Боже, какое блаженство. Я прикрыла глаза, позволяя себе расслабиться впервые за две недели. Потом дотянулась до мочалки и принялась тереть ею свою многострадальную кожу. Затем принялась за волосы. Потом снова расслабилась, просто откинула голову назад, прикрыла глаза… и вскоре задремала.
Не знаю, как долго я спала, но разбудил меня стук в дверь и довольно громкий голос Данте:
— Сандра! Ты собираешься провести там всю ночь?
Я тряхнула головой. По телу пробежала дрожь. Кратковременный вечерний сон в сочетании с резким пробуждением не слишком хорошо сказался на нервной системе. Я поспешила выбраться из воды и потянулась к своей одежде… Да, надевать на себя ТАКОЕ, да ещё и сразу после ванны, было просто кощунством. Немного подумав, я решилась и закуталась в два сухих полотенца; одежду же оставила, где была. Ума не приложу, что делать завтра: не в полотенцах же выезжать в путь. Видимо, придётся собраться с духом и всё-таки влезть в эти обноски.
Искушать судьбу, дожидаясь, пока Данте сам ворвётся в ванную комнату, раздражённый моей неторопливостью, не хотелось. Поэтому, закинув за плечи мокрые волосы и убедившись в том, что полотенца держатся на теле хорошо, я вышла.
Данте лежал на матрасе, уже скинув с себя часть одежды. И правда не хочет пускать рабыню в свою кровать, даже после того, как она приняла ванну? Я напряжённо остановилась поблизости, лихорадочно прикидывая, как себя вести. Для начала мрачно на него посмотрела, взглядом давая понять: ты занял моё место.
— Ложись, — призывно произнёс он, указывая при этом на кровать.
Я выпучила глаза.
— А…
— Я не люблю, когда слишком много разговаривают, — громко и достаточно жёстко сказал Данте, многозначительно кивая головой в сторону двери. Действительно считают, что каждое слово могут подслушивать? — Как там говорят у вас на севере? «Молчание — золото»?
— «Слово — серебро, молчание — золото», — автоматически поправила я.
— Тоже неплохо, — кивнул он. — Отчего-то северные пословицы всегда нравились мне больше южных.
И снова указал мне на кровать всё тем же небрежным жестом — дескать, ты всё уже поняла, так что до сих пор здесь делаешь?
Стола в комнате не было, но на полу, точнее, на ковре, был участок, отведённый подносам с различными закусками. Тарелку, на которой были собраны некоторые из них, я обнаружила у себя на кровати.
Удивляться я уже устала, бояться, злиться и каждую минуту ожидать подвоха, тоже. Поэтому, мысленно плюнув на всё на свете, просто поела, забралась под одеяло и уснула.
Глава 4
Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета всё ещё было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думает спасть. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.
Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.
Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, сколь это ни странно, спать не хотелось. Видимо, две не слишком продолжительных дрёмы — в ванной и в кровати — перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком сильно взбудоражили нервную систему.
Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Отсвет свечей смешался с тенью на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было бы, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея страшные далеко идущие планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной — тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.
Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается прослушивания. Интересно, что это — паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее. Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам.
Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. Правда, слоны здесь не водятся, с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов, может, и нет, а вот навоз всегда найдётся.
Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила ещё большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» — написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, размахнувшись, отправила в полёт. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на книге.
Данте удивлённо поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал всё на том же листе. После чего, сложив последний прежним образом, переслал его мне моим же методом.
Я развернула бумагу. Под моим вопросом совсем иным почерком было написано: «Бессонница для меня — обычное дело. А ты почему не спишь?»
Я задумалась над ответом. Привычным с тех, прежних, времён движением провела мягкой стороной пера по подбородку — вверх и вниз. «Не знаю», — честно написала я наконец.
«Птичка» снова отправилась в полёт. На этот раз Данте перехватил её прежде, чем она успела приземлиться. По-моему, не без азарта. Я и сама чувствовала какой-то странный, необъяснимый и нелогичный азарт от столь странного и нелогичного общения. В скором времени «птичка» снова вернулась ко мне.
«Лучше всё-таки выспись, — было выведено знакомым теперь почерком. — Завтра снова трудный день».
«Знаю».
Я немного подумала и написала: «Илкер действительно для тебя опасен?»
Данте тоже задумался, прежде чем коснуться бумаги пером. Возможно, подбирал слова, а может, решал, отвечать мне или не отвечать. Раскрыв вернувшуюся «птичку», я прочитала: «В данный момент — нет. Но может стать опасным». Я кивнула, принимая к сведению.
Как ни странно, именно сейчас, в таком не способствующем расслаблению контексте, мне отчаянно захотелось спать. Я зевнула. «Спокойной ночи!» Бумажный голубь опять перелетел на другой конец комнаты.
«Спокойной ночи! — пришёл ответ. — Надеюсь, за оставшееся время тебе не придёт в голову свежая идея перерезать мне горло».
