– Некогда мне ждать, Прошка. У меня ещё одно дело есть. Мне надо успеть грека повидать. Того, что с Фотием приехал.
– Так владыка его поди с собой забрал!
Глеб вздохнул. Хорошо было бы, наверное, если б забрал…
– Не думаю. – А мне с ним потолковать надо.
Накануне
Прошка как услышал, за голову схватился:
– Куда ж ты, дурень, снова на владычный двор! Хоть рубаху свою приметную переодень! Схватят, а то – и опять в затвор! Татарва нагрянет, а ты под замком сидишь. Тут-то тебе и крышка… – Он исчез, скрипнув дверью, и долго не возвращался. Глеб уже терпение терять начал, когда Прошка нарисовался в кузне с каким-то свёртком в руках.
– Во! Держи-ко! – Прохор бросил Глебу холщовый свёрток. – Свитку мою возьми, сверху накинь… Ты найди на владычном дворе Митьку-рыжего, служка он, там его знают. Да ты сам не ошибёшься. Рыжий – он рыжий и есть, за версту видать. Скажешь ему – Прохор прислал, дело важное. Он тебе поможет грека твоего найти.
Прошка распахнул оружейный ларь, погремел железом, порылся, отбросил в сторону сабельный клинок без рукояти…
– Думал иконописцем стать, потом – кузнецом… а стану… Эх! Надо, верно, топор взять, да поострее. Им сподручнее махать. Я, вишь, из лука стрелять да мечом рубить не обучен. – Прошка досадливо сморщил конопатый нос картошкой, потом решительно тряхнул лохматой головой. – Всё равно на забороле [20] у речных ворот встану! Вот только кузнеца разбужу. Тревогу бить надо, людей собирать. Пойду я…
– Постой! – окликнул его Рублёв. – Вдруг не свидимся больше…
– И то правда… Прощай, друже! – И Прохор длинными сильными руками стиснул Глеба за плечи.
Глебу в этот момент показалось, что Прошка… Что он – как гаснущую лучинку – что-то уверенно и спокойно забрал из Глебовых рук…
* * *
Ещё с вечера Патрикий снова занемог. Ломило суставы, бил озноб, бросало то в жар, то в холод… Белыми зябкими пальцами он сжимал овчинную шубу, под которой лежал, как под одеялом. Пил тепловатую воду, принесённую мальчиком-служкой в большом глиняном кувшине. Ворочался на узкой постели, стонал тихонько.
К утру забылся рваным, клейким, путаным сном.
* * *
…Сначала митрополит в который уж раз протягивал ему ключи от собора, и он принимал их в свои руки с трепетом и волнением. Потом стоял Патрикий у стены вверенного ему храма, и, волнуясь, видел как сходят с фресок бесплотные фигуры с золотыми нимбами. Дрожа и растворяясь в мерцании свечей, они медленно, но неуклонно возносятся вверх, к куполу. На их месте остаются лишь бледные контуры, лишь смутные очертания…
Как же так вышло, что обещание сохранить вверенное оказалось ему, Патрикию, не по плечу? Чуть не плача – какая же фреска без фигур, без красок! – в отчаянии смотрел он на происходящее, в то же время понимая, чувствуя – он в силах и не в праве предотвратить это неумолимое, медленное исчезновение.
Время потоком текло сквозь него и сквозь стены, стирая с них ясные, гармоничные черты, нанесённые умелой и трепетной рукой мастера. Росписи бледнели, теряли былую звучность цвета. Словно истаивали, прерывались когда-то сильные, уверенные, гибкие линии…
И он думал о скоротечности жизни, о бренности всего земного, о тщетности людских усилий сохранить недолговечное и о том, что обречён на эти усилия не ради суеты земной. Ибо результат человеческих усилий не всегда предсказуем и не меряется земной мерою, ведь пути Господни – неисповедимы…
Потом привиделось совсем несуразное – коротко остриженный отрок в холщовой свитке, говоривший с ним, с Патрикием, на его родном греческом. Иерей слышал странные и страшные слова – о предательстве, о коварстве, о надвигающемся зле и разрушении, о возможно предстоящей смертной муке… Слова, которым не хотелось верить…
* * *
Закричал петух, второй, третий.
