Велосипед держали двое…
Им было лет по шестнадцать. Один — пухлощекий, белобрысый, в широченных бриджах и белой футболке навыпуск. Другой — тонкий, похожий на гимнаста в темном спортивном костюме, скуластый. Разные, а на лицах одинаковое выражение, которое можно передать одним коротким звуком: "Гы-ы…" Это и радость от неожиданной добычи, и удовольствие от предстоящего развлечения. Их собственный велосипед — один на двоих — валялся у края дороги.
— Ну, чё схватили… — сказал Словко, понимая, что все бесполезно
Толстощекий заулыбался и вправду сказал:
— Гы… — А еще: — Гляди, какой пионерчик. Я думал, они давно повывелись…
— Это скаут, — сказал скуластый очень серьезно. — Скауты, они все добрые. Мальчик разрешит нам покататься на его велике, да? А то мы всё на одном да на одном, я о багажник вся ж… измочалил.
— Не троньте, вам говорят! — крикнул Словко. И думал в это же время, что вариант один. Драться бессмысленно, заколбасят паразиты в один момент. Видно ведь, какие они. Надо подождать, когда схватят велосипед и поедут, чтобы налицо был «состав преступления». Тогда сразу — сигнал Корнеичу: «Мэйдей…» Место происшествия, приметы угонщиков, пускай звонит в милицию. Звонить самому нет смысла, не станут там реагировать на крики мальчишки… А если эти гады пристанут сейчас, чтобы отлупить «скаута» перед угоном (а то и шею свернуть), тогда — кувырок назад и рывком на гребень сухого бурелома. Следом не полезут — себе дороже. (И при всех этих скачущих мыслях все же сидела в Словко радость: «А колечко-то я нашел…»)
— Отцепитесь от велика! — еще раз крикнул Словко и удивился, какой тонкий стал у него голос.
— Нехороший мальчик, — сказал скуластый. — Вас там неправильно воспитывают. Иди сюда, мы объясним, как разговаривать со старшими.
— Гы… — подтвердил его слова толстощекий.
И Словко… пошел. Только по пути поднял из травы метровую толстую палку — легкую, сухую. Потому что бежать прочь вот так, сразу, было тошнее тошного…
Страх, конечно был (ого какой!), но он не мешал четким мыслям, и внутри у Словко разматывался быстрой лентой отсчет: "Толстому — тычком вправо и назад, прямо в рожу. Потом перехват в шестую позицию и с маху "гимнасту" по рукам. Пока будут выть и ежиться, схватить велик — и на дорогу. Вдвоем на одном не догонят. Да если и один кинется, еще поглядим, кто быстрее…"
Кажется, они что-то поняли.
— Х-хы… — неуверенно выдохнул толстощекий и сделал шаг назад. Это плохо, теперь в один темп двоих не зацепить… Они оттолкнули Словкин велосипед и с двух сторон шагнули к "скауту" (тот, видать, спятил от страха). Теперь самое время было рвать в завал. Но… Словко сделал палкой веерный разворот. Он называется "закрытая роза", как в романе Гюго "Отверженные". "Если скуластому по коленям, а толстого выпадом ниже брюха…"
— Прямо Шаолинь, — заметил скуластый "гимнаст" и хотел перехватить палку. Словко сделал перевод, замахнулся. Толстощекий заржал. Это ржание как ножом обрезал визгливый вскрик тормозов. На обочине рывком встал синий (родной такой!) жигуленок. Длинный парень с пронзительно зелеными глазами толчком выбросил себя из-за передней дверцы. Из-за машины метнулся Кинтель…
В следующий миг скуластый уже подвывал, потому что парень с зелеными глазами умело выкрутил ему руку. Толстощекий корячился в клевере от подаренного Кинтелем пинка. Кинтель сказал:
— Словко, у тебя проблемы?
— Ве лик мой им понравился, — счастливо выговорил Словко. И опять удивился, что не изумляется чуду — второму за несколько минут. Будто так оно все было предназначено. По закону природы, в которой иногда просыпается справедливость…
— Чё, пошутить нельзя?! — взвыл скуластый, изгибаясь. Зеленоглазый направил его головой в куст шиповника. Рядом стояли уже Корнеич и… вот это да! Сам Сергей Евг… то есть Владимирович Каховский, которого Словко знал в основном по альбомным фото Корнеича, а "наяву" видел только раз, давным-давно.
