– По-моему, у тебя свой стиль. Просто не все понимают. Хочешь, я покажу твои рисунки издателю?
– А что, кто-то публикует русские комиксы?
Я сразу вспомнила о папе. Вот бы была возможность доказать ему, что, рисуя комиксы, я смогу заработать на жизнь!
– Нет, они переводят всяких бэтменов, экзорсистов и капитанов Америка, но на последней странице печатают картинки с таких вот, как ваш, форумов. Даже платят за публикацию.
– Сеня... Здорово! Покажи, пожалуйста! А сам-то ты что рисуешь?
– Сейчас покажу.
Мы сидели с ним у компа два часа, и они пролетели незаметно. А еще я совсем забыла, что на самом деле Сеня – взрослый, который в чем-то там отстает. Что до меня – то как комиксиста меня он здорово обгоняет.
Картошка булькала на плите, брызгая кипятком во все стороны. Варя стояла у окна, глядя на Останкинскую башню, и плакала. Я накрыла кастрюлю крышкой, тихонько подошла к Варе и положила руку на плечо.
– Ты чего? Из-за заседания кафедры?
– Из-за всего. Из-за Сеньки. Я ведь к нему никого не пускала. С кем ему общаться? Ровесники давно работают. А дети его боятся. А тут пришла ты и...
Она снова зарыдала. Повинуясь внезапному порыву, я ее обняла.
– Они, – плакала Варя, – меня еще подозревают. Что это я украла рукопись и подожгла кафедру. Боже, разве я стала бы заниматься такой чушью? А?
– Нет, конечно, – пробормотала я и вдруг поверила своим словам.
Абсолютно поверила! Не знаю, может, в настоящих детективах, которые читала Ника в больнице, так выводы и не делают, но я сердцем почуяла – не виновата эта полная замученная, пахнущая борщом, добрая девушка. Надо исключить ее из подозреваемых.
– Не плачь, – попросила я ее, – смотри, Останкинская башня тебе улыбается!
– И правда, – улыбнулась она сквозь слезы, – ой, картошку посолить забыла!
Мы расставались с Варей тепло, как друзья. Она сунула мне кусок пирога с яблоками, завернутый в фольгу, и кипу журналов.
– Вот этот комикс в его переводе. И вот этот, про Капитана Америку.
– Спасибо, Варь! Я обязательно все посмотрю, – заверила ее я и, вспомнив кое-что, спросила: – А у тебя нет видеокамеры, случайно? Такой, чтобы кассета внутрь вставлялась, а не диск.
– Когда у меня будет много денег, я куплю себе видеокамеру и приглашу тебя в гости, – грустно улыбнулась Варя, – но боюсь, что ждать этого приглашения тебе придется очень долго. Осторожно, не споткнись о рыжий портфель. Томка! Зачем ты его у нашего порога оставила, я же сказала, он соседский!
В маршрутке по дороге домой я прочла эсэмэску от Ботаника.
«У родителей одного из коллег такая камера. Они живут за городом. 30 км по Дмитровскому шоссе. Поедем завтра? На работе отпрошусь».
«Отлично,– обрадованно написала я, – я завтра после трех свободна».
Дома, умяв Варин вкуснющий пирог, я уселась в кресло и поставила себе на колени телефонный аппарат, намереваясь позвонить Анне Семеновне и рассказать, что мы можем смело вычеркивать из списка подозреваемых Варю Петрову. Дверь в комнату я плотно прикрыла, чтобы папа не услышал мой разговор. Вдруг телефон затрезвонил сам.
– Анна Семеновна! – обрадовалась я, схватив трубку, – а я как раз собиралась набрать ваш номер!
– Добрый вечер, коллега! Это замечательно. Как говорят, у великих умов мысли сходятся.
Я улыбнулась. Ботаник так же говорит. А еще у великих ученых умов похожий юмор.
– У меня для вас новости, Анна Семеновна!
– И у меня для вас, коллега! Боюсь, по важности ваши новости уступают моим.
– Да?
– Я уверена в этом. Дело в том, что я хочу поблагодарить вас за помощь в расследовании.
– Не поняла. Оно ведь еще не завершено!
– Завершено, моя дорогая. Мы нашли преступницу. Завтра решением кафедры мы ее покараем.