Патрикий очнулся в испарине, глядя в потолок кельи. Вздохнул – чего только не привидится в бреду, повернулся на бок.
Звёздочка лампадного пламени трепетала в углу, под иконами божницы. У постели, наклонившись к нему, стоял мальчик. Он смотрел на лежащего под курчавой шубой иерея растерянно, держа в руке глиняную канопку [21] с водой.
Патрикий содрогнулся. Он понял – сказанное не было ни сном, ни бредом, ни видением… Он откинул овчину в сторону и с трудом сел на постели, спустив босые ноги на пол.
Оставалось подняться. Оставалось успеть сделать всё, что было в его силах, а может – и более. Оставалось испить свою чашу до дна.
* * *
Солнце уже стояло высоко, и в Заречье уже просвистели первые ордынские стрелы… А Глеб всё метался по взбудораженному городу. Он искал Аксинью.
Патрикий тем временем собрал церковную утварь – золотые потиры, чеканные дискосы и звездицы – всё с насечкой, да сканью, с драгоценными каменьями и яркими эмалями. А следом – серебро и узорочье, шитые золотом и жемчугом праздничные священнические ризы… Словом, всё что смог, что успел – собрал и поднял на полати храма.
Туда же, наверх, под соборные своды отправил, наказав молчать, что бы ни случилось, помогавших ему прихожан и клириков, – чтоб укрылись, пересидели надвигающуюся грозу.
Держа в голове, что нужно ещё обломить и отбросить подалее лестницу, чтоб по ней не взобрались, не догадались о тайном укрытии, бросился сначала запирать двери храма.
…Уже слышались со стороны речных ворот крики и стоны, уже занялся огнём зажжённый татями городской посад…
Перекрестясь, Патрикий двумя руками потянул на себя массивные, окованные железом, двери храма.
– Стойте, подождите! – К дверям собора со всех ног бежал давешний отрок, таща за руку босоногую девчонку.
Патрикий с усилием приоткрыл тяжёлый створ, чтобы впустить детей.
Замкнул двери, повлёк отроков к лестнице.
Мелькая голыми пятками, девочка торопливо полезла кверху. На верхней перекладине она оглянулась, и мыча, стала махать мальчику рукой, подзывая к себе. Тот стоял, не двигаясь. Девчонку тут же ухватили сверху чьи-то руки, рывком втянули на полати.
Патрикий, подталкивая мальчика в спину, думал укрыть и его. Однако отрок отстранился, решительно замотав головой, и вместе с иереем принялся обрывать, обламывать деревянную лестницу. Это оказалось не так-то просто… Наконец, она с треском вышла из пазов.
Не успели они оттащили лестницу в противоположный конец храма, как загремели, взлетая под самый купол, многократно умножаясь и дробясь, гулкие, мерные удары. Это разбойники снаружи били бревном в высокую, окованную железом дубовую дверь.
Патрикий кинул последний взгляд туда, на полати, упал на колени перед иконой Пречистой Богородицы и задыхаясь, торопливо зашептал горячие слова молитвы.
* * *
Двери рушились. Кровь била в уши. Глеб понял вдруг, что тяжкий мерный грохот, которые ему слышен – это удары его собственного сердца. Отуманенным взором он смотрел то на Богородицу, то на склонившегося перед иконой грека. Тот, не поднимая головы, всё творил молитву, прижимая сложенные в замок руки ко лбу и вздрагивая всем телом.
Удар, ещё удар. Высоченные дубовые створы, не выдержав натиска, затрещали и со стоном и скрежетом распахнулись.
Глеб оглянулся, попятился. Отступать было некуда. Схватив в руку обломок деревянной лестницы, он замер, готовый живым не сдаваться.
Часть девятая. Возвращение
Сумка с наклейками
Пропахшая бензином, битком набитая пассажирами маршрутка «Гатчина – Санкт-Петербург» летела по шоссе.
В сером сыром сумраке сплошной лентой тянулись вдоль обочины огни дорожных фонарей, горели красным габаритные огни машин, светились проплывающие мимо огромные буквы рекламных вывесок.
Маршрутка вильнула вбок, обгоняя сверкающий огромными окнами рейсовый автобус. Зажатый между чьей-то огромной сумкой и собственным рюкзаком с фотокамерой, пассажир в джинсах и видавшей виды линялой ветровке проснулся.
Поморгал красными заспанными глазами, с хрустом поскоблил подбородок, обросший трёхдневной щетиной («гарвардский стиль», вообще-то, если кто не в курсе), сделал попытку пошевелить затёкшими ногами в тяжёлых горных ботинках.
Не повернёшься, такая теснотища… И запах здесь… Бензином несёт, а ещё… Как после грозы будто. С улицы, видно, дождём тянет. Хотя… вроде все окна закрыты.
Он обернулся. На заднем сиденье никого не было.
Какого лешего он всю дорогу ехал, как селёдка в бочке! Пассажир с неудовольствием покосился на толстую тётку в лохматой кофте и цветастом платке, заполонившую весь проход своими сумками, и теперь мерно клевавшую носом в запотевшее оконное стекло. Поёрзал раздражённо, потому что тётка, к тому же, заняла две трети их общего сиденья. Снова оглянулся.
Нет, постой-ка, с самого начала сзади кто-то был… Ну, конечно, двое сидели! Похожие как две капли воды… Эти как их… Twins… Близнецы, во. Он сначала даже опешил – подумал, с недосыпу уже в глазах двоится…
А теперь пустое сиденье. Не приснились же они, близнецы эти. Вышли где-то, что-ли? Как они через заставленный сумками проход перелезли, а он даже не заметил, – загадка. Ну, видно, крепко заснул.
Да, и сумка! Сумка у них была приметная! – Яркая и с наклейкой каких-то авиалиний. Ого – сумка-то – вот она, стоит под сиденьем. Может – тоже тёткина? Он смерил взглядом грузную соседку в блескучем платке с розами. Что-то не похоже. Не тёткин стиль…
Исчезли. Ну дела. Не иначе, вмешательство инопланетного разума… Он усмехнулся, поскольку в инопланетян вообще-то не верил.
Может, террористы?
Сообщить водителю?
Пассажир засомневался. Если честно, ему хотелось скорее добраться до дома. Да и кто будет возить взрывчатку в такой приметной сумке. Да ещё с помощью не менее приметных близнецов! Которые, впрочем, умеют растворяться в воздухе… А скорее всего вышли, а сумку просто забыли под сиденьем, растеряхи. И теперь, не иначе, получают нагоняй от родителей.
* * *
Маршрутка тем временем лихо подрулила к остановке.
– Конечная!
Пассажиры зашевелились. Человек в горных ботинках помог проснувшейся соседке выгрузить багаж, задумчиво поскрёб подбородок, закинул за плечо фоторюкзак, а потом забрал из салона все оставшиеся там вещи.
…Озоном, кстати, там больше не пахло.
Близнецы спешат на помощь
…Из маршруток они ещё никогда не ныряли. А тут – пришлось.
Всегда благоразумная Луша, после дежурного разговора с Тоней (сообщить – мол, всё в порядке, минут через пятнадцать будем у метро) нервно затолкала телефон в карман, схватила Руслана за руку, бесцеремонно выдернула у него из уха микронаушник и выдохнула ему прямо в лицо:
– Я ныряю! Сейчас же!
– Что-о? – удивился Руся и выключил плейер. – Что случилось?
– Глеб потерялся! Тоня его везде ищет, уже в милицию заявила. Как ты понимаешь, здесь она его не найдёт.
– Та-ак… – Руслан сощурился, быстро прикидывая в уме варианты и последствия. – Без меня – не смей! – Вместе. – Здоровой рукой он достал из кармана надорванный билет в музей, сплюнул в него жвачку, скомкал, быстро сунул в карман. – Держись за меня. Двумя руками! Крепче!!!
Луша торопливо ухватилась за него двумя руками. Он слышал её частое, взволнованное дыхание.
– Поведёшь? – негромко то ли спросил, то ли распорядился он.
Она напряжённо кивнула, уже настраиваясь на прыжок.
И они сиганули. Прямо с заднего сиденья маршрутного такси «Гатчина – Санкт-Петербург». А сумка осталась. Не тащить же тётушкино варенье и пирожки с капустой в XV век?..
* * *
…Может его украли?
Она вспоминала все эти исчезновения, все эти странности…
Секта? Но как? Когда?
