Но они как будто ободрились. Услужливо повторяя: «Осторожнее! Не забудьте: здесь крышка лаза, сэр!» – они спустили его в угольную яму. Боцман прыгнул вслед за ними и, едва поднявшись на ноги, произнес:
– Она бы сказала: «Поделом тебе, старый дуралей! Зачем совался в море?»
У боцмана были кое-какие средства, и он любил частенько упоминать об этом. Его жена – толстая женщина – и две взрослые дочери держали зеленную лавку в Лондоне в Ист-Энде.
В темноте Джакс, нетвердо держась на ногах, прислушивался к частым гулким ударам. Заглушенный визг раздавался как будто у самого уха, а сверху давил на эти близкие звуки более громкий рев шторма. Голова у него кружилась. И ему также в этой угольной яме качка показалась чем-то новым и грозным, подрывающим его мужество, как будто он впервые находился на море.
У него мелькнула мысль выбраться отсюда, но воспоминание о голосе капитана Мак-Вера остановило его. Ему было приказано пойти и посмотреть. Что толку в том, хотел бы он знать? Ну конечно, он пойдет и посмотрит, сказал он себе в бешенстве. Боцман, неуклюже шатаясь, предупредил его, чтобы он осторожно открывал дверь: там идет чертова свалка.
– Из-за чего? – крикнул Джакс, испытывая почти физическую боль.
– Доллары! Доллары, сэр. Их поганые сундучки все полопались. Деньги перекатываются по всему полу, и они перекатываются за ними друг через друга, брыкаясь и кусаясь, как черти. Чистый ад там!
Джакс конвульсивно раскрыл дверь. Коротконогий боцман выглядывал у него из-под локтя. Одна из ламп погасла – сломалась, вероятно.
Злобные гортанные звуки, смешанные со странным учащенным дыханием десятков грудей, оглушили их. Что-то с силой ударилось в бок корабля, столб воды с глухим треском упал на палубу, и впереди, где свет бросал красноватые густые тени, Джакс увидел отчаянно бьющуюся о пол голову, пару толстых брыкающихся ног, мускулистые руки, охватившие голое тело, желтое лицо с открытым ртом, мелькнувшее безумными глазами и прокатившееся дальше. Пустой сундучок, переворачиваясь, прокатился мимо; какой-то человек, подпрыгнув, упал головой вниз, словно его лягнули сзади, а дальше, в полутьме, неслись другие люди, как груда камней, скатывающихся по склону. Трап, ведущий к люку, был унизан кули, копошившимися, как пчелы на ветке. Они висели на ступеньках волнующейся гроздью, яростно колотя кулаками снизу по задраенному люку, а сверху в промежутках между их воплями доносился яростный рев волн. Судно накренилось сильнее, и они стали падать; сначала упал один, потом двое, наконец с воем сорвались и все остальные.
Джакс был ошеломлен. Боцман с грубоватой заботливостью умолял его:
– Не входите туда, сэр.
Казалось, здесь все извивалось, каталось и корчилось, а когда судно взлетело на гребень вала, Джаксу почудилось, что эти люди всей своей массой налетят на него. Он отступил назад, захлопнул дверь и дрожащими руками задвинул болт…
Оставшись один на вышке, капитан Мак-Вер, шатаясь, пробрался боком к рулевому домику. Так как дверь открывалась наружу, ему стоило немалого труда открыть ее – ветер не пускал; когда это ему наконец удалось, он влетел в домик с таким шумом и стуком, как будто проскочил туда прямо через стенку. Он остановился, держась за ручку двери.
Рулевой привод пропускал пар, и стекло компасного ящика сияло ярким овалом сквозь дымку жидкого белого тумана. Ветер завывал, шипел, свистел, порывисто сотрясал двери и ставни, злобно обдавая их брызгами. Две бухты лотлиня и маленький брезентовый мешок, подвешенные на длинном талрепе, раскачивались и снова как бы прилипали к переборке. Деревянная решетка под ногами почти плавала в воде; с каждым ударом волны вода яростно пробивалась во все щели двери. Рулевой снял фуражку, куртку и остался в одном полосатом бумажном тельнике, открытом на груди; он стоял, прислонившись спиной к кожуху рулевой передачи. Маленький медный штурвал в его руках казался блестящей хрупкой игрушкой. Жилы на шее его вытянулись и напряглись; в ямке у горла виднелось темное пятно; лицо было неподвижно, осунувшееся, как у мертвеца.