"Угонщики" на четвереньках добрались до своего велосипеда, рванули на асфальт и с вихляньем, но быстро-быстро поехали от греха подальше. Все проводили их глазами и снова посмотрели на Словко.
"А ведь это Салазкин!" — узнал Словко зеленоглазого парня, друга Кинтеля, который года два-три назад часто бывал в отряде. Вообще-то его звали Саня Денисов, а Салазкиным сперва называл только Кинтель, но потом стали звать так многие.
А Салазкин узнал Словко:
— Не может быть! Это растрепанное существо с исцарапанными ходулями и капитанскими нашивками — барабанщик Словуцкий? Раньше ты был на несколько параметров мельче.
— Отставной барабанщик. Но все равно это я, — с удовольствием признался Словко.
— Поведай нам, отставной барабанщик, какая нелегкая занесла тебя в здешние края и втравила в дорожный конфликт? — задал закономерный вопрос Корнеич.
Словко не стал скрывать ничего. Он таял от ощущения счастливой безопасности, от радостных подарков судьбы. В двух словах рассказал про потерю Рыжика и про то, как решил покатить на поиски. "Надо же было что-то делать, раз обещал…"
— Логичное решение, — серьезно одобрил Каховский. — Одно грустно: шансы для находки микроскопически малы…
— Но ведь нашел же! — объявил Словко. И с тихим ликованьем похлопал себя по карману.
Те, кто видят фонарик
1Решено было, что Словкин складной "Кондорито" свернут и уложат на крышу жигуленка, на багажник. А самого капитана Словуцкого "засунут" на заднее сиденье между Сергеем Владимировичем и Салазкиным и так доставят в город. Словко радостно согласился. Но сначала надо было обработать его "исцарапанные ходули". Кинтель сказал, что не хватит никакой аптечки, нужно "народное средство".
— У вас там осталась, по-моему, треть бутылки…
— Непедагогично… — заметил Каховский. Не поймешь, с подковыркой или всерьез.
— На сей раз обойдемся без педагогики, — сказал Корнеич. — Салазкин, достань…
Тот вытащил из машину бутылку "Аксаковской", она была в самом деле полной на треть.
— Сядь, — велел Корнеич. Словко сел в открытой двери машины, вытянул наружу ноги. Корнеич плеснул на ладони, решительно провел ими по Словкиной "ходуле". Капитан Словуцкий мужественно взвыл.
— Зато жив останешься, — пообещал Корнеич и ту же операцию проделал с другой ногой. Словко хотел взвыть снова, но вспомнил, как вчера терпел похожую (хотя и не водкой) "обработку" Рыжик, и сцепил зубы.
— Теперь грузись, — разрешил Корнеич. Оказалось, что Кинтель и Салазкин уже приторочили велосипед к багажнику. Словко забрался на заднее сиденье. Слева сел Салазкин, справа Каховский.
Поехали.
— Откройте все окна, а то дух, как в самой пропойной забегаловке. Гаишники остановят, вот будет им радость, сказал Кинтель.
— Ну, не от водителя же дух, — заметил Каховский.
— Вы, Сергей Владимирович, рассуждаете с академической логикой. Как и положено деятелю науки, — глядя из зеркальца, сказал Кинтель. — А у гаишников логика своя. Известно какая…
— Говорят, на Украине президент собирается разогнать свою ГАИ, — вспомнил Салазкин.
— До Украины далеко… — сказал Кинтель.
Пахнувший клевером воздух врывался в открытые окна, изгонял из машины "антигаишный" дух.
— А куда это вы катались с бутылочкой? Пикник на обочине? — осторожно пошутил капитан Словуцкий.
— Да уж такой пикник, — вздохнул Корнеич. — На Савельевское кладбище ездили. Помянуть родных и друзей…
— Медведевых? — с пониманием сказал Словко.
— Ну да. Сашу и Кузнечика… А у Дани там братишка и мачеха…
— А еще там журналист Иванов, — добавил Каховский. — Капитан Словуцкий про него, наверно, не слыхал…
— Как это не слыхал! — возмутился Словко. — Это который выручал вас, когда вы тридцать лет назад слиняли из пионерского лагеря! Из-за того, что там директор ваше личное письмо прочитал!
— Точнее, тридцать два года назад, — усмехнулся Каховский. — Неужели и правда эту историю не забыли?..
