— Для заключённой? — холодно повторил Данте.
Что-то в его тоне и взгляде заставило вошедшего мигом растерять бодрость.
— А… я зайду попозже, — осторожно предложил он и, видимо, попытался сразу же выскочить в коридор, поскольку дальше последовал окрик Данте:
— Стоять! — И более ровным голосом добавил: — Принёс ужин — ставь.
Стражник послушно опустил тарелку, наполовину наполненную чем-то невразумительным, на пол, совсем рядом с круглым углублением. Заметив это со своего места краем глаза, я с трудом подавил позыв снова расхохотаться. Можно же было сразу выкинуть содержимое в яму. Зачем пропускать через желудочно-кишечный тракт несчастного заключённого?
— Вон! — коротко бросил Данте после того, как тарелка оказалась на полу, и второй стражник поспешил исполнить приказ.
Уверена, оказавшись снаружи, он вздохнул с облегчением.
— Сандра!
Данте хотел снова потрясти меня за плечо, даже поднёс руку, но, видимо, увидел кровь на разорванном рукаве и передумал.
Что, накормить меня собираешься? Сам ешь эту гадость, если хочешь. А мне и так хорошо. Я не голодна, хотя, кажется, в последний раз ела давно. И пить тоже не хочу. Вообще ничего не хочу.
Зато похожая на молнию трещина по-прежнему притягивает взгляд.
— Так, Сандра, вставай!
Голос Данте зазвучал более настойчиво.
— Сандра, — продолжил он после непродолжительного молчания, — сейчас мы отправляемся в гостиную. Ты пойдёшь сама или хочешь, чтобы я тебя туда отнёс?
Хотя последние слова и прозвучали как угроза, они оказались настолько неожиданными и настолько плохо вписывались в обстоятельства, что я, поморгав, оторвалась от созерцания стены. Ладно, раз уж меня настолько не хотят оставить в покое… Я встала с матраса и с непроницаемым выражением лица медленно вышла из камеры.
Снаружи остановилась, но только потому, что запамятовала, куда идти дальше. Стражник вышел следом, за ним Данте. Дворецкий оказался последним, но Данте неожиданно перегородил ему дорогу.
— А ты посиди здесь и подумай, как наперёд принимать решения, — заявил он. — Вон и ужин как раз принесли.
И захлопнул дверь.
Стражник вопросительно посмотрел на хозяина, предполагая, что это всего лишь такая шутка, но тот лишь вопросительно изогнул бровь — мол, чего медлишь? Стражник послушно запер камеру.
— Идём!
Это уже было сказано мне. Тон был вроде и мягче, но споров не предполагал. Равнодушно пожав плечами, я стала подниматься по лестнице вслед за Данте. Потом был коридор, потом вторая лестница — та самая, парадная, сужающаяся кверху. Данте несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. Один раз коротко отдал какое-то распоряжение встретившейся по пути служанке. Я не вслушивалась.
Наконец, мы вошли в комнату. Действительно гостиная, но какая-то маленькая. Похоже, гостей принимают обычно не здесь. Впрочем, сколько гостиных в армоне? Наверное, с десяток, если не больше. Эта, видимо, являлась частью личных покоев. Моё предположение подтвердилось, стоило получше оглядеться. Через открытую дверь в соседнюю комнату можно было увидеть край кровати. Не могу сказать, чтобы меня это взволновало. Я осматривалась с прежним равнодушием.
— Сандра! — позвал Данте.
Я подняла на него несколько дезориентированный взгляд.
— Сядь.
Он сам подвёл меня к небольшому двухместному дивану с зелёной обивкой и усадил на мягкое сиденье. Пожалуй, наличие нормальной мебели где-то в глубине души радовало. Кресла, стулья, диваны. А не эти дурацкие ковры, циновки и подушки.
Я послушно сложила руки на коленях. Смотрела в сторону.
Данте опустился передо мной на корточки и поймал мой взгляд.
— Сандра, прости, — сказал он, взяв меня за руки. Аккуратно, за самые кончики пальцев. — Никто не собирался заключать тебя под арест. Это моя вина. Я велел дворецкому где-нибудь тебя разместить. Имел в виду одну из гостевых комнат, а он неверно истолковал мой приказ. Но злого умысла не было. Правда.
Я бесстрастно пожала плечами. Допустим. Вполне вероятно, что так. Какая, в сущности, разница?
— Покажи мне свою руку, — попросил, поднимаясь, Данте.
И уже начал её осматривать, но я резким движением отстранилась. Вот прикасаться ко мне ни к чему. И вовсе не потому, что я боюсь физического насилия. Просто не хочу чужих прикосновений. Довольно в мою жизнь и в моё личное пространство вторгались все, кому не лень.
Данте нахмурился, но настаивать не стал.
— У тебя гусиная кожа, — вместо этого заметил он. — Ты замёрзла.
И снова пожатие плечами. Замёрзла? Не знаю, я вроде бы ничего не чувствую. Хотя это было бы логично: в камере наверняка было холодно. Да, похоже, что замёрзла: руки Данте кажутся горячими, значит, мои, наверное, ледяные.
А он зачем-то снял свой камзол и набросил мне на плечи. Ну вот, теперь я, кажется, работаю вешалкой.
— Я верю, что не было злого умысла, — отсутствующим голосом сказала я, возвращаясь к предыдущей теме разговора. — Что теперь? Куда меня отправят? На кухню? Или, может быть, на конюшню?
Во мне снова стала просыпаться злость. Она пока ещё не проснулась окончательно, скорее так, медленно ворочалась, напоминая о себе. И где-то на краю сознания я чувствовала, что это лучше, чем всепоглощающая апатия.
— Сандра. — Данте вздохнул. — Можно я сяду?
Он указал взглядом на место рядом со мной. Я безразлично передёрнула плечами. Он же здесь хозяин. Так с какой стати спрашивает?
Данте расценил мой жест как согласие и, наверное, был прав. Я и сама не понимала себя сейчас до конца. Он опустился на диван, развернулся ко мне, и снова заговорил.
— Сандра, — его голос прозвучал сейчас очень мягко, — как ты думаешь, почему я тебя купил? У тебя есть какие-нибудь предположения?
Я в первый раз подняла на него взгляд. Есть ли у меня предположения? О да! По меньшей мере три. Беда в том, что все они противоречат друг другу. Поэтому я высказала совершенно нейтральное предположение:
— Тебе понадобилась рабыня?
Эти слова почему-то вызвали в нём слабую улыбку.
— Нет, Сандра. У меня вообще нет рабов. Видишь ли, я вообще ненавижу рабство. Напрасно ты так удивляешься, — заметил он, видя мой недоверчиво-вопросительный взгляд. — Во-первых, здесь не Арканзия. В Галлиндии многие отрицательно относятся к рабовладельческому строю. Здесь работорговля давно объявлена вне закона, хотя люди по-прежнему могут привозить рабов из-за границы. Но делают это всё реже и реже. А во-вторых, — он немного помолчал, будто не очень хотел вдаваться в подробности, но затем всё-таки продолжил, — моя кормилица была рабыней. И в молодости успела немало настрадаться по этой причине. До того, как попала в Галлиндию. Моя мать умерла очень рано, так что кормилица была очень близким мне человеком. Так что у меня есть свои личные причины быть противником рабства.
— Тогда почему же ты меня купил?
— Разве это не очевидно? Потому что не хотел допустить, чтобы тот ублюдок, которому место по меньшей мере за решёткой, а скорее — на виселице, тебя убил.
— Ты спасаешь так всех рабов? Выкупая их на деньги из собственного кармана?
Данте усмехнулся, уловив мой сарказм. Я всё ещё ему не верила, точнее сказать — не знала, верить или нет, и он это понимал.
— Нет, — признал он. — Я не такой альтруист. И вообще далеко не ангел, как ты верно заметила. Но не всех рабов пытаются убить прямо у меня на глазах. А кроме того, — он задумчиво сощурил глаза, глядя в сторону, будто что-то вспоминал, — не скрою, мне понравилось то, как ты себя повела. Совершенно безрассудно и при этом решительно. Неготовая расстаться с человеческим достоинством. Тот пират был уверен, что ты целиком и полностью в его власти; ты же манипулировала им, заставив поступать именно так, как хотела ты. Ты могла бы притвориться покорной, а потом использовать эту способность к манипуляции, чтобы возвыситься над другими рабами. В рабовладельческом обществе таким образом можно подняться очень высоко. Но ты не захотела идти таким путём, и это мне тоже понравилось.
Я смотрела на него, чувствуя себя сбитой с толку, и не знала, верить или нет.
— Я совершенно случайно оказался на невольничьем рынке, — сказал Данте. — Там просто лежал кратчайший путь к таверне. Я не собирался никого покупать. И в том, что я тебя выкупил, не было ровным счётом никакого меркантильного интереса.
В дверь постучали, словно специально для того, чтобы дать мне время собраться с мыслями. В комнату вошла служанка, принесшая на подносе кубок с каким-то напитком.
— Пунш, как вы и велели, дон Данте.
Она поднесла было напиток ему, но он кивнул в мою сторону. Служанка поставила поднос на маленький столик, совсем крохотный (поднос занял его целиком). С лёгкостью приподняла столик и поставила его напротив меня. Присев в реверансе, удалилась.
— Пей, — посоветовал Данте. — Согреешься.
Я подняла на него затуманенный взгляд и впервые почувствовала, что мне действительно как-то зябко. Камзол помогал недостаточно, поскольку был всего лишь наброшен на плечи, а не застёгнут на все пуговицы.
Взяла кубок и сделала осторожный глоток. Напиток был, как и положено, горячим. Вино, или даже несколько разных вин, какие-то пряности и фруктовый привкус. Организм действительно начал прогреваться. Я отпила ещё.
Когда количество жидкости в кубке уменьшилось вдвое, я вернула его на столик и всё-таки задала свой вопрос.
— Если всё так, как ты говоришь, почему ты не мог мне этого объяснить? Почему делаешь это только сейчас?
— Ну, первое время я полагал, что ты не знаешь языка, — напомнил Данте.
— То, что у тебя нет злых намерений, можно протранслировать и другими способами. — Я отказалась принимать вину на себя.
— Можно, — согласился Данте. — Но была и другая проблема. Я ведь намекнул тебе на это в Бертане. Мы постоянно находились под присмотром арканзийцев. Ты достаточно наблюдательна и не могла этого не заметить. Сандра, я отправился за границу не просто так. На протяжении многих лет арканзийцы регулярно совершали налёты на наши земли. Я молчу об экономических убытках, но при этом гибли люди. Я долгое время вёл переписку с Селим-пашой, пока, наконец, мы не достигли некой потенциальной договорённости. Дальше была необходима встреча, а затем и составление письменного соглашения.
Слушая, я машинально взяла кубок и постепенно допила пунш. Попутно сопоставляла рассказ Данте со своими собственными выводами, основанными на той обрывочной информации, которую мне удалось собрать в дороге. Теперь восполняла пробелы и исправляла неточности.
— Дело было настолько важным, что мне пришлось самолично отправляться в Арканзию, — продолжал Данте. — Ни с кем другим переговоры вести бы не стали. Брать с собой большой отряд я не счёл целесообразным. На их территории численный перевес в любом случае оказался бы на их стороне. При этом арканзийцы восприняли бы такой поступок с моей стороны как выражение угрозы, и отреагировали бы соответственно. Поэтому я взял с собой только Ренцо. И в целом всё прошло успешно. Но с этими людьми ни в чём нельзя быть уверенным окончательно, до тех пор, пока на листке не поставлена самая последняя подпись. Видишь ли, Сандра, это юго-восток. Там очень многое отличается от того, к чему ты привыкла на севере. Да и от нашей галлиндийской ментальности тоже. Среди прочего на востоке ценят силу. Зачастую ценят выше, чем справедливость и тем более честность. Честность с их точки зрения вообще важна лишь между «своими». Обмануть чужого можно и зачастую даже почётно. Но я сейчас не о том. С позиции арканзийца, заключать договор можно только с сильным союзником. Это одно из главных условий. Если потенциальный союзник проявляет слабость, от него с лёгкостью избавляются. И дальше заключают союз с более сильным человеком, который приходит на смену. Либо не заключают вовсе. Понимаешь, что это означает?
— Догадываюсь, — кивнула я. — Если бы ты проявил слабость, арканзийцы с лёгкостью избавились бы от тебя и разорвали договор, который так и не был заключён до конца.
— Совершенно верно, — одобрительно хмыкнул Данте.