Капитан Мак-Вер вытер глаза. Волна, едва не смывшая его за борт, унесла, к величайшей его досаде, зюйдвестку с его лысой головы. Пушистые белокурые волосы, мокрые и потемневшие, походили на моток бумажных ниток, фестонами облепивших голый череп. Его лицо, блестевшее от соленой воды, побагровело от ветра и колючих брызг. У него был такой вид, словно он только что отошел, обливаясь потом, от раскаленной печи.
– Вы здесь? – прошептал он тяжело.
Штурман еще раньше пробрался в рулевую рубку и устроился в углу, с приподнятыми коленями и кулаками, прижатыми к вискам. Весь его облик выражал смесь озлобления, грусти, покорности и подчинения с примесью какой-то сгущенной неумолимости. Он ответил уныло и вызывающе:
– А что? Моя вахта теперь внизу, что ли?
Сцепление стучало, смолкало, стучало снова; глаза рулевого уставились в циферблат компаса и жадно смотрели на него из мертвого лица, как на кусок мяса. Бог знает, как долго он стоял тут у штурвала, оставленный и забытый товарищами. Склянки не отбивались, смен не делали; заведенного судового порядка и в помине не было; и все-таки он пытался держать курс на северо-северо-восток. Откуда он мог знать, цел ли руль? Быть может, руль снесен, огонь в топках погас, машины поломаны и судно готово опрокинуться, как труп. Он боялся, как бы ему не сбиться с толку и не потерять направления, ибо картушка компаса раскачивалась, вертелась и иногда, казалось, совершала полный оборот. Рулевой страдал от душевного напряжения. Он очень боялся, как бы не снесло рулевую рубку. Водяные горы непрестанно на нее обрушивались. Когда судно ныряло в бездну, уголки его рта подергивались.
Капитан Мак-Вер посмотрел на часы в рулевой рубке. Они были привинчены к переборке: на белом циферблате черные стрелки, казалось, стояли совершенно неподвижно. Была половина второго утра.
– Близок день, – пробормотал он.
Штурман услыхал эту фразу и, подняв голову, сказал, как плакальщик среди развалин:
– Вы не увидите, как он настанет.
Его колени и кисти рук сильно дрожали.
– Нет, клянусь богом! Не увидите! – Он снова подпер голову кулаками.
Рулевой чуть-чуть повернулся к нему, но только телом; голова его не тронулась с места, как каменная голова, посаженная на колонну, чтобы смотреть только вперед. При крене, который едва не сбил его с ног, качаясь, капитан Мак-Вер сурово сказал:
– Не обращайте внимания на то, что говорит этот человек. – И, не меняя тона, необыкновенно строго добавил: – Он не на вахте.
Матрос ничего не ответил.
Ураган ревел, потрясая маленькую рубку, казавшуюся непроницаемой для воздуха. Огонь в нактоузе все время трепетал.
– Тебя не сменили, – продолжал капитан Мак-Вер, не поднимая глаз. – Все-таки я хочу, чтобы ты стоял у штурвала, пока хватит сил. Ты приноровился к ходу. Если на твое место встанет другой, может случиться беда. Это не годится. Не детская игра. А у матросов, должно быть, хватает работы внизу… Как ты думаешь, сможешь выдержать?
Рулевая машина отрывисто звякнула и тут же остановилась, окутавшись паром, как залитый костер, а неподвижный человек с остановившимся взглядом страстно проговорил, словно вся жизнь его сосредоточилась в губах:
– Ей-богу, сэр, я могу стоять у штурвала хоть вечность, если никто не будет со мной говорить.
– О да! Хорошо!
Капитан впервые поднял глаза на этого человека: Хэкет.
После этого он словно перестал и думать об этом вопросе. Подойдя к рупору в машинное отделение, он свистнул и пригнул голову. Мистер Рут ответил снизу, и немедленно капитан приложился губами к трубке.
Под немолчный шум бури он попеременно прикладывал к трубке то рот, то ухо; голос механика поднимался к нему, жесткий, как в пылу спора. Один из кочегаров разбит, остальные ослабели, второй механик и насосник стали к топкам. Третий механик у клапана. За паровиками уход ручной. Как наверху?
