Он поднял руку, подавая знак кому-то шедшему по улице.
– У него есть кое-какие средства; вот почему мне пришлось принять его в свое дело. Пришлось! Грешно было бы прозевать такую находку, а у меня в кармане было пусто. Меня это больно задело, но я беру вещи такими, как они есть, и – полагаю – если мне уж приходится с кем-то делиться, то подайте мне Робинсона. Я оставил его завтракать в отеле, а сам пошел в суд, так как у меня есть кое-что на уме… А, доброе утро, капитан Робинсон… Мой друг, капитан Робинсон.
Тощий патриарх в белом тиковом костюме и пробковом с зеленым ободком шлеме на трясущейся от старости голове рысцой, но волоча ноги, перебежал через улицу, присоединился к нам и остановился, держась обеими руками за ручку зонтика. Белая борода с янтарными нитями спускалась до талии. С недоуменным видом он, моргая, смотрел на меня из-под морщинистых век.
– Как поживаете? Как поживаете? – любезно пискнул он и пошатнулся.
– Глуховат немного, – бросил мне Честер.
– Неужели вы тащили его за шесть тысяч миль, чтобы заполучить дешевый пароход? – спросил я.
– Я был бы готов два раза объехать с ним вокруг света, – энергично воскликнул Честер. – В пароходе наше счастье, мой мальчик. Разве моя вина в том, что все шкиперы и судовладельцы этих австралийских островов оказались круглыми дураками? Как-то раз я три часа говорил с одним человеком в Окленде. «Пошлите судно, – сказал я, – пошлите судно. Я отдам вам даром половину первого груза, только чтобы начало было положено». А он говорит: «Я бы этого не сделал, даже если бы не было на свете другого местечка, куда можно послать судно». Форменный осел, конечно. Скалы, течения, нет якорной стоянки, приставать приходится к крутому утесу… ни одно страховое общество не пойдет на такой риск… за три года не удастся погрузиться. Осел! Я готов был на колени перед ним броситься. «Но посмотрите же на дело как оно есть, – сказал я. – К черту скалы и ураганы! Разве не видите, что это за дело? Ведь там гуано! Говорю вам, в Квинсленде владельцы сахарных плантаций будут за него сражаться на набережной…» Но что же поделаешь с таким дураком? «Это, – говорит, – одна из ваших шуточек, Честер…» Шуточка! Я чуть не заплакал. Вот спросите капитана Робинсона… Был еще один судовладелец в Веллигтоне – жирный парень в белом жилете. Тот думал, кажется, что я хочу его надуть. «Не знаю, какого дурака вы ищете, – сказал он, – но я сейчас слишком занят. До свиданья». Мне хотелось схватить его обеими руками и вышвырнуть из окна его собственной конторы. Но я этого не сделал. Я был кроток, как викарий. «Подумайте об этом, – сказал я, – подумайте. Я зайду завтра». Он проворчал, что его целый день не будет дома. На лестнице я готов был от досады колотиться головой об стенку. Вот капитан Робинсон может вам сказать. Ужасно было думать, что такое прекрасное гуано валяется зря, ведь оно могло бы черт знает как поднять цены на сахарный тростник. Ведь это был бы расцвет Квинсленда! А в Брисбене, куда я отправился, чтобы сделать последнюю попытку, меня назвали сумасшедшим. Идиоты! Я нашел только одного разумного человека – извозчика, который меня возил по городу. Думаю, он когда-то знал лучшие времена. Эй! Капитан Робинсон! Помните, я вам рассказывал об извозчике в Брисбене? Парень удивительно умел вникать в суть дела. В одну секунду все понял. Истинное удовольствие было с ним разговаривать. Как-то вечером, после чертовского дня, проведенного с судовладельцами, я почувствовал себя так скверно, что сказал: «Я должен напиться. Идем! Я должен напиться, иначе я сойду с ума». – «Я с вами, – говорит он, – вперед!» Не знаю, что бы я без него делал. Эй! Капитан Робинсон!
Он ткнул в бок своего партнера.
– Хи-хи-хи! – засмеялся старец, бесцельно глядя в пространство; затем недоверчиво посмотрел на меня своими печальными тусклыми глазами. – Хи-хи-хи!..
