам.