Когда Майкл подрулил СЕ-5а к тому месту, где она ждала, и круто развернул самолет боком к стоявшим вдалеке постройкам аэродрома, Сантен опрометью выскочила из укрытия, бросила сумку Майклу вверх и вскарабкалась на крыло. На этот раз она уже не медлила, забираясь в кабину как опытный пилот.
— Пригни голову, — приказал Майкл и развернул машину, приготовившись к взлету.
— Отбой, — сказал он ей, когда они взлетели, и Сантен вновь высунула голову, все такая же нетерпеливая и возбужденная, как и во время первого полета. Они забирались все выше и выше.
— Посмотри, как облака похожи на заснеженные поля, как солнечный свет наполняет их радугами.
Она изгибалась то в одну, то в другую сторону, сидя у него на коленях, чтобы рассмотреть хвостовое оперение самолета, но вдруг в ее глазах появилось насмешливо-странное выражение и, казалось, она потеряла интерес к радугам.
— Мишель? — Сантен снова пошевелилась у него на коленях, на этот раз нарочито и неторопливо.
— Мишель! — Это уже не был вопрос, ее плотные круглые ягодицы совершали такое коварное колебание, которое заставило Майкла смущенно увернуться от них.
— Извини меня! — Он отчаянно пытался уйти от соприкосновения, но ягодицы охотились за ним; потом Сантен повернулась и прошептала ему что-то.
— Только не средь бела дня… Не на высоте же пять тысяч футов!
— А почему бы и нет, mon cheri?[81] — Она наградила его долгим поцелуем. — Никто никогда не узнает. — Майкл почувствовал, что самолет накренился на одно крыло и начал круто снижаться. Он торопливо выровнял машину, а Сантен уже обняла его и начала двигаться у него на коленях в медленном чувственном ритме. — Разве тебе не хочется?
— Но… но… никто прежде этого не делал, по крайней мере, на СЕ-5а. Я не знаю, возможно ли это. — Голос его слабел, самолетом он управлял все более беспорядочно.
— Мы выясним. Ты веди самолет и не тревожься, — твердо произнесла она и слегка приподнялась, подтягивая заднюю полу своего мехового пальто, а вместе с ней желтую юбку.
— Сантен!.. Сантен!!! О, Боже, Сантен!!!
— Это все-таки возможно! — победно воскликнула она и почти немедленно обнаружила в себе такие ощущения, каких даже не могла заподозрить. Почувствовала, что возносится ввысь и за пределы себя самой, словно покидая собственное тело и забирая с собой душу Майкла. Сначала ее ужаснула сила и странность происходящего, но затем все другие эмоции были сметены.
Сантен чувствовала, что падает и кружится, как в водовороте, потом летит выше и выше и вокруг нее ревет буйный ветер, а по бокам волнообразно движутся опоясанные радугой облака. Она услышала, как кричит во весь голос и, засунув все пальцы в рот, попыталась унять собственный крик, но чувство было слишком сильно, чтобы сдержать его. И Сантен откинула голову назад, и кричала, и плакала, и смеялась от этого чуда, а когда высшая точка была пройдена, стала падать с другой стороны в пропасть, кружась, опускаясь вниз мягко, как в снежные хлопья, возвращаясь в собственное тело, чувствуя, как руки Майкла обнимают ее, слыша, как он стонет и судорожно дышит рядом с ее ухом. Она развернулась, неистово обняв его, и воскликнула:
— Я люблю тебя, Мишель, я всегда буду любить тебя!
Мак поспешил навстречу Майклу, как только тот выключил мотор и вылез из кабины:
— Вы как раз вовремя, сэр. В офицерской столовой идет инструктаж пилотов. Майор спрашивает вас, лучше поторопитесь, сэр. — Когда Майкл двинулся по дощатому настилу в сторону столовой, Мак крикнул вслед: — Как он летает, сэр?
— Как птица, Мак. Только снова заряди мне пулеметы.
«Это первый случай, когда он не носился со своей машиной», — с удивлением подумал Мак, глядя на уходящего летчика.
Столовая была полна, все кресла заняты, один или двое новичков стояли сзади у стены. Эндрю сидел на стойке бара, качая ногами и посасывая янтарный мундштук. Он умолк, когда Майкл появился в дверях. — Джентльмены, нам оказали честь. Капитан Майкл Кортни милостиво соизволил присоединиться к нам. Несмотря на другие неотложные и важные дела, он был настолько добр, что посвятил нам час или два, чтобы помочь уладить наши маленькие разногласия с кайзером Вильгельмом II. Я думаю, нам следует продемонстрировать нашу признательность.