Может, я сама виновата? Слишком многого требовала. Была вечно занята, озабочена бытом, своими проблемами на работе, итальянским, этой постоянно откладывающейся поездкой – не нашла времени понять, разобраться, что происходит… А ведь чувствовала, видела – творится что-то странное. Фантасмагория какая-то, чудовищная, невероятная!.. А может это я сама постепенно теряю рассудок? Просто схожу с ума?
* * *
Оглушительно зазвонил телефон. Тоня вздрогнула. Господи, неужели нашёлся! Или… Она долго не могла попасть пальцем в нужную кнопку.
– Да, слушаю! – не своим голосом крикнула наконец.
Звонили из опеки. «Всё замечательно, – радостно сообщал ей женский голос. – Ваше дело сдвинулось с мёртвой точки, скоро все документы будут оформлены, и можно будет поздравить и вас, и мальчика, и нас тоже. Ну как же, конечно – мы ведь всегда радуемся за ребёнка, который нашими общими усилиями обретает близких… Алё, алё, вы слышите меня? Ой, видимо, что-то со связью…»
Антонина молчала. Отвечать просто не было сил. Надо же было получить это известие именно сегодня…
Она долго глядела на погасший экран телефона, не понимая, что теперь делать, куда идти, и вообще – как жить дальше…
А потом – пропали близнецы. Не вернулись к назначенному сроку.
Их мобильники замолкли… Снова, опять – «вне зоны доступа»! Это звучало как приговор…
* * *
…Тяжёлые дубовые створы стонали под тяжкими мерными ударами тарана.
Наконец, не выдержав напора, двери храма треснули и разбойники ввалились внутрь.
Застучали под древними сводами конские копыта, забряцала сбруя, загремели сорванные, сбитые наземь иконы в дорогих окладах. Снаружи, сквозь разбитые двери, донеслись в храм жалобные вопли, стоны, надрывный женский плач.
Глеб оглянулся, попятился к столбу. Отступать было некуда. Схватив в руку увесистый обломок деревянной лестницы, замер, готовый живым не сдаваться.
Один из ордынцев, перешагнув опрокинутый подсвечник, пошёл прямо на него, поигрывая плетью и скаля зубы в хищной ухмылке.
Удар. Хлёсткий, стремительный, молниеносный.
Глеб даже дёрнуться в сторону не успел, не то что увернуться. Голова будто раскололась. На мгновение ему показалось, что глаза больше нет. Он пошатнулся, почти ослепнув от боли, прижал ладонь к лицу. Под рукой стало горячо и мокро.
Глеб провёл по штанине, стирая с ладони кровь, и решительно сжал обеими руками увесистый деревянный обломок.
Размахнулся – яростно, так, что хрустнуло в плече, и со стоном обрушил палку куда-то вперёд себя.
Ударил снова. Ещё, ещё!
Он рвался вперёд, чувствуя, что сзади его уже ловят, хватают чьи-то руки – настойчиво, цепко, с двух сторон, повыше локтя… Уже! Окружили!!! Скрутят и – конец… Он рычал от злости и отчаяния, и рвался, всё рвался вперёд…
* * *
– Держи! Держи его крепче! – по-русски заорал прямо над ухом срывающийся, ломкий голос. – Луша, держи! Не отпускай!
– Глеб! Глеб!!! Это мы! – надрывалась та. – Постой, остановись! – Надо вернуться! Ты слышишь, нет?
Глеб мотнул головой. В ней со звоном пульсировала боль. Всё сильнее, всё громче. Лоснящиеся от пота смуглые, скуластые лица напирая, тесня друг друга, завертелись каруселью. Он качнулся, но не упал, с двух сторон стиснутый плечами друзей.
– Руся-а-а!!! – Луша сорвалась на визг. – Окружают!
– Кия! – выдохнул Раевский, неожиданно высоко и резко вскинув ногу. Низкорослый ордынец, замахнувшийся на девочку, и совсем не ожидавший удара сбоку, получил в ухо. Безвольно мотнув головой, он покачнулся и выпустил плеть из рук.
– Уходим, ну???
– Давай!!! – Сорванный мальчишеский голос взлетел над всей этой чёрной, шевелящейся как саранча ордой налётчиков – вверх, под самый купол. – На раз, два, три-и-и!