– И кто она? – недоуменно спросила я.
– О, не обижайтесь. But I can’t share this piece of information with you [16].
– Почему?!
– Видите ли, коллега. Подозреваю, за эти два месяца вы сильно сблизились с подозреваемыми. Простите за каламбур. Все трое отзываются о вас очень тепло. I can’t admit the leak of information [17]. Срыв заседания кафедры кафедре ни к чему.
– Но я...
– Имейте терпение, коллега. Завтра все тайное станет явным. See you tomorrow! [18]И еще раз – спасибо.
Глава 11,
в которой все летит прахом
На истории я получила выговор за то, что сижу с таким видом, будто окаменела за пять веков до нашей эры. На биологии только к концу занятия я обнаружила, что причина истерического хохота окружающих – рядом со мной: в начале урока одноклассники усадили за мою парту чучело обезьяны, а я ничего и не заметила.
Все мое существо дрожало и сгорало в ожидании большой перемены.
Наконец, спрятавшись в школьном туалете, я дрожащими пальцами набрала на мобильном нужный номер.
– Алло, кафедра перевода, – протяжно прогудела в трубку лаборантка Анечка.
– Аня, извините. Здравствуйте. Извините. Это ученица Анны Семеновны Розенталь-Тригель.
– Шпигель!
– Ой, извините. Ог-говорилась. Простите. Я Г-Гаянэ. Ар-рутюнян. Ск-кажите, а можно Анну Сем-меновну?
– Нет. Все ушли на семинары.
– Извините. Давно?
– Да, заседание закончилось пару часов назад.
– Простите, а кого отчислили?
«Бух! Бух!» – застучало мое сердце.
– Много кого.
Анечка зевнула. Ане все по барабану. Через пару месяцев она уходит в декрет. Кажется, на ее место заступит Анжела. Будет работать на полную ставку. Во втором полугодии пятого курса экзамены сдавать не нужно, надо только заниматься дипломом. А с дипломом у Анжелы проблем явно не будет. Раз он уже написан и один психопат в тапочках разного цвета пытается его защитить от плагиата. Так что быть Анжеле лаборанткой кафедры. Если, конечно, не ее отчислили сегодня.
– Посмотреть, кого отчислили? – спросила Аня.
– Конечно!
– Подожди.
Зашелестели бумаги.
– Тихомирову. Селезневу. Волкова. Петрову.
– Кого?!
– Варвару Петрову. Отчислена с сегодняшнего дня без права восстановления.
– Что-о?
Мобильный выскользнул из моих рук, грохнулся на пол. С него слетела крышка, выскочила батарейка.
Я сползла по стене и уставилась на давно сломанную сушилку для рук, всю исписанную признаниями в любви.
За дверью слышались крики одноклассников, переобувавшихся перед физрой – пока не зарядили осенние дожди, физрук проводит занятия на футбольном поле.
– Это невозможно, – пробормотала я, – за что ее отчислили?!
Надо встать... Проморгать слезы.
Найти батарейку.
Бедная Варя... Получается, она не зря переживала. А я даже ей не посочувствовала. Думала, у нее просто мандраж...
Оглушенная, я вышла и присела на скамью у гардероба, пытаясь приладить к телефону батарейку и крышку.
– Арутюнян! – прогремел над ухом физрук, – быстро на улицу!
И добавил негромко:
– К нам методисты сегодня пожаловали. А по прыжкам, кроме тебя, и показать-то некого.
Я попыталась ответить ему, но не смогла. Я будто онемела.
– Вставай! И чтобы в последний раз в кедах! Сколько раз предупреждал – кеды, да еще и красные, – неспортивная обувь. Кроссовки и только кроссовки.
Я сунула телефон в карман «кенгурушки», закинула на плечо рюкзак и пошла за ним. Но, выйдя на школьное крыльцо, повернула не направо – к школьному полю, а налево.
– Ты куда? – поразился физрук.
Я не обернулась.
– За прогул влеплю «двояк»! – крикнул физрук вслед, но мне было все равно.
Я должна объяснить им, что они совершили ошибку.
Маршрутное такси. Троллейбус номер «семь».
Все – на автомате. Все – как в тумане.