Я удивлённо вскинула голову. Данте с усмешкой мне подмигнул, и оставалось только гадать, писал ли он в шутку или пытался прикрыть этой усмешкой реальное опасение. А может, он именно поэтому до сих пор не спит, и никакая бессонница тут ни при чём?
«Почему ты оставил меня здесь, если ожидаешь подобного?»
Беззвучный смешок.
«Во-первых, я достаточно хорошо разбираюсь в людях. А во-вторых, как знать, может, я, как и ты, не слишком дорожу жизнью?»
Едва я успела дочитать эти строки, как Данте отложил книгу и одним дуновением затушил свечи, таким образом давая понять, что «разговор» окончен. Теперь темноту комнату разгонял только кусочек луны, постепенно исчезающей из окошка. Я спустилась пониже, положила голову на подушку и укрылась одеялом. И быстро уснула, так и не успев как следует обдумать смысл последних строк.
На сей раз я проснулась, когда уже рассвело. Проснулась от того, что Данте довольно беспардонно тормошил меня за плечо.
— Пора вставать, — объявил он, едва я разлепила глаза.
Вот сейчас ощущения, что я выспалась, не было вовсе.
Данте уже был одет и выглядел бодрым и свежим, будто бы и не бодрствовал до середины ночи. Взяв лист бумаги, который мы использовали ночью для переписки (оказывается, я всё это время проспала, зажав его в кулаке), Данте аккуратно сжёг его в пламени оказавшейся зажжённой свечи.
— Можешь пройти в ванную, — заметил он, наблюдая за тем, как пламя стремительно пожирает бумагу. — Мы выезжаем через четверть часа.
Я поспешила воспользоваться его предложением. Правда, полотенца за ночь соскользнули, и мне пришлось провести некоторое время, обматываясь ими под одеялом.
Умывшись, я со смесью сожаления и брезгливости посмотрела на свою одежду, так и лежащую на полу. Тяжело вздохнула. Надо было бы постирать её с вечера, сейчас бы уже успела высохнуть. Но что не сделано, то не сделано. Одеваться в грязные, пропотевшие, рваные обноски не хотелось так, что хоть плачь. Но — надо, никуда не деться. Не в полотенцах же залезать на джамаля. Не говоря уж о том, что кожа в этом случае сгорит моментально.
Моё внимание привлёк осторожный стук в дверь. Я прислушалась и даже из любопытства слегка высунулась из-за дверцы ванной. Данте открыл. В комнату вошёл вчерашний слуга. В очередной раз поклонился, подобострастно осведомился, как спалось господину. Господин ответил, что хорошо, тоном, недвусмысленно транслировавшим, что пора переходить к делу.
— Вот, господин, — произнёс слуга. — Платье для рабыни, как вы вчера и приказали.
Уже не знаю, в который раз за последние сутки я удивлённо выпучила глаза. Платье? Для меня? И когда он успел отдать такой приказ? Должно быть, вчера вечером, пока я дремала в ванной.
Понимая, что облачаться в старую одежду уже не придётся, я снова как следует закуталась в полотенца и вышла из ванной. Моё новое платье лежало на матрасе.
— Вот, — кивнул на него Данте. — Держи. Оно лучше подойдёт для путешествия по пустыне.
О том плачевном состоянии, в которое пришла моя собственная одежда, он деликатно умолчал.
Забрав платье, я снова удалилась в ванную, и вышла оттуда, уже прилично одетая. Прилично и непривычно, но тут уж грех жаловаться. Платье с широкой юбкой, закрытыми рукавами и высоким воротом, действительно идеально подходило для предстоящей поездки. Оно было трёхцветным и сочетало чёрный, зелёный и оранжевый. Последнее казалось мне совершенно лишним. На ткани — типичный южный узор с витиеватыми линиями.
Я бросила последний взгляд на свою старую одежду, которой предстояло остаться здесь, на постоялом дворе, в качестве мусора. Чувство брезгливости резко ушло, сердце сжалось от ностальгии. Я ещё не ушла, но уже тосковала по этим вещам. Ведь это была единственная одежда, привезённая из Астароли. Одна из последних ниточек, связывавших меня с прошлой жизнью. И, кстати сказать, когда-то это было хорошее платье. Я даже помню, в какой лавке его покупала.
На глаза навернулись слёзы, и я поспешила быстрее выйти из ванной.
В коридоре нас уже поджидал Ренцо, а пару минут спустя из комнаты напротив вышел приветственно улыбающийся Илкер, снова сопровождаемый телохранителем. Похоже, эти двое и спят вместе, подумала я с мысленным смешком. Как выяснилось, я была не так уж далека от истины: Илкер занял покои, состоявшиеся из двух смежных комнат, и телохранитель, ни когда не отходивший далеко от своего господина, ночевал в рядом со спальней последнего.