— Значит, ты ходил по лезвию ножа, — заметила я. Он хмыкнул: я явно не сообщила ему ничего нового. — Мало ли что взбрело бы в голову этим людям. И что они восприняли бы как слабость, учитывая разницу в менталитете.
— Справедливо, — подтвердил Данте. — Однако помогало то, что я неплохо знаю их менталитет. И одну вещь я знаю точно, — очень серьёзно продолжил он. — Сострадание к рабу является в Арканзии признаком слабости.
Я опустила глаза, делая выводы. Данте внимательно на меня смотрел, наблюдая за реакцией.
— Я не мог напрямую протранслировать свои намерения, — проговорил он, увидев, что я уже сумела сложить два и два. — Если бы меня решили убрать — а такие решения принимаются на востоке очень легко, — то убили бы и тебя, и Ренцо. А на приграничные земли продолжились бы набеги, в ходе которых гибнут десятки людей. Лучше от этого не было бы никому. Я знаю, что тебе пришлось нелегко, Сандра. Но, к сожалению, у меня были связаны руки. Ренцо мог позволить себе чуть больше как подчинённый, и он пользовался этой возможностью. Но и его свобода действий была существенно ограничена.
Я вспомнила намёки, которые Данте делал в своё время касательно Илкера. Вспомнила навязчивое присутствие Карталя. То, насколько по-разному Данте вёл себя со мной в присутствии арканзийцев и когда мы остались в Бертане один на один.
— И несмотря на это ты спасла нам с Ренцо жизнь, — добавил он, аккуратно взяв мою руку в свою. — Хотя на тот момент имела все основания считать нас своими врагами. Если ты думаешь, что я об этом забыл, ты сильно заблуждаешься.
Я пожала плечами, глядя в пол. Я не считаю своими врагами людей, которые уступают мне свою постель. Но дело не в этом.
— Так ты отпустишь меня? — тихо задала я свой самый главный вопрос. Тот, на фоне которого меркли все остальные неясности, ошибки и недоразумения.
Данте запрокинул голову и тяжело вздохнул. Сердце ёкнуло и упало куда-то вниз: ответ был понятен без слов. Выпустив мою руку, Данте встал с дивана и прошёлся по комнате.
— Сандра, как я уже сказал, мне не нужны рабы. Так что, поверь, я отпустил бы тебя хоть сегодня, как ты говорила, на все четыре стороны. Но дело не во мне. Ты ведь знаешь, что я при всём желании не в силах избавить тебя от этого?
Он указал на украшавшего мою руку дракона. Я мрачно кивнула. Да, это было мне известно.
— Никто не может, — подтвердила я.
— Увы. Магию камней научились использовать для того, чтобы ставить клеймо. Но никто не умеет его снимать. Обыватели, конечно же, нашли этому объяснение. Дескать, боги решают, кому быть рабом, а кому нет. И человек — в том числе и хозяин раба — не вправе идти против их воли. Сам я не склонен искать объяснения в области сверхъестественного. Полагаю, люди просто не научились сводить такие знаки. Впрочем, факт остаётся фактом: как правило, клеймо передаётся по наследству, но иногда дети рабов рождаются с нетронутой кожей. И в этом случае решение принимается безоговорочно: ребёнок получает статус свободного человека. — Он потряс головой, почувствовав, что зашёл сейчас в совершенно ненужные дебри. — Всё это означает одно: я могу тысячу раз тебя отпустить, но в глазах людей ты останешься рабыней. Да, я нарушил слово, не дав тебе уйти в Арканзии, как ты того хотела. Но что бы произошло, поступи я иначе? Рабыню, путешествующую без хозяина, задержали бы очень быстро. В лучшем случае первый встречный рабовладелец попросту забрал бы тебя себе, и кто знает, каким человеком он бы оказался.
Признаться, меня передёрнуло при мысли об этой перспективе. Я почему-то не подумала о такой возможности, а ведь сейчас она прозвучала совершенно логично. Что делает прохожий, если обнаруживает на дороге чужую собственность, скажем, кошель с монетами? В редких случаях пробует найти хозяина. Но чаще всего забирает кошель себе. Кошель или что-нибудь другое, что плохо лежит. В данном случае «плохо лежала» бы я.
— Что же тогда в худшем случае? — пробубнила я, глядя в сторону.