– Довольно скверно. Зависит главным образом от вас, – ответил капитан Мак-Вер. – Джакс уже у вас? Нет? Сейчас зайдет. Мистер Рут, скажите ему, чтобы он поговорил со мною через палубную трубку, потому что сейчас я отправляюсь назад на мостик. У китайцев беспорядок. Дерутся, видно. Не могу допустить драки на борту.
Мистер Рут отошел от рупора, и капитан ясно расслышал пульсацию машин, точно биение сердца корабля. Корабль нырнул головой вперед; пульсация, шипя, оборвалась и замерла. Лицо капитана было бесстрастно, и глаза рассеянно уставились на скорченную фигуру второго помощника. Снова раздался из глубины голос мистера Рута, и пульсирующие удары возобновились – сначала медленно, затем все ускоряясь.
Мистер Рут вернулся к рупору.
– Не имеет значения, что они там делают, – быстро сказал он и раздраженно прибавил: – Судно ныряет так, словно и не собирается вынырнуть.
– Ужасная волна! – крикнул в ответ капитан.
– Не дайте мне загнать судно ко дну, – рявкнул в рупор Соломон Рут.
– Темень и дождь! Впереди ничего не видно! – кричал капитан. – Нужно… не… останавливаться, сохранить ход… чтобы можно было… управлять… а там увидим, – раздельно выговорил он.
– Я делаю все, что можно.
– Нас здесь… здорово… швыряет, – коротко проговорил голос капитана. – Все-таки справляемся недурно. Конечно, если рулевую рубку снесет…
Мистер Рут, наклонивший ухо к рупору, ворчливо пробормотал что-то сквозь зубы.
Но твердый голос сверху бодро спросил:
– Что, Джакса еще нет?
Затем, после короткой выжидательной паузы, прибавил:
– Хочу, чтобы он здесь помог. Пусть поскорей покончит с этим делом и поднимется сюда, наверх, в случае, если что-нибудь… Смотреть за судном. Я совсем один. Второй помощник для нас потерян…
– Что? – крикнул мистер Рут в машинное отделение, затем заорал в рупор: – Смыт за борт? – и сейчас же прижался к рупору ухом.
– Потерял рассудок от страха, – продолжал деловым тоном голос сверху. – Чертовски не вовремя.
Мистер Рут, прислушиваясь, опустил голову, вытаращил глаза. Сверху донеслось к нему отрывистое восклицание и какой-то шум, напоминающий драку. Он напрягал слух. Все это время Биль, третий механик, стоял с поднятыми руками, держа между ладонями обод маленького черного колеса, выступающего сбоку большой медной трубы. Казалось, он взвешивал его над своей головой, примериваясь к какой-то игре.
Чтобы удержаться на ногах, он прижимался плечом к белой переборке. Одно колено было согнуто, заткнутая за пояс тряпка свешивалась на бедро. Его гладкие щеки разгорелись и были запачканы сажей; угольная пыль на веках, словно подведенных черным карандашом, подчеркивала блеск белков, придавая юношескому лицу что-то женственное, экзотическое и чарующее. Когда судно ныряло, он, поспешно перебирая руками, туго завинчивал маленькое колесо.
– С ума сошел! – раздался вдруг в рупор голос капитана. – Набросился на меня… Только что. Пришлось сбить его с ног… Вот сию минуту. Вы слыхали, мистер Рут?
– Ах, черт! – пробормотал мистер Рут. – Осторожно, Биль!
Его крик прозвучал в железных стенах машинного отделения как предупреждающий трубный сигнал. Покатые стены были окрашены белой краской и в тусклом свете палубного иллюминатора уходили вверх; все высокое помещение напоминало внутренность какого-то монумента, разделенного на этажи железными решетками. Свет мерцал на различных уровнях, а посередине, между станинами работающих машин, под неподвижными вздутиями цилиндров, сгустился мрак. В спертом теплом воздухе бешено резонировали все шумы урагана. Пахло горячим металлом и маслом; в воздухе висела легкая дымка пара. Удары волн, казалось, проходили из конца в конец, потрясая все помещение.
Отблески, словно длинные бледные языки пламени, дрожали на полированном металле. Снизу из-под настила поднимались, блестя медью и сталью, огромные вращающиеся мотыли и снова опускались; шатуны, похожие на руки и ноги огромного скелета, казалось, сталкивали их вниз и снова вытягивали с неумолимой точностью, а внизу, в полутьме, другие шатуны и штоки размеренно качались взад и вперед; кивали крейцкопфы; металлические диски терлись друг о друга медленно и нежно в смешении теней и отблесков.