Он тяжело оперся о зонтик и уставился в землю. Я думаю, нечего вам говорить, что я несколько раз пытался уйти, но Честер всякую попытку обрекал на неудачу, попросту хватая меня за китель.
– Одну минуту. У меня есть кое-что на уме.
– Что еще там у вас на уме? – крикнул я, наконец не выдержав. – Если вы думаете, что я войду с вами в компанию…
– Нет, нет, мой мальчик! Слишком поздно, даже если бы вы и захотели. У нас есть пароход.
– У вас есть призрак парохода, – сказал я.
– Для начала и он будет хорош… Мы не занимаемся высокопарными бреднями. Этого у нас нет; что вы скажете, капитан Робинсон?
– Нет! Нет! Нет! – прокаркал старик, и голова его затряслась с какой-то свирепой решимостью.
– Кажется, вы знаете этого молодого человека, – сказал Честер, кивая в ту сторону, где давно уже скрылся из виду Джим. – Мне говорили, что он обедал с вами в Малабаре.
Я отвечал, что это правда. Тогда он заявил, что и сам любит покутить, но в настоящее время вынужден беречь каждый пенни…
– Деньги нужны для дела! Не так ли, капитан Робинсон? – сказал он, выпрямляясь и поглаживая свои щетинистые усы. А знаменитый Робинсон, покашливая, впивался в ручку зонтика, и, казалось, готов был рассыпаться в кучу старых костей.
– Видите ли, все деньги у старика, – конфиденциально шепнул Честер. – Я все просадил, стараясь поставить это проклятое дело. Но подождите, подождите. Скоро настанут хорошие времена…
Он как будто удивился, заметив, что я проявляю признаки нетерпения, и воскликнул:
– Ах, черт возьми! Я вам рассказываю о величайшем предприятии, какое когда-либо замышлялось, а вы…
– У меня назначено свидание с одним человеком, – кротко пояснил я.
– Ну так что ж? – спросил он с неподдельным изумлением. – Пусть он подождет.
– Это я и заставляю его сейчас делать, – заметил я. – Вы лучше мне скажите, что вам от меня нужно.
– Купить двадцать таких отелей, – бормотал себе под нос Честер, – со всеми жильцами…
Неожиданно он поднял голову:
– Мне нужен этот молодой человек.
– Не понимаю, – сказал я.
– Он никуда не годится, не так ли? – резко спросил Честер.
– Мне это неизвестно, – возразил я.
– Как… да ведь вы сами говорили, что он это принимает близко к сердцу, – пояснил Честер. – По моему мнению, парень, который… Во всяком случае, толку от него мало, но, видите ли, я как раз ищу сейчас человека, и у меня есть предложение, которое ему подойдет. Я ему дам работу на моем острове.
Он внушительно кивнул головой.
– Я собираюсь отправить туда сорок кули… хотя бы мне пришлось их украсть. Должен же кто-нибудь возиться с гуано. О, я решил устроить все как следует: деревянный сарай, крыши из листового железа… Я знаю одного человека в Хобарте, который согласится ждать шесть месяцев уплаты за материалы. Я это сделаю, клянусь честью. А затем – снабжение водой. Нужно будет поискать кого-нибудь, кто дал бы мне с полдюжины старых железных резервуаров. Собирать дождевую воду, а?.. Я готов дать ему место. Назначу его старшим надсмотрщиком над кули. Хорошая мысль, не правда ли? Что вы на это скажете?
– Да ведь на Уолполе по нескольку лет не бывает дождя, – сказал я, слишком изумленный, чтобы смеяться.
Он закусил губу и, казалось, был раздосадован.
– О, вздор, я что-нибудь там для них придумаю… или буду доставлять воду. К черту! Не в этом дело.
Я молчал. Перед моими глазами неожиданно встало видение: Джим на залитом солнцем скалистом острове стоит по колено в гуано; пронзительные крики морских птиц; раскаленный добела шар солнца над головой; пустынное небо и пустынный океан, трепещущие, спаянные жаром до самого горизонта.
– Я бы злейшему своему врагу не посоветовал… – начал я.
– Что с вами такое? – вскричал Честер. – Я думаю назначить ему хорошее жалованье… конечно, когда дело наладится. А работа пустяшная – попросту ничего не делать. Будет расхаживать с двумя шестизарядными револьверами у пояса… Имея при себе два револьвера, он может не бояться сорока кули: ведь он будет единственным вооруженным человеком. Дело значительно лучше, чем кажется. Я хочу, чтобы вы помогли мне его уговорить.