Корнеич слегка обиделся:
— Я же тебе, Серега, говорил! Это один из коренных мифов "Эспады"!
— Горжусь… — покивал Каховский. — Хотя и печалюсь. При поминании, как быстротекучи годы… Где те романтические времена?
— А сейчас такие же времена, — заступился за свою эпоху Словко. — Рыжик вчера вот так же…
— Да, наслышан, — тут же согласился Каховский. — Он, к тому же, и помладше, чем я тогда был, и дорога была не в пример труднее…
— Рыжик — уникальная личность, — сказал Корнеич. — Он с первых дней впаялся в отряд всей душой. Даже непонятно, как мать не сумела в нем это разглядеть…
— Корнеич, он просится ко мне в экипаж, — вспомнил Словко.
— Ну так о чем речь! Все равно очень скоро экипаже придется переформировывать. Мадмуазель Смугина сделала одну командирскую должность вакантной. А ты же знаешь — это как выдернуть костяшку в башне из домино: сразу все сыплется. Недавно составлял ведомость для гонок и увидел, что все экипажи надо перетасовывать. Заранее предвижу, какие вопли будут на совете… Стажеров придется делать полноправными рулевыми. Так что имей ввиду: с Нессоновыми тебе придется расстаться.
— Тогда я возьму Рыжика и Матвея Рязанцева. А еще останется Сережка Гольденбаум… Они с Рыжиком приятели…
— А ты с Рыжиком, видать, тоже? — вдруг спросил Кинтель и глянул из зеркальца с каким-то особым интересом ("Может, вспомнил, как они когда-то подружились с Салазкиным?" — мелькнуло у Словко).
— Н-не знаю… — почему-то смутился Словко. — Просто я однажды помог ему… в одном деле… А сегодня вот опять… Но вообще-то я не понимаю, почему он ко мне просится. Мне одно время казалось даже, что он на меня дуется…
— За что?! — удивился Корнеич.
— Да осенью было дело… Он полез в яхту без спасательного жилета, забыл надеть. А я замотанный тогда был, дежурил на пирсе. Ну и рявкнул, как директор школы, и оставил его на берегу на целый час… Он потом долго косился на меня, дня три…
— Бывает, — усмехнулся Корнеич. — В девяносто втором я тоже рявкнул на одного такого разгильдяя и не хотел брать в рейс на Шаман. На шлюпке. Экипаж еле уговорил меня сменить гнев на милость…
— Это было ужасно… — заворочался и смешно запыхтел слева от Словко Салазкин. — Я был такой ранимый ребенок. Мог заболеть от расстройства…
— И вообще все было бы не так, — вмешался Кинтель. — Если бы Салазкин не пошел тогда с нами, мы, скорее всего, не нашли бы бронзового мальчика…
— Вот и скажите мне спасибо, — сделал неожиданный вывод Корнеич.
— Спасибо! — разом отозвались Кинтель и Салазкин. И расхохотались.
Словко вспомнил:
— Игорь Нессонов сочиняет сценарий. И туда вставил бронзового мальчика с фонариком. Кто этот фонарик видит сквозь космос, тот… ну, в общем хороший человек.
Все почему-то замолчали. И Словко даже показалось, что каждый проверяет: видит ли он искрящийся свет? Не снаружи, а внутри себя. Возможно, так и было. Потому что Салазкин вдруг сказал:
— Я видел фонарик… там. Когда сидел в яме у Саида. Вспоминал… Я, кажется, не рассказывал…
2Наверно, машина не хотела, чтобы Салазкин говорил о печальном. Вдруг завизжала, заюлила. Кинтель нажал на тормоза. Вылез, глянул на переднее колесо.
— Ну, ясно. Теперь вот уж точно пикник на обочине. Господ пассажиров просим посидеть на травке, буду ставить запаску…
— Помочь? — с готовностью спросил Салазкин.
Кинтель сказал, что лучшая помощь: не путаться под ногами и руками. Салазкин сделал вид, что уж-жасно обиделся и с надутым видом сел под густой березой. Остальные устроились на травке неподалеку.