Разумеется, тот факт, что я вышла вместе с Данте из его покоев, не остался незамеченным. Ренцо лишь многозначительно взглянул на друга, а вот Илкер не счёл нужным воздержаться от комментария. Деликатность — как минимум в нашем, северном, понимании, — была в Арканзии не в чести.
— Я вижу, ты не терял времени зря, дон Эльванди, — просиял Илкер, одобрительно причмокнув губами. — И то верно: время не для того нам даётся, чтобы тратить его впустую.
Ох, уж мне эти заумные философствования, в особенности от человека с такими маленькими хитрыми глазками! Лучше бы поучился не лезть не в своё дело. Хотя какое там?
— Да, — подтвердил Данте, по-хозяйски обнимая меня рукой за плечи. — Рабыня провела эту ночь со мной, и теперь она повышена в статусе.
Илкер благосклонно кивнул, принимая данную информацию к сведению и, видимо, считая её если не само собой разумеющейся, то как минимум вполне логичной.
Я спорить, конечно, не стала, да и вообще не так чтобы была сильно шокирована сложившейся ситуацией. На фоне всего, что мне довелось пережить, это была в общем-то ерунда. Пусть думают, что хотят. К тому же Данте прав, он поступил умно. Нельзя признаваться таким людям, как Илкер, в том, что он просто пустил к себе в покои рабыню, чтобы дать ей возможность отдохнуть, принять ванну, наесться и провести ночь в нормальной кровати.
На первом этаже к нам присоединился надсмотрщик с рабами Илкера. Мы вышли во двор, оседлали уже подготовленных верблюдов и продолжили путь. За пределами Бертана тоже простиралась пустыня, но уже немного иная, нежели до сих пор. Здесь был не только один сплошной ковёр из горячего песка. Справа и слева возвышались горы, правда, совсем непохожие на те, что были знакомы мне по родным местам. Сравнительно низкие — по высоте я бы, пожалуй, скорее назвала их холмами, — песчаные, голые, с редкими окошками естественных пещер. Их подножие напоминало опускающиеся на землю лапы. На обрамлённой ими равнине, по которой мы и ехали, тут и там виднелись пусть чахлые, но всё же деревца. Кое-где — сухая трава; стало быть, хоть когда-то она зеленела. Высокие, в человеческий рост кактусы — и вовсе в изобилии. Один раз мы проехали мимо русла высохшего ручья. Но в некоторых местах источники воды по-прежнему встречались, в том числе и под землёй; за счёт этого хоть какая-то растительность продолжала здесь существовать. Ехали мы опять же не всегда по песку, иногда это была скорее почва, правда, сухая и имевшая желтоватый оттенок. В таких местах можно было встретить даже небольшую рощу, хотя деревья, опять же, были чахлыми, почти без листвы, и особой тени не давали.
На привалах меня перевели в шатёр, подтверждая тем самым повышение в статусе. С едой и питьём тоже стало лучше, Ренцо не приходилось теперь передавать мне лишние куски потихоньку, таясь от посторонних глаз. Сложность представляло теперь моё мнимое незнание языка. Раньше оно приносило пользу, теперь же невозможность обменяться с Данте хотя бы парой слов стала восприниматься как досадная помеха. Данте, по-видимому, относился к этому так же. Поэтому в какой-то момент просто взял и заговорил со мной. Я ответила, понимая, что он ожидает от меня именно этого. На удивлённое замечание Илкера о том, что рабыня вроде бы не знала арканзийского языка, у Данте был готов ответ.
— Как оказалось, она изучала арканзийский язык, когда жила на севере. Когда попала в среду, ей потребовалось время, чтобы освоиться. Теперь она может говорить без особого труда.
Данте посоветовал мне держаться поближе к нему и к Ренцо и подальше от арканзийцев. Это соответствовало моим собственным ощущениям, так что я старалась следовать его совету. Тем не менее, удавалось это не всегда. Как-то раз, оказавшись в обществе рабов, я поймала на себе откровенно враждебный взгляд Юркмеза и более спокойный — Берка.
— Повезло девчонке, — заметил последний, обращаясь к своему приятелю.
— Конечно, — скривил губы тот. — У нас ведь нет такой же возможности приблизиться к господину.
— А вы попытайтесь, — не стала отмалчиваться я. Слишком уж долго держала рот на замке. — Господа — они всякие бывают. Может, и вам повезёт?
Постепенно я начала делить с ними работы по уходу за джамалями. Начала со своего, к которому успела привязаться. Я люблю животных, к тому же отчасти чувствовала в нём такое же бесправное существо, как и я сама. Быстро научившись с ним управляться, я посмотрела-посмотрела на возившегося в тот день с остальными джамалями Берка и молча принялась за очередного верблюда. Отношения с Берком быстро улучшились. Нет, мы не стали ни друзьями, ни приятелями, к чему я ни в коем случае и не стремилась; скорее это было своего рода молчаливое согласие о мирном сосуществовании. Юркмез был менее воздержан, продолжал злиться и бурчать себе под нос, но ни на что большее не решался.