– Нет! – крикнул я.
Старый Робинсон уныло поднял на секунду свои тусклые глаза. Честер посмотрел на меня с бесконечным презрением.
– Значит, вы бы не стали ему советовать? – медленно проговорил он.
– Конечно нет, – ответил я с негодованием, словно он просил моей помощи, чтобы убить кого-то. – Кроме того, я уверен, что он бы не согласился. Он сильно подавлен, но, насколько мне известно, – в своем уме.
– Ведь он действительно ни на что не годен, – вслух размышлял Честер. – Мне он как раз подошел бы. Если бы вы только могли брать вещи, как они есть, вы бы поняли, что это самое подходящее для него дело. Помимо этого… Как! Да ведь это единственный в своем роде случай!
Вдруг он рассердился:
– Мне нужен человек. Слышите!..
Оп топнул ногой; на лице его появилась неприятная усмешка.
– Во всяком случае, я могу поручиться, что остров не затонет, а парень, кажется, на этот счет чувствителен.
– До свидания, – коротко сказал я.
Он посмотрел на меня так, словно я был круглым дураком.
– Пора нам в путь, капитан Робинсон, – заорал он вдруг в самое ухо старику. – Эти дельцы нас ждут, чтобы заключить сделку.
Он решительно взял своего партнера под руку, повернул его кругом, а затем неожиданно оглянулся на меня через плечо.
– Я хотел оказать ему услугу, – заявил он таким тоном, что я вскипел.
– Не благодарю вас – от его имени, – отозвался я.
– О, вы чертовски язвительны, – усмехнулся он. – Но вы такой же, как и все. Витаете в облаках. Посмотрим, что вы для него сделаете.
– Не знаю, хочу ли я вообще что-нибудь для него делать.
– Не знаете? – захлебнулся он от злости. Седые усы его свирепо ощетинились, а подле него знаменитый Робинсон, опираясь на зонт, стоял, повернувшись ко мне спиной, терпеливый и неподвижный, словно заезженная извозчичья кляча.
– Я не нашел острова с гуано, – сказал я.
– Убежден, что вы бы его и не увидели, даже если бы вас подвели к нему за руку, – быстро откликнулся он. – Здесь нужно вещь увидеть раньше, чем вы можете ее использовать. Проникнуть в самую суть – вот что!
– И заставить других увидеть, – подсказал я, бросив взгляд на согбенную спину Робинсона.
Честер набросился на меня:
– Не беспокойтесь, у него глаза хорошие. Он – не щенок.
– О господи, конечно нет, – сказал я.
– Идемте, капитан Робинсон, – заорал он, с грубой почтительностью заглядывая старику под шляпу. Страшный Робинсон покорно подпрыгнул. Их ждал призрак парохода и счастье на том прекрасном острове! То была любопытная пара аргонавтов. Честер шагал не спеша, с видом победителя, хорошо сложенный и представительный, а Робинсон, долговязый, худой, согбенный, уцепился за его руку и отчаянно торопился, волоча тощие ноги.
Глава XV
Я не отправился тотчас же на поиски Джима потому только, что мне действительно было назначено свидание, которым я не мог пренебрегать. Затем злая судьба пожелала, чтобы в конторе моего агента я наткнулся на одного парня, только что вернувшегося с Мадагаскара и задумавшего какое-то удивительное предприятие. Оно имело отношение к скоту, патронам и принцу Равонало, но стержнем всего являлась глупость какого-то адмирала, – кажется, адмирала Пьера. Все вертелось вокруг этого, и парень не мог найти достаточно сильные слова, чтобы выразить свою уверенность в успехе. У него были круглые глаза, выпученные и блестевшие, как у рыбы, и шишки на лбу; волосы, длинные, без пробора, были зачесаны назад. С торжествующим видом он повторял свою излюбленную фразу:
– Минимум риска и максимум прибыли – вот мой девиз. А что?
Он довел меня до головной боли, испортил мне завтрак, но вытянул из меня все, что ему было нужно. Отделавшись от него, я немедленно отправился к морю.