Вот ворвусь сейчас на семинар к Лилии, а лучше к Анне Семеновне, и расплачусь. Нет, лучше закричу: «Вы идиоты! У нее брат-инвалид! Зачем ей ваша дурацкая рукопись?!»
Главное – добраться до МГУ и броситься в бой.
К счастью, я вспомнила, что договорилась после школы о встрече с Ботаником, и быстро напечатала ему эсэмэс: «Прости, поездку надо отложить, у меня срочное дело».
Все время, пока я ехала, меня не покидало ощущение, что кто-то пытается пробраться ко мне в мысли. Очень странное ощущение. Будто ты в своей голове не одна. Будто кто-то сидит внутри тебя и что-то бормочет. Повторяет какое-то слово: «Берегись, берегись!». Кто это?
Наверное, у меня от переживания немного съехала крыша. Нельзя поддаваться панике.
Надо взять себя в руки.
Начну считать.
Ну-ка. Один, два, три...Четыре. Ой!
Я проехала мимо. Я села не на тот троллейбус! Что со мной? Как я могла забыть, что «семерка» идет не к МГУ, а на Воробьевы горы! Проклиная себя, я выскочила на остановке на улице Косыгина возле стоянки байкеров.
До первого гуманитарного теперь еще пара километров. Если я не потороплюсь, Лилия закончит свой семинар и уйдет! «Берегись, берегись!» – забормотал кто-то снова в моей голове.
– Отвали! – со злостью ответила я ему и шагнула на шоссе, не дождавшись, пока мимо пройдет троллейбус.
– Берегись! – послышался крик.
Из-за троллейбуса вдруг вылетел парень на велике. Я успела заметить на нем только красную бейсболку, прежде чем он врезался в меня на полной скорости. Бум! Я отлетела назад, упала и со страшной силой ударилась головой о тротуар. Адская боль в затылке. Тошнота. Топот, крики, женский визг. Пронзительный.
– В девчонку велосипед врезался!
– Она жива?
– Сотрясение!
– Живая хоть?
– Белая вся!
– Стой, парень!
Надо мной склонились лица. Парень в красной бейсболке, с перекошенным от ужаса лицом. Полная женщина в мужском пиджаке. И... этот откуда взялся?! Протянул длинную бледную руку, которая выползала, как змея, из черного рукава куртки. Дотронулся до лба. И я потеряла сознание.
Это был сильный пряный запах. Он будил, беспокоил, тревожил сознание, будто пробивая к нему дорогу.
«Сандал», – вспомнила я название этой ароматной палочки, которую мама иногда поджигает, чтобы расслабиться после работы, и очнулась. Мама подожгла ароматную палочку? Значит, я дома?
Как бы не так.
Я лежала на полу посреди совершенно пустой комнаты.
По окнам я поняла – я в общаге. Но эта комната совершенно не похожа на комнату Риты Гвоздь. В ней – никакой мебели, если не считать татами, на котором я лежала. На окнах – льняные занавески, но стекол в окнах нет! Занавески колыхались, приподнимаемые ветром, солнечный свет, проникавший через щели, оставлял на полу яркие рисунки, которые исчезали, стоило занавеске колыхнуться. Возле татами стоял поднос, на нем – глиняный чайник, две пиалы и крошечная деревянная лягушка, в спинку которой воткнута тлеющая ароматная палочка. Голые стены, выкрашенные в белый цвет, были покрыты иероглифами.
Уголком глаза я ухватила у двери какое-то движение. Я развернула голову, чуть не вскрикнув от боли в шее. Ко мне подплывал Прозрачный в черном кимоно, расшитом красными драконами. Волосы собраны в пучок, длинные руки вытянуты вперед.
– Я же говорил тебе – берегись, – тихо сказал он и прикоснулся к моему лбу, – ну ничего. Теперь все наладится.
Он склонился надо мной низко-низко, словно втягивая меня в себя своими глубокими глазами-озерами.
– У тебя нет сотрясения. Можешь мне поверить. Я был в твоей голове.
Он не шевелил губами. Но я слышала его слова. Это было последнее, что я слышала, перед тем как снова провалиться в темноту.
На этот раз я очнулась не на мягком мате, а на чем-то жестком. Легкий ветерок обдувал мое лицо. Я на улице?
– Просыпается, – сказал кто-то рядом со мной строго.