Словко терпел с полминуты, а потом не удержался:
— Саня, а вы… а ты… как там в яме? Что было с фонариком? — Он поймал неодобрительный взгляд Корнеича, но было уже поздно. Салазкин же отозвался сразу, без неохоты:
— Ну, я уже говорил кое о чем Кинтелю. Когда он меня в госпитале навещал… Было так. Сгребли меня, значит, когда был без сознания, и очнулся я в темноте. Рука перевязанная, не сильно пораненная, лоб тоже… Где я, у кого, совершенно не понять… Раз в день воду дают и кашу вонючую. Иногда с хлебом, иногда так… Ведерко спускают на веревке. Так сказать, "биотуалет"…В яму через щель иногда проблески пробивались, а чаще была сплошная тьма. Вот в этой тьме я… ну, в общем зажигал тот фонарик. Заставлял себя видеть …
— Неужели три месяца в темноте? — глухо спросил Корнеич.
— Изредка вытаскивали на двор. Чтобы проморгался, бороду сбрил. "Раз не мусульманин, зачем тебе борода". Дом там был богатый, кирпичный. Хозяина звали Саид. Красивый такой мужик, на индуса похожий. Лет сорока. По-русски говорил, прямо как москвич. Любил иногда пообещать: "Посидишь немного, а потом все равно голову долой. Ты контрактник, контрактникам один конец". Я говорю: "Да не контрактник я. Срочник, из морпехов…" — "Не ври, — говорит. — По ухваткам видно, что контрактник". А какие у меня ухватки, если еле ногами-руками шевелю…
Ну, как-то все же он понял месяца через три, что я срочник, по призыву. К таким они малость помягче относятся. Мол, подневольные люди… Перевел меня на жительство в сарай, стал давать работу по дому, кормить по-человечески. Только сразу предупредил: вздумаешь бежать — кранты. А куда бежать? Дороги не знаю, дохлый совсем, русских кругом не слыхать. Да и зима уже, а теплой одежды нет. Вот и существовал. Приглядывался, надеялся все же… Ни хозяйка, ни дочки хозяйские ко мне близко не подходили, а Саид иногда в беседы вступал: "Зачем к нам пришел, стрелять начал? Мы тебе чего плохого сделали?" Ну, я прямо как Гринёв перед Пугачевым. Говорю: "Ты же умный человек. Неужели не понимаешь: я присягу давал…" — "А что, — спрашивает, — если присяга, то можно в детей стрелять, в женщин стрелять, в мирных людей стрелять?" — "Это где, — говорю, — я в мирных людей стрелял? Ты видел? Я вообще выстрелить ни разу не успел…" — "Ну да, — спорит он. — А если бы успел, стрелял бы, как Пульман…" — "Какой еще, — говорю я, — Пульман? Пульманы, это товарные вагоны, чтобы зеков возить, они не стреляют…"
Ну, он и рассказал. Был такой армейский капитан по фамилии Пульман. Год назад послали его с группой в пять человек ловить какого-то полевого командира. Сели они у дороги, по ней машина проехала, грузовичок-пикап. Они, видать, остановить не сумели или прозевали и давай палить вслед. Одного мужчину сразу кончили, двоих ранили. Те, кто живой остался, руки подняли: "Мы мирные, мы не боевики, вот документы…" Оказалось, были там, кроме хозяина машины, директор и завуч местной школы, беременная женщина, ее племянник — парнишка лет шестнадцати и старик-пенсионер… Пульман и его люди документы проверили, видят: промашка вышла. "Ну, ладно говорят, издержки военного времени, ошибочка. Забирайте убитого и катите в свой поселок…" Но на всякий случай доложили по рации о случившемся майору, который сидел на командном пункте. А тот: "Вы что, с катушек съехали, да? Всех расстрелять, машину сжечь!" Потому что, вроде бы, есть у спецназа такая установка: свидетелей не оставлять…
Ну, Пульман и его братва надели на стволы глушители и в оставшихся четверых… Да, видать, опыта не хватило, парнишка рванул в заросли. По нему вслед… А потом в погоню — раз велено не оставлять никого. Нашли уже мертвого, ему пуля перебила артерию на бедре… Свалили всех в машину, подожгли… Да, опять же не хватило сноровки, сжечь не сумели. А тут по дороге колонна какая-то, начальство, которое вроде бы из местных жителей, но на нашей стороне… Скрыть уже ничего не удалось…
— Я знаю эту историю, — сказал Каховский, — год назад о ней писали. Был суд. Я читал в интернете приговор. Несколько страниц подробного рассказа, в деталях, как убивали ни в чем не повинных людей, а потом вердикт присяжных: "Но поскольку эти военнослужащие выполняли приказ вышестоящего начальства, считать их невиновными…" Гнусная история…