На набережной я увидел Джима, перегнувшегося через парапет. Три лодочника-туземца, спорившие из-за пяти анна, страшно шумели у него под боком. Он не слышал, как я подошел, но круто повернулся, словно легкое прикосновение моего пальца сняло чары.
– Я смотрел… – пробормотал он.
Не помню, что я ему сказал, – во всяком случае, много слов мне не пришлось потратить, чтобы уговорить его идти со мной в отель.
Он последовал за мной, податливый, как маленький ребенок, послушно, отнюдь не протестуя, словно он все время ждал, что я приду и уведу его. Мне бы не следовало так удивляться его сговорчивости. На всем земном шаре, который одним кажется таким большим, а другие считают его меньше горчичного семени, не было места, куда бы он мог… как это сказать?.. куда бы он мог удалиться. Вот именно! Удалиться – остаться со своим одиночеством.
Он шел подле меня очень спокойный, поглядывая по сторонам, а один раз повернул голову, чтобы посмотреть на кочегара в короткой куртке и желтоватых штанах; черное лицо кочегара отсвечивало, как кусок антрацита. Я сомневаюсь однако, видел ли он что-нибудь и замечал ли мое присутствие, ибо, если бы я не поворачивал его налево и не подталкивал направо, он, кажется, шел бы прямо в любом направлении, пока не встала бы перед ним стена или какая-нибудь иная преграда.
Я привел его в свою комнату и немедленно сел писать письма. Это был единственный уголок во всем мире (если не считать рифа Уолпол, но этого местечка не было под рукой), где Джим мог остаться наедине со своими мыслями, огражденный от остальной вселенной. Проклятая история – как он выразился – не сделала его невидимым, но я вел себя так, словно для меня он был невидим. Опустившись на стул, я тотчас же склонился над письменным столом, как писец из средневековья, и сидел напряженно-неподвижный; только рука моя, сжимавшая перо, скользила по бумаге.
Не могу сказать, что я был испуган, но я действительно притаился, словно в комнате находилось какое-то опасное существо, которое при первом моем движении готово на меня прыгнуть. Мебели в комнате было немного – вы знаете, как обставляются такие спальни: что-то вроде кровати на четырех столбиках под сеткой от москитов, два-три стула, стол, за которым я писал; пол не был покрыт ковром. Стеклянная дверь выходила на верхнюю веранду; Джим стоял, повернувшись к ней лицом, и в одиночестве переживал тяжелые минуты.
Спустились сумерки; я зажег свечу, по возможности избегая лишних движений и делая это с такой осторожностью, словно то была запретная процедура. Несомненно, ему было тяжело; скверно было и мне – скверно до такой степени, что, признаюсь, я мысленно посылал его к черту или хотя бы на риф Уолпол.
Раза два мне приходило в голову, что, в конце концов, Честер, быть может, лучше всех сумел бы подойти к человеку, потерпевшему такое крушение. Этот странный идеалист тотчас же и не задумываясь нашел для него практическое применение. Могло показаться, что он и в самом деле умеет видеть подлинное существо вещей, которые человеку, не наделенному таким воображением, представляются таинственными или совершенно безнадежными.
Я писал и писал; я написал всем, с кем переписывался, а затем стал писать людям, которые не имели ни малейшего основания ждать от меня многословного письма, посвященного пустякам. Изредка я украдкой на него поглядывал. Он стоял, как будто пригвожденный к полу, но судорожная дрожь пробегала у него по спине, а плечи тяжело поднимались. Он боролся, – но, казалось, почти все его усилия были направлены на то, чтобы ловить ртом воздух. Сгущенные тени, отбрасываемые в одну сторону прямым пламенем свечи, словно наделены были сумрачным сознанием; неподвижная мебель показалась мне настороженной. Не переставая усердно писать, я начал фантазировать; когда же на секунду перо мое приостанавливалось и в комнате воцарялась полная тишина, меня томило то смятение мыслей, какое вызывает сильный и грозный шум, – например, шторм. Кое-кто из вас поймет, быть может, что я имею в виду то смутное беспокойство, отчаяние и раздражение, тот нарастающий страх, в котором неприятно признаваться; но человек, справляющийся с такими чувствами, может похвастаться своей выносливостью. Я не вижу заслуги в том, что выдерживал напряжение эмоций Джима; я мог найти выход в писании писем; в случае необходимости я мог писать незнакомым людям.