Я открыла глаза. Я лежала на скамейке возле первого гуманитарного у бассейна. Рядом со мной с прямой спиной сидела Лилия Леонтьевна и рассматривала меня. На лбу у нее поблескивали очки-стрекозы. Черная водолазка, красный кожаный пиджак, черная мини-юбка. Что-то угрожающее было в расцветке ее одежды, в ее плотно сжатых губах, подведенных алой помадой.
– Наконец-то! – сказала она с закрытым ртом голосом моего отца.
– Ой, – пробормотала я, но тут увидела склонившегося надо мной папу.
– Тебе плохо?
– Да нет, – прокряхтела я, протягивая ему руку.
Он резко поднял меня, и движение отразилось в затылке болезненным эхом.
– Лилия Леонтьевна меня вызвала, когда обнаружила тебя здесь на скамейке. Ты в порядке?
Папа присел на корточки и, взяв меня за руки, с тревогой посмотрел мне в глаза.
– Папа, все хорошо, я просто заснула.
Я огляделась, но Прозрачного не было видно. Он что, принес меня сюда на руках?!
– Заснула?
– Физрук сегодня загонял нас на поле. У него методисты были на уроке, хвастался тем, как мы бегаем. И прыгаем, – лихорадочно врала я, пытаясь выиграть время и понять – что же произошло?
– Но почему ты сюда пришла спать?
– Какая разница, почему? – вмешалась Лилия Леонтьевна, которой явно наскучило слушать наши разборки, – главное, – что я могу, Гая, лично вас поблагодарить за помощь.
И тут я вспомнила все.
– Какую помощь? – сердито сказала я, – наоборот, я...
– Вы помогли обнаружить преступницу!
– Варя не преступница! Вы совершили ошибку! Наказали не того человека!
– Люблю, когда студенты начинают учить меня жизни, – хмыкнула Лилия Леонтьевна, обращаясь к папе, и продолжила: – Я наказываю только того, кого нужно. Того, кого я поймала с поличным.
– С каким еще поличным?
– С рукописью, Гаянэ. Вчера я обнаружила у Варвары Петровой свою рукопись.
– У Вари? Она ее прятала?
– Нет. Выставила на всеобщее обозрение в коридоре. Но я вовремя появилась и нашла ее.
– Погодите! Вы о рыжем портфеле? Но Варя думала, что он соседский!
– Анна Семеновна говорила мне, что вы подружились с подозреваемыми и будете их защищать, – ласково, как ребенку, сказала Лилия, – впрочем, спасибо за помощь в любом случае.
– Да какую помощь-то?! – разозлилась я.
– Большую помощь. Именно вы указали нам, что брат Петровой – карикатурист.
– А это тут при чем?
– Не важно.
Лилия опустила на нос свои очки-стрекозы и отвернулась:
– Теперь вы сможете вернуться к вашим занятиям с Анной Семеновной и продолжать усердно готовиться к поступлению. Поскольку мне пришлось самой ехать к преступнице и уличать ее в воровстве, я считаю справедливым аннулировать свое обещание принять вас без экзаменов.
– Я это считаю справедливым, – кивнул папа, вставая с корточек и усаживаясь рядом на скамью.
Лилия засмеялась:
– А в наше время ты спорил со мной по поводу моих методов преподавания, – кокетливо сказала она моему папе через мою голову.
– Ты спорила не со мной, а с Генрихом, – поправил ее папа, – он считал, что ты пользуешься устаревшими методами. Но теперь, когда ты защитила докторскую, то доказала всем нам, что права.
– А твоя жена защитила докторскую?
– Пока нет.
Папа поджал губы и изобразил сожаление.
– Скоро защитит, – буркнула я.
– Обязательно, – проворковала Лилия.
– Будем надеяться, – пожал плечами папа.
Да что с ним? Вид такой, словно он намекает, что Лилия гораздо круче мамы.
– А ты, Гаянэ, вместо того чтобы испепелять меня взглядом, – сказал папа, смотря не на меня, а на Лилию, – давно бы рассказала, что ты помогаешь в расследовании университетским преподавателям. Если бы я знал, что речь идет о Лилии Леонтьевне, моей бывшей однокурснице, профессоре МГУ и докторе наук, я бы вовсе не стал тебя ругать.