Послышался вой и свист, а кое-кто громко выразил свое полное пренебрежение.
— Варвары, — заносчиво сказал им Майкл и упал в кресло, поспешно освобожденное новичком.
— Вы удобно устроились? — спросил Эндрю. — Не возражаете, если я продолжу? Хорошо! Итак, как я говорил, эскадрилья получила срочный пакет, доставленный мотоциклистом менее получаса назад, прямо из штаба дивизии.
Он поднял депешу вверх и помахал ею в вытянутой руке, зажав другой рукой ноздри, так что теперь говорил в нос.
— С того места, где вы сидите, вы можете учуять качество литературного стиля и содержания бумаги…
Последовало несколько попыток расхохотаться, но глаза, смотревшие на Эндрю, были нервно прищурены; то здесь, то там слышалось шарканье ног, один из «стариков» хрустел пальцами, другой грыз ноготь на большом пальце руки, Майкл бессознательно дул на кончики своих пальцев — каждый знал, что этот клочок грубой желтой бумаги, которым перед ними размахивал Эндрю, мог стать для них распоряжением о приведении смертного приговора.
Эндрю, держа бумагу на расстоянии вытянутой руки, прочел:
«Из штаба дивизии, Аррас.
Командиру эскадрильи № 21 авиации сухопутных войск Великобритании, базирующейся близ Морт Омм. Начиная с 24 часов 4 апреля 1917 года вы должны любой ценой воспрепятствовать любому наблюдению противника с воздуха над указанным вам сектором до поступления другого приказа, отменяющего данный».
— Это все, джентльмены. Четыре строчки, сущая безделица, но позвольте мне подчеркнуть краткую фразу «любой ценой», не останавливаясь на ней подробно. — Эндрю сделал паузу и медленно оглядел столовую, наблюдая, как сказанное отражается на каждом напряженном и изможденном лице. «Боже мой, посмотри, как они постарели, — подумал не к месту. — Хэнк выглядит на пятьдесят лет, а Майкл…» Он бросил взгляд наверх, в зеркало над камином, и, увидев свое отражение, нервно провел рукой по лбу, на котором за последние несколько недель поубавилось рыжеватых волос и образовались две глубокие залысины, обнажившие розовую кожу, как отступившая с отливом вода оголяет берег. Неловко опустил руку и продолжил:
— Начиная с пяти утра завтра все пилоты будут совершать по четыре боевых вылета ежедневно до дальнейшего уведомления. На рассвете и перед наступлением темноты мы будем вести наши обычные действия по уничтожению выгодных целей и самолетов противника, но отныне — силами всей эскадрильи. — Эндрю оглянулся, ожидая вопросов, но их не было. — Затем каждое звено будет совершать по два дополнительных боевых вылета — час полета, два часа отдыха; или, как обычно говорят наши друзья в Королевском военно-морском флоте, команда делится на две половины и несет вахту по очереди. Таким образом, мы будем постоянно контролировать воздушное пространство над указанным эскадрилье районом.
Все снова зашевелились, и тогда головы повернулись в сторону Майкла, потому что он был старший и, естественно, выступал их представителем. Майкл подул на свои пальцы, а затем стал их скрупулезно изучать.
— Есть ко мне вопросы?
Хэнк откашлялся.
— Да? — Эндрю выжидательно повернулся к нему, но Хэнк снова затих в своем кресле.
— Давайте разберемся с этим, — наконец заговорил Майкл. — Все мы будем летать по два часа на патрулирование на рассвете и в сумерки, это — четыре часа, а затем еще дополнительные четыре часа в течение дня. Моя арифметика верна — получается восемь часов в воздухе да еще, может быть, с боем в день?
— Ну и голова наш капитан Кортни, — кивнул Эндрю.
— Моему профсоюзу это не понравится. — И все рассмеялись нервным, пронзительным хором, но быстро стихли. Восемь часов — это очень много, слишком много, ни один человек не смог бы проявить столько бдительности и затратить столько нервной энергии, необходимых для того, чтобы выдержать такой продолжительный боевой полет в течение одного дня. Их же призывали делать это день за днем без обещания передышки.
— Есть другие вопросы?
— А обслуживание и ремонт самолетов?
— Мак обещал мне, что сможет его выполнять, — ответил Хэнку Эндрю. — Что-нибудь еще? Нет? Хорошо, джентльмены, напитки — за мой счет.
Но паломничество к бару было жидким, и никто не обсуждал новые приказы. Пили тихо, но решительно, избегая смотреть друг другу в глаза. А что тут обсуждать?
Граф де Тири, имея в перспективе сорок тысяч гектаров пышных сельских земель, высказал восторженное одобрение свадьбе и так пожал руку Майклу, словно сворачивал шею страусу.
Анна прижала Сантен к своей груди.
— Моя малышка! — пропыхтела она, а крупные слезы медленно просачивались из морщин вокруг глаз и потом сбегали по лицу. — Ты собираешься покинуть Анну!
— Анна, не будь такой глупой, ты всегда будешь мне нужна. Ты можешь поехать со мной в Африку. — И тут Анна заплакала во весь голос.
— Африка! — И продолжала еще более скорбно: — Что же это будет за свадьба? Гостей нет, их не пригласить, Рауль, шеф-повар, в окопах сражается с бошами, о, моя детка, это будет позорная свадьба!
— Придет священник, и генерал, дядя Мишеля, обещал… и пилоты из эскадрильи. Это будет чудесная свадьба, — возражала ей Сантен.
— Ни хора, — всхлипывала Анна, — ни свадебного пира, ни подвенечного платья, ни медового месяца.
— Петь будет папа, у него чудесный голос, а мы с тобой испечем пирог и заколем одного из молочных поросят. Можно переделать мамино подвенечное платье, мы с Мишелем можем провести свой медовый месяц здесь, точно так же, как папа и мама.
— О, моя маленькая! — У Анны снова потекли слезы, их не так-то просто было осушить.
— Когда свадьба? — Граф все еще не оставлял руку Майкла. — Назовите день.
— В субботу, в восемь часов вечера.
— Так скоро! — застонала Анна. — Почему так скоро?
Граф ударил себя по бедру, так как его осенило вдохновение:
— Мы откроем бутылку самого лучшего шампанского и, возможно, даже бутылку коньяка «Наполеон»! Сантен, моя малышка, где ключи? — На этот раз она не могла ему отказать.
Они лежали в объятиях друг друга в своем гнездышке из одеял и соломы, и в сбивчивых фразах Майкл пытался объяснить ей новые приказы, данные эскадрилье. Она не могла до конца осознать их страшного смысла. Только поняла, что он подвергнется ужасной опасности, и старалась удержать его изо всех сил.
— Но ты ведь будешь на месте в день нашей свадьбы? Что бы ни случилось, ты придешь ко мне в день нашей свадьбы?
— Да, Сантен, я буду с тобой.
— Поклянись мне, Мишель.
— Я клянусь.
— Нет! Нет! Поклянись самой страшной клятвой, какую только можешь придумать.
— Клянусь своей жизнью и моей любовью к тебе.
— Ах, Мишель, — сказала она и прижалась к нему, наконец удовлетворенная. — Я буду высматривать тебя, когда ты будешь пролетать, каждым ранним утром и каждым вечером и буду видеться с тобой здесь каждую ночь.
Они любили друг друга неистово, с безумием в крови, словно пытались поглотить друг друга, ярость ласк истощила их, и они спали, обнявшись, пока Сантен не проснулась. Птицы в лесу вели перекличку, первый утренний свет просачивался в амбар.
— Мишель! Мишель! Уже почти половина пятого. — При свете лампы она сверилась с золотыми часами, приколотыми к жакету.
— О, Господи! — Майкл начал натягивать одежду, пошатываясь со сна. — Я опоздаю на утренний патруль…
— Нет. Не опоздаешь, если отправишься немедленно.
— Я не могу оставить тебя.
— Не спорь! Иди, Мишель! Иди быстрее.
Сантен бежала, скользя по грязной тропинке, но была полна решимости к моменту взлета эскадрильи быть на холме, чтобы помахать летчикам на прощание.
У конюшни остановилась, тяжело дыша, и сжала ладонями грудь, пробуя восстановить дыхание. Шато был погружен во тьму и лежал, подобно спящему зверю на рассвете, и она почувствовала прилив облегчения.
Медленно пересекла двор, дав себе время отдышаться, а у двери тщательно прислушалась, прежде чем пробраться в кухню. Стянула запачканные грязью сапоги и поставила их в сушильный шкаф, а затем поднялась по лестнице, держась ближе к стене, чтобы не пискнули ступени под ее босыми ногами.
Испытав новый подъем облегчения, она открыла дверь в свою каморку, на цыпочках вошла и закрыла дверь за собой. Повернулась лицом к кровати и застыла от удивления: вспыхнула спичка, ее поднесли к фитилю лампы, и комната расцвела желтым светом.