Иногда все эти мощные и точные движения вдруг замедлялись, словно то были функции живого организма, внезапно пораженного гибельной слабостью, и тогда длинное лицо мистера Рута желтело, а глаза казались темнее. Он вел эту битву, обутый в пару ковровых туфель. Короткая лоснящаяся куртка едва доходила ему до бедер, узкие рукава не закрывали белых кистей рук; казалось, в этот критический момент он вырос, руки вытянулись, бледность усилилась и глаза запали.
Он двигался с неутомимой энергией, лазил наверх, исчезал где-то внизу, а когда стоял неподвижно, держась за поручни перед пусковым механизмом, то все время глядел направо, на манометр, на водомер, прибитые к белой стене и освещенные раскачивающейся лампой. Раструбы двух рупоров нелепо зияли у его локтя, а циферблат машинного телеграфа походил на часы большого диаметра с короткими словами команд вместо цифр. Буквы, резко черневшие вокруг оси индикатора, группировались в подчеркнуто символические восклицания: «Вперед! Задний ход! Тихий! Приготовиться! Стоп!» – а жирная стрелка указывала вниз, на «Полный ход», и эти слова, таким образом выделенные, притягивали глаз, подобно тому как пронзительный крик привлекает внимание.
Громоздкий цилиндр низкого давления в деревянном футляре величественно поглядывал сверху, испуская слабый свист при каждом толчке; за исключением этого тихого свиста стальные члены машины работали быстро или медленно, с немой и точной плавностью. И все это – и белые переборки, и стальные машины, и листы настила под ногами Соломона Рута, и железные решетки над его головой, тени и отсветы – все это непрерывно и дружно поднималось и опускалось под суровыми ударами волн о борт судна. Высокое сооружение, гулко отзываясь на могучий голос ветра, раскачивалось вверху, как дерево, и накренялось то в одну, то в другую сторону под чудовищным натиском.
– Вам нужно спешить наверх! – крикнул мистер Рут, как только увидел Джакса в дверях кочегарки.
Глаза Джакса блуждали, как у пьяного, лицо опухло, словно он слишком долго спал. Ему пришлось совершить трудный путь, и он проделал этот путь с невероятной быстротой, так как его возбуждение отразилось и на движениях всего тела. Стремглав выскочив из угольной ямы, он споткнулся в темном проходе о кучку недоумевающих людей; когда он наступил на них, со всех сторон послышался испуганный шепот: «Как наверху, сэр?» Он сбежал в кочегарку, второпях перескакивая через железные перекладины трапа, спустился в черный глубокий колодезь, раскачивающийся, как детские качели. Вода в междудонном пространстве громыхала при каждом нырянии судна, а куски угля, подпрыгивая, носились из конца в конец, грохоча, как лавина камней, скатывающаяся по железному склону.
Кто-то стонал от боли; видно было, как человек ползком перелезал через чье-то распростертое тело, быть может труп; кто-то громко ругался; отблеск пламени под каждой топочной дверцей походил на лужу крови, пылающей в бархатной черноте.
Порыв ветра ударил Джакса по затылку, а через секунду он почувствовал, как ветер струится вокруг его мокрых лодыжек. Вентиляторы жужжали; перед шестью топками две обнаженные по пояс фигуры, пошатываясь и наклоняясь, возились с двумя лопатами.
– Здорово! Вот теперь тяга так тяга! – тотчас же заревел второй механик, словно он все это время поджидал Джакса.
Старший кочегар – проворный малый с ослепительно белой кожей и крохотными рыжеватыми усиками – работал в немом исступлении. Они держали полное давление пара, и глубокий гуд – словно пустой мебельный фургон проезжал по мосту – присоединялся сдержанной басовой нотой ко всем остальным звукам.
– Все время поддувает! – продолжал орать второй механик.
Вдруг отверстие вентилятора выплюнуло на его плечо поток соленой воды с таким шумом, как будто опустошили сотню кастрюль; механик разразился ругательствами, проклиная все на свете, включая и свою собственную душу, бесновался и неистовствовал и ни на секунду не забывал своего дела. Звякнула отрывисто металлическая дверца, жгучий ослепительный блеск огня упал на его круглую голову, осветил брызжущие слюной губы и дерзкое лицо, снова звяканье, и дверца захлопнулась, словно мигнул раскаленный добела железный глаз.